Здравствуй, нечисть... Конкурс: Серебряная ночь

В окне висит луна. Серебряная, как пули в папином ружье. Папа не разрешает его трогать, говорит, что это не для детей. А он не такой и маленький! Уже маме достает до плеча. Правда, для этого приходится вставать на цыпочки, незаметно вытягивая шею. Маму это смешит, но она не подает виду, только в глазах прыгают искорки.
Мама у него молодая, красивая, хоть и беспутная. Это соседки так говорят, когда она мимо них идет на рынок за покупками. Почему-то взрослые думают, что если он маленький, то ничего не слышит и не видит, вот и не боятся говорить при нем гадости. Ну и пусть их.
Он смотрит в окно. Скоро полнолуние. Он не любит превращаться, но мама говорит, что кровь не поменять. Надо просто потерпеть. Он терпит, правда, даже не плачет. Пара слезинок ведь не в счет? В последний раз они с мамой бегали к замку – любовались на башни, играли в ночном саду, ограду которого давно пора починить, и съели оленя.

— Даня, ты спишь? — В комнату заглядывает мама.

Он крепко сжимает веки и сопит. Громко-громко. Мама хмыкает и закрывает дверь. Поверила.
Олень был вкусным. Ему нравится жареное мясо, но и сырое тоже. Оно жестче и не отдаёт приправами. Папа все досаливает. Иногда по привычке он тянется за солонкой, когда ест кашу с медом. Тогда мама шлепает его по руке – шутливо – и вздыхает. Папа не умеет превращаться. Зато у него много всякого оружия. Он запирает его в спальне, в сундуке, который стоит под окном. Говорит, что это опасно. Что это не игрушки. Что он отходит Даню ремнем, если он хотя бы дотронется до его вещей. Наверное, не врет. Он никогда еще его не бил, но ведь все бывает в первый раз.
На луну наползают тучи. От этого в комнате темнеет и из углов растекается мрак. В нем живут монстры. Раньше он не знал, что это именно монстры, но его лучший друг – Тим – сказал, что в ночи нет ничего хорошего, только всякая нечисть. Он тогда задумался: а они с мамой кто? Спросить бы у папы, ведь он охотник на нечисть. Его знают даже в замке. Иногда оттуда приезжает разряженный лакей и, морща нос, приглашает отца к барону. После таких приглашений мама плачет, а папа пропадает на несколько дней. Возвращается уставшим, иногда с новыми ранами. Тогда мама ругается, морщится и ходит к лекарке.
В дверь стучат. Он садится в кровати, внимательно слушает – на папины шаги не похоже. Тихо. Даже в углах стихло, перестало возиться. Лёгкие мамины шаги. У нее в руках свеча, чёрные волосы свисают до пояса.

— Мама?

— Тихо, — шепчет она. — Сиди тут и не выходи.

Она выходит. Но как же можно оставаться на месте? Вдруг ей понадобится помощь? А он должен защищать маму, его папа оставил за главного.
Стук повторяется. Теперь он громче – уверенный, настойчивый. Хозяйский. Он подсматривает в щелочку, как мама отпирает замок, снимает щеколду. Дверь распахивается от сильного толчка и в дом вваливаются двое солдат из замка.

— Что вам надо? Мужа нет, — мама скрещивает на груди руки.

Её молча хватают за плечи, тянут к выходу.

— Что вы делаете?! Отпустите меня!

— Пошла, тварь! — Её тащат на улицу.

— Мама!

Он бежит и прыгает на спину ближайшего мужчины. От того воняет луком. На воротнике лежат пряди засаленных волос. Щека изрыта оспинами. Он видит её близко-близко, потому что кусает солдата за плечо, не жалея зубов.

— Даня!

— Ах ты ж!..

Его бьют кулаком, так что в глазах темнеет и он сползает вниз, на сбитый половик.
Мама рычит. Глаза вспыхивают желтым. Кости щелкают, сквозь кожу пробивается шерсть, пальцы сводит и выкручивает, лицо вытягивается и удлиняется, превращаясь в морду. Солдаты вытаскивают оружие – короткие мечи, но поздно, вместо хрупкой женщины на них бросается волколак. Она крупнее нормальных волков, сильнее и куда злее.
Первым она атакует того, что ударил её сына. Рвет когтями кожаную куртку, тянется к горлу. Второй замахивается мечом, но мама уворачивается. Отпрыгивает и бьёт его лапой. Сквозь ткань проступает кровь.

— Бей её!

Даня пятится назад на четвереньках. Он пытается обернуться, но ничего не выходит. У него болит голова, а от страха за маму в животе всё дрожит, но он все равно старается ей помочь. Хватает солдат за ноги, толкает в меру своих силенок. Его пинают под ребра. Сильно. И в тот же миг на зазевавшегося мужчину прыгает волчица. Рывок сомкнутых челюстей – и одним противником меньше.
Второй отступает, не сводя глаз с окровавленной морды. Бормочет успокаивающе:

— Тихо, тихо... Я тебя не трону... Хорошая собачка... Хорошая...

В ответ рык. Мама же всё понимает. Она не животное, хочет сказать Даня, но молчит. Он боится. Боится, что маму ранят, а он один, он ещё маленький – и не сможет ей помочь.
Солдат отходит назад, нащупывая одной рукой выход, во второй меч. Вокруг него кружит мама. Длинные лапы, густая тёмная шерсть. Оскаленные клыки влажно блестят.

— Тише... Тише. — Выпад мечом. — На!

Клинок пронзает воздух, а волчица уже рвет открывшийся бок.
Мама говорила – и не раз! – что об их тайне нельзя никому рассказывать. Говорила, что это игра. Говорила, что людей нельзя кусать, это неправильно. Выходит, можно?
Луна снова сияет. В окна льется холодный свет, высвечивает лежащие на полу тела. Он дрожит от холода. Мама глухо ворчит, роя носом одежду убитых. Сейчас он её не понимает, то ли дело, когда они оба бегают наперегонки в волчьем обличье.

— Мама, — тихо зовёт он.

Она поднимает морду.

— А что мы скажем папе?

Рык. Она скрывается в спальне, он идёт за ней, обходя чёрные лужицы.
Оставляя отпечатки грязных лап, мама выуживает из-под кровати шкатулку и подталкивает её к нему. Внутри деньги, колечки, сережки и ключ от папиного сундука.

— Можно? Да, мам? — спрашивает он.

Та кивает. Под тяжёлой крышкой аккуратно сложены пара ружей, мешочки с порохом отделены перегородкой. Серебряные пули упрятаны в провощеную бумагу. Пока он любуется сокровищами, мама приносит в пасти сумку, затем охапку одежды.

— Мы уходим? — В ответ к нему пододвигают башмаки.

Дом они не заперли. Так и оставили – с распахнутой дверью.
Мама бежит впереди, разведывая дорогу, а он идёт следом. Ремень сумки впивается в плечо, ружьё бьёт его под коленки и мешает идти – цепляется за все подряд. Оно тяжёлое, большое, неудобное – как только его папа носит? Но папа сильный и ловкий. Уж он-то не прятался бы за мамину спину, не плакал, как маленький. От стыда краснеют и чешутся уши. О мёртвых солдатах он не думает.
Луна освещает им дорогу. Он бывал тут и раньше, с мамой, когда они вместе вылезали из окна и оборачивались во дворе, за сараем, чтоб их не увидел папа или соседи. Когда первая боль проходит, мир меняется:он вырастает, ширится; цвета пропадают, но оставшиеся оттенки серого и запахи их легко заменяют. А ещё он всегда знает, о чем говорит мама, когда щелкает зубами над его ухом.
У него болят ноги, но он терпит и молча вышагивает по узкой тропинке. Если считать про себя, то не так и скучно. Двадцать восемь, двадцать девять, двадцать десять. Или нет такого числа? Он не помнит. Наверное, лучше петь.
Небо светлеет. Воздух становится особенно прозрачным и ломким. Кажется, что он тихонько звенит. Они забрались далеко-далеко в лес, куда нельзя никому заходить, кроме людей барона. В ночи полнолуния они с мамой иногда охотятся тут, но когда у тебя четыре лапы, то дорога гораздо легче и приятнее. А сейчас он устал, и башмаки натерли ему ноги.
Мама приводит его к оврагу. Внизу ещё темно. Слышится плеск воды. Соскальзывая со склона, он спускается, держась о ветки. Очень хочется схватиться за мамин хвост, но вряд ли она такому обрадуется.
За большим валуном, из-под которого бьёт ручеек, есть небольшая пещерка. Места в ней не больше, чем в его кровати. Нарвав травы, он рассыпает её по земле, представляя, что это мягкая перина. Когда он сворачивается, подложив под голову сумку, мама ложится рядом и лижет ему щеки. От тепла и ласки он быстро засыпает. И снится ему Тим, рыжий соседский кот, жаркий полдень и отец, плетущий венок из одуванчиков.
Просыпается он от негромкого шепота.

— Даня. Данечка... Вставай, надо уходить. — Над ним нависает мамино лицо. Брови сведены вместе, губы крепко сжаты.

— Куда? А папа?

— К бабушке с дедушкой. Ты их не знаешь, но они тебе очень понравятся.

— А папа?

Мама молчит.
Он знает, что иногда лучше не спрашивать взрослых – вопросы их злят, но не может удержаться.

— Мама, а папа? Мы без него уйдем?

— Иди умойся.

Он протирает холодной водой глаза, осторожно, чтоб не спугнуть остатки сна. Опускает ладони в ручей и шевелит пальцами, чтоб почувствовать, как течение бьётся о них.
Мама уже собрана. На одном плече ружьё, на другом – сумка. Солнце ещё даже не в зените, но она то и дело смотрит на небо.

— Пойдём, Даня.

Он хватается за её ладонь и они снова идут. Мама подстраивается под его маленькие шажки, но иногда забывает об этом, вырывается вперед и тянет его за руку.

— Ты устал? — замечает наконец его дыхание мама.

— Я есть хочу, — отвечает он. Ещё он хочет пить и спать. И домой.

— Потерпи до ночи. Тогда и поохотимся.

В чаще, сквозь которую они пробираются, прохладно и темно. Свет теряется где-то в высоте, запутывается в кронах, потому до земли долетают самые настойчивые лучики. Он подставляет лицо под косые полосы. В них кружатся пылинки, танцуют под неслышимую музыку. Даня всегда думал, что это крохотные феи летят к своим семьям, которые ждут их в цветах.

— Мама, а мы вернемся домой? — шепчет он.

— Нет, Даня. — Ему видна только ее спина с чёрной косой и ружьем. Спина прямая и какая-то злая.

— Почему? Там же папа! И Тим! — кричит он. Ему вдруг стало страшно. Он не боится леса или мертвецов, но от мысли остаться без отца и друга его продирает мороз. На руках даже выступает гусиная кожа.

— Тише, Даня, — мама поворачивается к нему. — Мы не сможем к ним вернуться. Я... поступила нехорошо.

— Это из-за солдат? Но они сами виноваты! Они на тебя напали!

— Даня! — обрывает она его вопли. — Так делать нельзя. Это плохо, неправильно... И я сделала это, чтоб защитить нас.

Он плачет. Мама вытирает ладонями щеки и обнимает крепко, так, что у него болит ушибленный бок.
Наверное, они никогда больше не увидят папу. От этой мысли слёзы выступают на глазах.
Вчера днём он играл с Тимом и помогал готовить обед, а сейчас пробирается сквозь колючий кустарник. Если бы не мама, которая тянет его за собой почти волоком, то он лег бы под деревом и рыдал до тех пор, пока обессиленное тело не уснуло.
Чтоб этого не случилось, он старается думать о том, что видит: вот белка цокает на ветке – у нее тощий серый хвостик и озабоченная морда; под ногами пружинит земля; кукушка отсчитывает годы. Когда они с Тимом в последний раз её слышали, она куковала так долго, что они сбились со счёту и решили, что будут жить вечно.
Начинает смеркаться. На листья ложится туман, повисает капельками на паутине, запутывается среди деревьев. Ему не холодно – от сбитых ног вверх поднимается тепло. Мама упорно идёт вперёд, так уверенно, будто знает дорогу, а он уже не узнает местности – в таких дебрях они не бывали.
Издалека доносится звук выстрела. Он хорошо его знает: папа брал его с собой на охоту. На обычную. Они подстрелили зайца и вернулись домой гордые от того, что так удачно сходили. Мама тогда смеялась над ними и, разделывая тушку, говорила, что с ними нигде не пропадешь. А теперь она крутит головой во все стороны, прислушивается.

— Мам, это за нами?

Она бросает на него осторожный взгляд и подносит к губам палец:

— Тихо.

— Но почему? — бунтует он и не понижает, а поднимает голос. — Почему?!

Мама садится на корточки и берет его за плечи. Её лицо так близко, что их носы почти соприкасаются. От её дыхания у него горят щеки.

— Потому что мы не такие, как они. Мы – другие.

— Нечисть? — робко спрашивает он.

— Да.

Теперь они бегут. Он отстает от длинноногой мамы, пыхтит устало и поглядывает на небо. Наконец-то восходит полная луна. Он чувствует это своим нутром, той частью, которая стремится выбраться наружу и пропеть своей хозяйке песню радости. Он падает на руки и начинает изменяться. Больно. Хныканье сменяется повизгиванием, и вот он уже катается по траве, как щенок, перебирая в воздухе лапами, стряхивая с себя одежду. Она всегда рвётся, если забыть её снять.
Поодаль мама аккуратно складывает в сумку его обувь. Ружьё она вешает на ветку. Она старше и сильнее, так что может оттянуть превращение. Но сняв и спрятав платье, и она оборачивается.
Волчий слух острее, так что он слышит, как далеко позади лают псы. Мамины уши шевелятся, она принюхивается. В пасти у нее зажат свёрток с вещами.
Пока она не смотрит, он поднимает голову к круглой, сияющей холодным светом, луне и тихонько завывает. Он любит свою обычную жизнь, но волколак – это лучше всего. Сейчас ему не грустно, он рад, что жив, что он на воле, что от травы остро и пряно пахнет свежетью. Он хочет есть и повизгивает, сообщая об этом матери. Она совсем по-человечески вздыхает и отводит взгляд. Им надо торопиться, не до еды.
Они мчатся из всех сил. Сердце мерно стучит о ребра – ему кажется, что он может вечность лететь над землёй, лишь изредка отталкиваясь от нее сильными задними лапами. Мелькают тени, ухают ночные птицы, провожая их взглядом: сегодня в лесу неспокойно. Он чувствует, как лай приближается, накатывает с двух сторон. От этого шерсть на загривке становится дыбом, а верхняя губа задирается, обнажая клычки.
Мама выбирает дорогу. Она сворачивает налево, туда, где деревья растут гуще, где кусты помешают лошадям. Они бегут долго, но погоня не отстаёт. Псы все ближе – они не смолкают ни на минуту. Когда он обычный ребенок, то любит собак. Играет с ними, треплет за уши и разрешает облизывать лицо. Но сейчас они – враги. Ему хочется драться с ними, грызть за бока, вырывая мясо, чтоб они поняли, кто главный.
Трубит рог. Оборачиваясь, можно заметить, как вдалеке мелькают огоньки. Это факелы в руках охотников. Папины друзья тоже охотники. Они приходили иногда к ним домой – шумные, громкие, всегда весёлые. Есть ли они среди тех, кто идёт за ними? Знают ли они, за кем погоня?
Папа никогда не говорил ему, куда уходит. Зато он много и часто рассказывал о том, как они заживут, когда уедут из баронства к морю, в теплые края, где лето круглый год и ночи совсем короткие. Такие короткие, что тамошняя нечисть иногда не успевает спрятаться от солнца и сгорает под его лучами. Папа мечтал о соленой преграде, защищающей земли юга от набегов. Мама при этом мрачнела и молчала, смотрела в окно.
От воспоминаний его отвлекает мамино рычание. Она остановилась и смотрит назад. Уже видна стая. Впереди самые быстрые гончие – у них длинные морды, лапы и хвосты. Их с десяток, не меньше.

— Убегай! — рычит мама. Свёрток падает на землю.

— Я с тобой! — Он ни за что не останется один.

Мама прикусывает его за шею – легонько, не причиняя боли, так, чтоб показать свое недовольство. Он опускает голову. Но на спор нет времени, и потому они бегут.
Лес редеет, а склон повышается. Все чаще под лапы подворачиваются острые камешки. Мама ведёт его в горы, туда, где не проехать всадникам.
Крики приближаются, шум все громче. Кто-то стреляет, но мимо. Собаки совсем рядом – забегают с боков, гонят их вниз. Самая быстрая гончая догоняет маму, и она кусает нахалку, даже не замедлив бег. Визжащий от боли пёс отстает. Остальные наседают. Они чувствуют за спинами людей и это их понукает.

— Ату! Ату их! — вопит кто-то невидимый.

Ему не страшно. Наверное, это потому, что волколаки смелее людей. Он знает, что если их догонят – убьют, но волчий дух не верит человеческому разуму. Он бежит и бежит, радуясь тому, как ловко это у него выходит. Хватает холодный воздух пастью, прижимает уши к голове, когда гремит выстрел, и бросается в сторону.
Мама взвизгивает: "Куда?" — и сворачивает к нему. Собаки оказываются ближе, чем он думал, и теперь наваливаются на него сообща.

— Держи его! — вырвавшийся вперёд охотник, размахивая факелом, пришпоривает лошадь.

Он вертится на месте, но вокруг только оскаленные пасти – когда он пытается прыгнуть, его кусают за задние лапы. Псы рычат, отбегают назад, когда он старается подобраться к ним, лают. Но в эту живую стену врезается волчица. Она калечит животных, мощными челюстями перекусывая кости. "Беги!" — рявкает она, и Даня улепетывает вверх по склону.
Мама догоняет его через несколько минут. Её шерсть слиплась от крови – наверное, собачьей, – но она двигается по-прежнему легко, будто совсем не устала. Ночь переваливает за половину и погоня отстаёт. Вымотанные охотники поворачивают назад, ведь за горным хребтом начинается чужая земля.
Он запрыгивает на каменную глыбу и насмешливо воет вслед людям. Мама одергивает его злым ворчанием: "Не время, мы ещё не ушли". Она не снижает скорости, так и несётся тенью, стелется туманом над землёй. Даже волколак из нее вышел красивый. Широкий лоб, яркие глаза, окаймлённые белыми "бровями", небольшой нос, сильное тело. С ней он ничего не боится. Тявкает только: "Подожди!" — и пускается вдогонку.
Они уже почти добрались до перевала, когда порыв ветра доносит запах человека. Кто-то решил, что охота ещё не окончена. Даня никого не видит, но старается прибавить ходу. Непослушные лапы заплетаются, подводят хозяина, а мама поджидает его, поторапливает. Она отлично видна не только сыну, но и невидимому охотнику, который не может упустить такой шанс – стреляет. И промахивается. От резкого звука уши сами прижимаются к голове, а тело вновь находит силы для стремительного прыжка.
Позади слышатся звуки борьбы, отрывистый вскрик, шум. И знакомый голос кричит:

— Даня!

Он останавливается так резко, что не может удержаться на лапах и падает вниз мордой. Папа! Папа пришёл за ними! Он бежит назад, к высокой фигуре. Лица не видно, но кто ещё это может быть. Мама лает: "Стой!" — но он не слушает её, несётся вперёд.

— Ох, Даня... — отец вздыхает, когда они встречаются, а он визжит счастливый, прыгает вокруг него, старается подставить под руку лоб.

Неспешно, будто нехотя, подходит мама. Она держится очень осторожно, готовая сорваться с места в любой миг. Отец долго смотрит на нее, запустив пальцы в шерсть волчонка. Даня визжит, когда папина рука сжимается на его загривке, вырывая волоски.

— Прости меня, — сокрушается он.

Мама рычит. Негромко, но грозно. Даня с папой смотрят на нее с одинаковым удивлением.

— Я не обижу вас. Ты же... Ты понимаешь меня?

Мама кивает.

— Зря ты не сказала мне раньше.

Снова взрослый разговор. Скучно. Он отходит в сторону, когда папа с мамой обнимаются. Вернее, это папа обнимает маму, а она просто сидит, положив голову на его плечо.
Луна становится прозрачной – скоро она совсем исчезнет, уступив место утренней заре. Небо теряет ночные краски. Они втроём спускаются с перевала, подыскивая место для ночлега, когда воздух прорезает низкий вибрирующий вой. Это утренняя песнь. Он присоединяется к хору, тоненько подвывая, а мама растягивает морду в разбойничьей ухмылке. От такой картины Даня сбивается. Он не знал, что волколаки могут улыбаться.
Папа смотрит в серую даль, щурится, но куда ему до остроглазого сына, он-то давно разглядел, кто прячется в тенях. Мама бежит вперёд, к ожидающей её стае – их всего четверо. Матерый волк взрыкивает: "Дочь!" — а остальные волчицы возбужденно лают.

— Ну, Даня, пойдём знакомиться с дедушкой и бабушкой, — вздыхает папа, а он уже торопится навстречу семье.

Своей большой семье.

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Отредактировано - Дервиш 26 Июля 2016 20:18:38

Отредактировано - Mahita 02 Июня 2016 21:34:52

Дальше идет намного ровнее. Красивый слог перемежается с динамикой и напряжением.

Так делать нельзя. Это плохо, неправильно... И я сделала это, чтоб защитить нас.

А вот это прям по-детски прозвучало: "плохо, неправильно делать, но я сделала, ЧТОБЫ". Немного странное объяснение для ребенка, не так ли?

Они мчатся из всех сил.

изо всех сил

— Зря ты не сказала мне раньше.

О чем? Что они оборотни? А как они вообще вместе жили, ничего друг о друге не зная, если эти по ночам выбирались охотиться? Это не такая уж мелочь, которую запросто скрыть.

Надо возжаждать смерти, чтобы понять, как хороша жизнь. (с) А. Дюма

Отредактировано - Eric 04 Июня 2016 11:25:42

Eric
По-детски, потому что для ребёнка.
Не знаю, не было опыта проживания с оборотнями.

Mephodiy
Приятного аппетита.

Wadim
Сказки бывают разными. Не обязательны завывания "ой ты гой еси, добрый молодец! Да послушай ты сказ мой небывалый!"
Серебряная ночь - луна. Не пули.

Всем спасибо за мнения.

Отредактировано - S.T. 12 Июня 2016 08:44:42

«Мама хмыкает...»
Разговорный глагол в описании не есть хорошо.

«Его бьют кулаком, так что в глазах темнеет...»
Полагаю: Его бьют кулаком так, что в глазах...

«...но поздно, вместо хрупкой женщины на них бросается волколак.»
Вместо запятой, лучше подошло бы двоеточие.

«Оскаленные клыки влажно блестят.»
Неужто там так светло было, что красные (от крови) клыки блестели?

«...цвета пропадают, но оставшиеся оттенки серого и запахи их легко заменяют.»
Остаются? Хорошо, с успехом, прекрасно, замечательно и т.д., но никак не "легко" заменяют.

«Воздух становится ... ломким»
Это как?

«В ночи полнолуния они с мамой иногда охотятся тут...»
Полагаю: охотились.

«...обессиленное тело не уснуло.»
Некорректно: тело не может уснуть само по себе.

Приступим к оценкам (по пятибалльной шкале).
1. Тема:
Однозначно раскрыта. Пять.

2. Сюжет и замысел:
В целом, понравилось. Есть некоторые нелепости: муж, опытный охотник за нежитью всякой, не замечал, что жена с ребенком по ночам пропадают из дома?
В конце все ждал, когда окажется, что отец узнал все же узнал о "маленькой тайне" жены и ребенка, и не смог стерпеть такого, учитывая его профессию - предал их. Думал, что вот-вот он пристрелит мать и вынудит молодого волколака (так, кажется?) разорвать его на куски или просто сбежать. Но нет - happy end. И это даже приятно удивило, учитывая, что я уже привык к мрачной литературе. В общем, пять.

3. Мастерство исполнения:
Вот тут уже не все так гладко. Жуткий переизбыток личных местоимений! Во многих случаях "он" можно было заменить именем, каким-либо словосочетанием (молодой волколак, например). Из первых строк создается впечатление, что рассказ будет от первого лица, ан нет(!) - обманули, автор, обманули. Но этот обман нисколько не пошел в плюс тексту.
Несмотря на мои немногочисленные стилистические придирки, - язык автора хорош и не вызывает отторжения, скорее, - даже наоборот, - приятно читать (если бы, конечно, не вездесущие личные местоимения). Четыре, автор, четыре (очень хотелось поставить 3,5, но нельзя! - я так решил сам для себя).

4. Общее впечатление от рассказа.
Рассказ однозначно понравился. Читал с интересом и несуразности не резали глаза. Четыре: учитывая третий пункт, не позволительно выше поставить.

S.T.
Спасибо за замечания. Учту.