Алькар шел по знакомой тропе, как по тонкому льду. Он тыкал суком в раскисшую от ночного ливня землю, и только убедившись, что трава и камни под веткой настоящие, делал шаг вперед. Житель долины Снов, неосторожный после белого сна – покойник. Если повезет.
Что кто-то в их деревне этой ночью увидел белый сон, меняющий явь, Алькар понял сразу, как только проснулся. Небо было ясным, но солнце светило тускло, как сквозь пергамент. Во дворе было всё, как обычно: синеватая трава, серые доски, рыжая несушка рылась в пыли всеми четырьмя лапами… Непонятно, что поменялось, но медлить нельзя. Если до заката сонники – призрачные шары, появлявшиеся в Долине после белого сна, не взять в руки – потеряют силу. Торопливо одевшись, он на бегу крикнул матери, что завтракать не будет, провел пятерней по голове, приглаживая встопорщившиеся за ночь чешуйки, и выскочил за ворота. Повсюду уже хлопали калитки, выпуская возбужденных сельчан. Перекликаясь, они спешили к лесу или в горы. Секреты мест, где сонники появлялись чаще всего, передавались по наследству. Но если тайная ложбинка, овраг или расселина вдруг становились бесплодным, семье оставалось рассчитывать лишь на везение. Ведь за любой сонник – хоть удачник, хоть неболей, хоть нестарей, да даже ростовик, водогрей или прогонщик – торговцы из Мира отсыплют денег на год безбедной жизни!
Следующую яму Алькарну удалось избежать чудом: из кустов выскочил заяц, прошмыгнул перед самым носом, заставляя отпрянуть – и под задними копытцами проверенная только что тропа ухнула вниз, открывая провал с оранжевой жижей. Жижа сипло причмокнула, глотая землю, и на поверхность, как отрыжка, выплыл огромный розовый пузырь. Стискивая ветку побелевшими пальцами, парень выругался: и приснится же кому-то такая подлянка! Отступив на шаг, он огляделся. Куда теперь? Заветное место их семьи опустело еще при деде, и с тех пор Гатоны после белых снов бродили по окрестностям наугад. Эх, сыскать бы удачник, да торговцам не продавать, а погулять с ним перекрута хотя бы три-четыре, глядишь – и перестали бы на них в деревне смотреть как на нищету! И Кирали, может, нашла бы для него другие слова, кроме «привет» и «пока»… Белая муть, окружавшая солнце, постепенно рассеивалась, и в первых за день лучах в яме вдруг что-то блеснуло. Сапожник присвистнул: пузырь! Он плавал по маслянистой поверхности, блаженно ворочаясь, как свинья в любимой луже… а сквозь стенки пробивалось мягкое серебристое сияние. Дыхание Алькара перехватило. Сонник внутри этой гадости?! Не может быть! Алькар трясущимися руками стянул жилет и зачерпнул пузырь вместе с грязью и жижей. Оказавшись на воздухе, тот лопнул, обдавая всё вокруг хлёсткими розовыми клочьями, тупая боль резанула щеку и пальцы, кожа зашипела, рыжея… Но какое это имело значение, если в ладонях его покоился, сонно мерцая серебристыми искрами, прозрачный удачник! Задыхаясь от счастья и волнения, юноша прижался к нему лбом. Теперь всё будет хорошо! Он отыщет много сонников, дела семьи пойдут на лад, Кирали выйдет за него замуж, у них будет новый дом и куча детей! Всё на свете было ему по плечу, и не было преград, какие не сложились бы перед… От внезапного удара в спину он полетел в яму кувырком, чудом не выпустив удачник из рук, и в то же мгновение над головой будто печь взорвалась. Дикий жар с рёвом накатил, опаляя голову и плечи – и промчался мимо, оставив Алькара барахтаться в бурлящей жиже. Оглушенный, еле выбрался он по склизкому склону, протер глаза – и остолбенел. Там, где несколько минут назад над головой смыкались кроны, обнаженное небо кипело черными разводами дыма. Земля терялась под обугленными стволами деревьев. Отовсюду дышало жаром, но Алькара бросило в холодный пот. Черный сон. Кто-то увидел черный сон и не пошел к Толкователю. И тут же новая мысль подбросила его и погнала со всех ног по тропе. Деревня!..
Деревни не было. Вернее, восточной ее половины, прилегавшей к лесу – которого теперь не было тоже. Огненная стена домчалась до базарной площади и сгинула, разделив Имару на черное и живое. Люди с уцелевшей половины, все, кто не ушел искать сонники, застыли на границе, и лишь одинокий женский вой терзал остывающий воздух. Сапожник снова и снова пробегал взглядом по обугленной равнине, вопреки очевидному ожидая уловить хотя бы тень движения. Но не было даже воронов. - Дядя Стау… Антреб… Бабка Дечем… Плекат… - шептал он, обводя взглядом дымящиеся руины, и в груди поднимался холод непоправимого. – Антреб… Бабка Дечем… дядя… - Алькар! – кто-то узнал парня, и плотину оцепенения прорвало. Плач, вопли, проклятия… Вороний голос беды. На памяти сапожника случился лишь один черный сон – хвала Защитнику, они были очень редки: пятнадцать лет назад ледяная глыба упала с неба, раздавив дом. Но половина деревни… Алькар почувствовал, как кулаки его судорожно сжались, едва не сминая нежный удачник. - Чего раззявились?! – гневный сиплый бас феме Нимик, жены старосты, заглушил причитания. – Черного я одна ловить буду? Ну-ка посмотрели, кто где, и разбежались! Живо! Не уйдет, гадина! Народ опомнился. Разбиваясь по трое-четверо, так, чтобы вместе оказались люди из разных семей и, косясь друг на друга, точно ожидая удара исподтишка, сельчане стали расходиться по уцелевшим домам. Потрясение на лицах сменилось подозрительностью, за которой росла тяжелая ненависть. - Алькар! Парень вздрогнул и на секунду забыл про черный сон. - Что с тобой? Ты ранен? Ради этого голоса он был готов забыть что угодно и на сколько угодно. - Пойдем к нам, – к нему подошла невысокая девушка с длинными пушистыми синими перьями вместо волос, мягко ниспадавшими по плечам и, алея от внезапной смелости, коснулась его руки. – Я перевяжу. Ты выглядишь ужасно. - Огонь надо мной прошел. Если бы я не свалился в яму… - Повезло. - Да, - он гордо показал свой удачник. В доме не было никого: отчим ее – бондарь, огромный молчун с тяжелым взглядом и не менее тяжелыми кулаками – отправился за сонниками утром; мать и сестра пошли по домам соседей караулить черного сновидца. - Сюда, - она усадила гостя на стул у окна. Алькар навалился на спинку – и отпрянул, зашипев от боли. Девушка глянула, и пальцы ее прижались к губам: - Ой, твои плечи… Потерпи… погоди… Я сейчас! Она заметалась по дому, то доставая какие-то вещи, то убирая обратно, то выбегая в соседние комнатки. Сапожник сидел, морщась от боли, но каждое появление Кирали повергало его в состояние блаженства. Прожить бы так всю жизнь… - Ты носишься, словно я умираю, – попытался пошутить он, но вместо улыбки вышла гримаса. - Если бы не чешуя на голове и плечах, никакой удачник тебе не помог бы, - дрожащая рука Кирали коснулась его лба, и лицо ее помрачнело еще больше. – Да ты горишь весь! Потерпи еще чуть-чуть. Не могу найти. - Что? - Это… Бальзам. Да. Зимний бальзам. Где-то здесь был. Запропастился. Умойся пока, если сможешь. Я найду. Обязательно найду. Чувствуя, что голова начинает кружиться, парень прикрыл глаза. За веками наступила темнота, тут же вызывая из памяти картину мертвой деревни и леса, и душу надорвал новый спазм боли. Каждый житель долины Снов знал с детства: если приснится сон, предрекающий разрушения и гибель, надо немедленно идти к Толкователю, и тогда беда не случится. А еще каждому ребенку было известно, что если позволить черному сну сбыться, то в доме сновидца появится желанник. В погребе, за стопкой белья, под горкой блинов, на чердаке – он мог родиться где угодно: прозрачный, величиной с орех, его и на открытом-то месте разглядеть было непросто, а уж в темном углу или в воробьином гнезде не найти и подавно. И пусть он выполнял всего лишь одно желание, и то не каждое, соблазн от этого меньше не становился. Черного сновидца можно было узнать сразу: до заката он не выходил дома, переворачивая всё вверх дном в поисках заветного сонника. Поэтому после черного сна сельчане вперемешку расходились по уцелевшим домам, зная: черный обязательно выдаст себя. Если желанник находился, староста продавал его торговцам из Мира и делил вырученное между семьями тех, кто пострадал от черного сна. Черного же сновидца ожидала судьба, которой матери пугали непослушных детей. «Сейчас, чтобы всем раздать, и сорока желанников будет мало», - подумал Алькар, и снова волна горячей ненависти к черному перебила дыхание. Пока Кирали гремела посудой на кухне, он положил удачник на подоконник, поднялся и, держась за стену, подошел к рукомойнику у двери. Тронул – пусто. Кривясь от боли, взял бадью, налил, опорожнив до дна, поставил обратно – и замер. На дне что-то влажно блеснуло. Бусина? Скорлупа? Осколок стекла? Алькар наклонился – и пальцы его сомкнулись на прозрачном предмете размером с орех. Холодея от близости истины, парень выпрямился, повернулся к окну, чтобы разглядеть находку… и встретился глазами с Кирали, застывшей в дверном проеме. Вопросы, крутившиеся на языке, пропали – вместе с последней надеждой. Перед глазами всё поплыло, медленно изливаясь в подступавшую темноту. - Это м-моё, - прошептала девушка. Сигур… Шим… Дед Фост… - Это моё, – чуть громче сказала Кирали. Кирали… Синие перья, синие глаза, в которых хочется раствориться… - Бабка Дечем. Шим. Плекат. - Это моё! – ногти впились в запястье, и искаженное страхом и отчаянием лицо придвинулось к его лицу. – Отдай! Дядя Стау… Блес… Пасарин… - Алькар, пожалуйста! Отдай!!! - Что за шум? Дверь распахнулась, и в дом ввалились феме Нимик и бабка Ашта, кряжистые старухи с глазами мертвыми, как угли с пожарища. - Что у тебя в руке? - Это моё, - чувствуя, как пол уплывает из-под ног, пробормотал Алькар. - Врешь. Это не твой дом. - Я… Мне… - мир колыхался перед глазами, темнея, но надо было сказать… надо было… - Мне приснился сон… черный… когда я здесь… заснул. - Не было этого!!! - Б-было… Простите меня… Антреб… Сигур… Кирали… Тьма.
Что было потом, Алькар помнил смутно: лица, голоса, побои, чей-то долгий крик, плач, проклятья, вопросы, на которые у него не было ответа, снова побои и плач, снова вопросы, снова побои… и снова тьма. Тьма окружала его и когда он очнулся. А еще его пробуждение радостно встретили боль, жажда и холод. Алькар застонал, вдохнул стылый воздух, ощутил под спиной россыпь камней, на руках – путы, но не успел сообразить, где он, как мозг раскололся, точно под ударом раскаленного топора. Что-то огромное и зловонное с ревом ворвалось в голову, раздирая разум на куски, и Алькар закричал – хрипло, исступленно, пока хватало воздуха в легких. Но и после, ослепнув от ужаса и боли, не в силах вдохнуть, он продолжал сипеть, извиваясь на полу пещеры, до тех пор, пока милосердная тьма снова не скрыла его. Новое пробуждение было иным. Мир смутно забрезжил, приоткрылся – и вдруг нахлынул, ошеломляя новыми ощущениями. Верх, низ, право, лево, запахи, звуки – всё внезапно потеряло смысл. Привычные понятия исчезли, уступив место новым, пугающим, невероятным. Он мог сказать, сколько звезд на небе и сколько искр жизни в долине. Он чувствовал лучики, тянувшиеся от искры к искре. Он видел… От неожиданного понимания Алькар замер. Он не видел. Он чувствовал всё – и не видел ничего. Но разве это возможно?.. Он прислушался к ощущениям – и новые краски и образы нахлынули враз, обгоняя и перебивая друг друга так, что сознание едва не разлетелось в пыль. Оглушенный, он метнулся было прочь, но внимание привлекло что странно-знакомое рядом. Тело. Его тело!!! Парень потянулся ощутить его новыми чувствами, но встретил лишь холод и тьму. Смерть. «Оно сдохло! Сдохло!» - внезапная ненависть ошпарила его чувства как кипятком. Он отпрянул, налетел на незримую преграду и застыл, не в силах двинуться больше ни на волос. «Ты здесь застрял, красавчик», - бесплотный голос сочился злорадством. «Кто ты? Где я? Что случилось?» «Ты у меня. Я – Толкователь снов, хотя отчего эти деревенщины меня так прозвали – не знаю. Ты соврал им, что видел черный сон, они притащили тебя сюда. Я попытался войти – но не смог. Потому что ты соврал. И теперь твое тело – труп, а всё, что от тебя осталось, пока поживет здесь». «Труп? Я действительно умер? Но я всё вижу… то есть не вижу… то есть… Ты сказал «пока»?» - ухватившись за последние слова Толкователя, затеплилась надежда. «Пока ты не рассеешься. Или я тебя не сожру». «Подавишься!» - прорычал сапожник, но смех, пролетевший по пещере затхлым ветерком, подхватил его, обволакивая, отслаивая частичку за частичкой, стиснул, не давая шевельнуться – и отбросил. Не в силах помешать, Алькар в первый раз за всю жизнь и смерть понял, что такое настоящий страх. Толкователь усмехнулся: «Не бойся. Скоро ты сам сгинешь. А я посмотрю. Слабак! Ты за всю жизнь даже белого сна не увидел ни разу!» «Причем тут?..» «При том, что черный может войти только в черного. Я сразу понял, что ты никто, но всё равно решил попытаться. А вдруг…» «Как…» Парень осекся. Всё происходившее в долине веками, скрытое от разума, отягощенного плотью, для души без тела внезапно стало ясным и простым. Необъяснимая сила, дремавшая в камнях этой пещеры, держала власть над долиной, но пока здесь не было людей – их душ и разумов – она не могла проявить себя. Поселенцы, пришедшие сюда, стали видеть сны. Десятки сельчан видели сны каждую ночь, но не всё, что пригрезилось, встречало наутро человека безумным перекрутом и сонниками. Чтобы сон изменил явь, сновидец должен был обладать особой силой, но убьет кого-то его подспудное желание или просто изменит мир, не знал даже он сам. До поры. Оказался ли первый черный сновидец в этой пещере случайно или что-то привлекло его, значения не имело: останки его истлели столетия назад, а душа ушла бродить по Миру в чужом теле. В теле другого черного, который остался пленником пещеры вместо него – и стал выпестовывать себе смену. И так – поколения и века… Парень вспомнил ледяную глыбу, раздавившую дом, ярость и горе сельчан – и имя всплыло в памяти. «Треч». «Помнят меня?» - усмешка Толкователя коснулась его, словно щелочь раны. «Мама рассказывала, что ты часто видел белые сны. Но потом вдруг…» «Когда ненависть становится сильнее других чувств, чернеешь. Не попади ты сюда, может, тоже стал бы черным». «Я?» «Ты. Как ты ненавидел того, кто сжег лес и деревню!.. Помнишь?» «Но я всё равно люблю… любил… Кирали!» «И простил бы ей полсотни жизней, загубленных ради исполнения одного желания?» «Я оказался здесь, потому что…» «Любил ее. Но простил ли?» Алькар задумался, забыв обо всем – и вдруг почувствовал, что теряет себя, растворяется, исчезает… Сливаясь с Тречем. И прежде, чем в панике успел оторваться, воспоминания их и чувства на миг соприкоснулись. «Ты убил их из-за этого?!» - не веря, выдохнул парень. «Не тебе судить, сопляк, - враждебность обожгла и отшвырнула к паутине границы. – Знал бы ты, из-за чего почернела твоя Кирали!» «Нет!» - Алькар не хотел знать. – «Ты врешь!» «Я сам вел ее к этому сну – десять лет, с того самого момента, когда… Впрочем, пока не скажу. Помучайся. Погадай. Ты возненавидишь ее, когда узнаешь». «Я люблю ее! Моя любовь сильнее любой ненависти!» «Любовь – это котел с кашей. Ее много, она горячая – но размазня. Ненависть же – стрела в глаз. Суди сам, что сильнее». «Я всё равно буду любить ее всегда», - тихо подумал Алькар, но Треч не удостоил его ответом.
После Алькар снова и снова пытался вернуться в свое тело или покинуть пещеру, но безуспешно. Отчаявшись, он забивался в угол, обращенный к долине, и смотрел на россыпь искр внизу, хотя «смотреть» и «низ» больше не имели для него значения. Искры тусклые, искры еле теплившиеся, искры яркие, три-четыре ослепительных… Теперь он знал, что стоило ослепительным искрам возненавидеть и удержать это чувство надолго – и новый черный готов. Или черная… Он следил за ними, как одержимый, ни на миг не выпуская из виду, потому что как только он отвлекался или задумывался, как тут же начинал медленно, но неотвратимо сливаться с Тречем. Спохватившись, он рвался прочь под его снисходительный смех – оставляя ему частички себя. Более того, как будто этой потери было недостаточно для его мук, он начал чувствовать Треча, ощущать, как тот с настойчивостью клопа преследовал одну из ослепительных искр – и передавал ей частички своей души, отчего искра разгоралась еще ярче, приобретая красноватый оттенок – но не багровея, как он того добивался. Алькар чувствовал его злость и нетерпение и боялся теперь даже напоминать о своем существовании. Но и без этого, стоило ему расслабиться, как крупицы его души снова уплывали к Толкователю, забирая с собой то улыбку матери, то игру в летний день с друзьями, то попытку разглядеть «Рада тебя видеть» за бесстрастным «Привет». Зато слова Треча о том, что заставило Кирали почернеть, не забывались. Он пытался угадать резон, посмотреть на нее как на преступницу… и не мог. Ненависть, испытанная к неизвестному убийце, и любовь к Кирали раз за разом сражались в его душе и расходились непобежденными, оставляя за собой кровавое поле боя. Он перечислял поименно всех, кто в то роковое утро остался дома и погиб – и кипел от ненависти. Вспоминал ее кроткий взгляд из-под опущенных ресниц, натруженные руки, редкую улыбку – и его захлестывала нежность. Он не понимал, как можно одновременно любить и ненавидеть, презирал за это себя, мучился – и, пытаясь вырвать с корнем то одно чувство, то другое, забывал об осторожности и вновь терял драгоценные кусочки души. Смерть отца… первая стачанная пара сапог… чешуя, за ночь сменившая кудри… нежные перья волос, колыхающиеся под ветерком…
Торжество, предвкушение, нетерпение и радость нахлынули сумбурной волной, вырывая Алькара из забытья. Треч? Что могло его обрадовать? Жуткая мысль ударила, как мечом: Кирали! Кирали увидела черный сон! Парень рванулся, ощупывая своими странными чувствами долину, но смех Треча заставил его замереть. «Она не увидела новый сон, и это плохо. Но она идет сюда, и это хорошо». Приняв недоуменное молчание сапожника как вопрос, он продолжил: «Когда Толкователь входит в черного, он может изменить его внешность как хочет, и уйти из этой долины в Мир, где в него не будут тыкать пальцами, палками или чем поострее, как в выродка. Я не понял, что случилось с твоей девкой после того, как тебя притащили сюда. Она на себя не похожа стала. Застыла в шаге от нового черного сна, как каменная. Но она была черной. Думаю, что смогу войти в нее, хоть и изменить ничего не получится. Но даже вернуться в долину и снова пожить среди вас тоже неплохо. Если бы ты знал, парень, как хочется схватить мир за глотку и вытряхнуть из него всё, что он задолжал за годы сидения в этой тюряге!.. Но для этого нужно тело. Любое». «Зачем она идет сюда?» «За тобой. Я подбрасывал ей кусочки твоей души, которые ты терял. И она клюнула», - самодовольно хмыкнул Треч. «Мерзавец!!!» «Лопух». «Только попробуй!..» - мысль о том, что эта мерзкая душонка сможет вселиться в Кирали, гневно вспыхнула алым, заставляя Треча дрогнуть – но лишь на мгновение. В следующий миг Алькар распластался по незримой границе пещеры, оглушенный. А когда Треч отпустил и чувства снова вернулись к сапожнику, девушка уже стояла у входа. Засветив принесенную лампу и ёжась от могильного холода пещеры, она шагнула во мрак. - Алькар! – она бросилась перед ним на колени и, отставив фонарь, принялась трясти. – Алькар, очнись! Я знаю, ты живой! Проснись, пожалуйста! Вот, я тебе принесла, посмотри! – она достала из кармана удачник и положила покойнику на ладонь. Алькар почти ощутил, как ее теплая рука бережно смыкает на соннике ледяные пальцы его тела, и острая боль нежности, любви и потери пронизала всё его существо. - Кирали! Беги отсюда! Спасайся! - выкрикнул он, но девушка не слышала. - Я чувствовала тебя все эти дни, постоянно. Очнись! Это твой удачник, я сберегла его, хоть и торговцы приходили, и староста продал мой желанник и деньги поделили между теми… между… - голос ее дрогнул, слезы покатились по щекам, но, не замечая, она продолжила сиплым шепотом: - Я не продала его, потому что он твой. Подумала, что он тебе еще пригодится… что ты не умер… Я испугалась тогда. Я хотела… Я не хотела… Всевышний Защитник, прости меня, прости! Что я наделала!.. Прости меня, Алькар… если сможешь. Ненавидь меня… как я себя ненавижу… Только очнись. Пожалуйста. Что бы он ни отдал, чтобы услышать эти слова хотя бы неделю назад! Больнее всего терять то, чего у тебя никогда не было… «Как трогательно, - хмыкнул Треч, и сапожник только сейчас вспомнил о его присутствии. – Чувствую себя благодетелем. Останетесь тут вдвоем и станете жить долго и счастливо. Ну? Разве не об этом ты мечтал?» «Да, да, да!!!» - сладко защемил душу соблазн, и Треч, ощутив это, хмыкнул. Алькар почувствовал, как невидимая рука коснулась девушки, и та замерла. Вокруг ее головы закрутились крошечные вихри, впиваясь в череп. Кирали пискнула, судорожно хватанула воздух – и завыла. «Нет!!!» - Алькар бросился на Толкователя, врезаясь в него, перемешиваясь, разрывая и пропадая, зная, что через пару секунд будет отброшен и раздавлен, но готовый потерять и эту не-жизнь после смерти, и единственное в ней утешение. Толкователь взревел, рванулся, расшвыривая; на несколько мгновений он, девушка и сапожник слились в одно целое – и разлетелись, задыхаясь. Кирали, тусклая искра, рухнула на землю, хрипя и дрожа. Треч, поблекнув, без сил, отлетел к дальней границе, слабо мерцая гневом. Алькар же, не способный и шевельнуться, потрясенный, раздавленный нечаянным знанием, осел рядом со своим телом. «Не может быть… не может быть… Не может быть! Она беременна?! Но… этого не может быть!!!» - било его, как в лихорадке, однако единственный взгляд на девушку, скорчившуюся на полу, открывал его чувствам не замеченное раньше. Вторая искорка жизни в ней была мала и слаба, и душа еще не спустилась к ней от Защитника, чтобы вырастить ее, вывести в жизнь и проводить к смерти, но она существовала. «Кирали, скромница! Глазки долу! Делала вид, что никто ей не нравился, а сама!.. Исподтишка! И неизвестно со сколькими! Лицемерка! Ханжа! Шлюха! И желанник был ей нужен, чтобы сбежать с любовником в Мир!» Незнакомый доселе зверь ревность расправил щупальца и принялся душить, нашептывая грязные подробности, раздувая обиду и унижение в ненависть. «Полсотни сожженных баб и стариков он прощает как святой, - мысли Треча сочились презрением, - но стоило пнуть ему под причиндалы, как он готов ее разорвать. Красавчик». Истинность ядовитого утверждения ножом полоснула по свежей ране, и сапожник, не сдерживаясь больше, с рычанием кинулся на границу их мирка – раз, другой, третий, оглушая себя до боли, до потери сознания. Кирали, не прекращая всхлипывать, подняла голову и заскользила по стенам мутным, но беспокойным взглядом. - Аль…кар?.. – постанывая, она протянула руку к его телу. – Что с тобой? Парень ощутил отвращение и отдернулся, хотя знал, что труп останется неподвижным. Если бы он мог – он разорвал бы и швырнул ей в лицо свою обманутую любовь. «Гадина… курва… шлендра… А я… болван!» Если бы он был жив, он лупил бы сейчас по стене кулаком до крови, но тому, что осталось от него – по ее вине и его глупости! – не имелось даже такого сомнительного утешения. «Не переживай. Когда я заберу ее тело и выставлю душу в пещеру, ты всё ей расскажешь. Может, вы еще помиритесь. Старая любовь не ржавеет, как говорится, хе-хе. Ну что, красавчик? Чего молчишь? Будешь еще мне мешать?» Алькар колебался, но по иным причинам, нежели в прошлый раз. Уединиться с Кирали в этой тюрьме на Защитник знает сколько времени, может, до скончания мира?.. Впервые он пожалел, что не был черным: он забрал бы ее тело сам, а душу отправил к Тречу: пусть упражняется с ней в своем тупом остроумии! Он бы… Движение бледной искры жизни у входа в пещеру прервало поток его горечи. Парень дотронулся чувствами и усмехнулся. Ну конечно. Барбат. Ее отчим. Боится, на свиданку улетела. Знал бы он, что поздно пташку в клетку сажать. Услышав шаги на тропинке, девушка вздрогнула и попыталась подняться. Массивная фигура закрыла свет, и Алькар охнул. Искра Кирали, такая же мутная, как ее взгляд, в единый миг вспыхнула багровым – и замерцала страхом и еще каким-то странным чувством, на глазах становясь всё бледнее, точно девушка умирала. - Кирали? Ты где? Я знаю, ты здесь! – хриплый голос Барбата прокатился под сводами. Он вгляделся в темноту, и лицо его – широкое, губастое, исказилось яростью. – С кем это ты тут валяешься, шалава?! Несколько шагов – и он очутился перед телом Алькара. Пинок – и оно повалилось на бок. Еще пинок – и удовлетворенный Барбат повернулся к падчерице и оскалился: - К милому пришла, сучка? Подержаться в последний раз, пока держалку черви не отгрызли? Глаз на него положила? Думала, он на тебя посмотрит? А он ославил тебя на всю деревню как потаскуху и сбежал! – отчим ударил ее по щеке, и девушка съежилась, жмурясь и дрожа, но не закрывая лицо. – Ты спала с ним? Спала? Признавайся, тварь! - Нет… нет… нет… - мотала она головой – или голова ее моталась при каждом ударе. - Врешь! - Нет… клянусь… нет… нет… нет… папочка… - Да кому ты нужна, глупая клуша! Чучело в перьях! Уродина! Дура! Не способная ни на что! – пощечины, хлесткие и унизительные, сыпались на девушку после каждого слова. – Вы с матерью и Силайей должны быть благодарны, что я не бросил вас, когда у них за ночь отрасли крылья вместо рук! Сдохли бы без меня! - Я… работала бы… - еле слышно прошептала Кирали – и тяжелый удар свалил ее с ног. - Что ты сказала? – отчим угрожающе понизил голос. - М-мы бы сдохли б-без тебя… п-папочка, - торопливо пролепетала она. – Т-ты спас нас. М-мы… т-тебе б-благодарны. - То-то, - бондарь оскалил желтые зубы. – А если бы я рассказал, кто увидел тот сон, что оставил твою мать и сестру без рук… потому что они сдуру при тебе пожелали летать, как птицы… Кирали побелела. - Я т-тебе… б-благодарна… п-папочка… - Правда? – голос Барбата неожиданно смягчился. Дубина сменилась ядом. – А как ты мне благодарна? - Я… - Кирали теперь не дрожала – тряслась, - с-сделаю для тебя… в-всё, ч-что ты з-захочешь. - Кирали так любит своего папку? - Л…л-люб-бит… - Ну так иди к папочке… моя сладкая девочка… малышка… папочка тебя тоже… любит… - Барбат легко, словно куклу, поднял ее на ноги и притиснул грудью к стене. Одна рука его принялась задирать ей подол, вторая потянулась к завязкам своих штанов. - Что за капельки у нас на щечках? Слезки? Не плачь, крошка. Папочка тебя сейчас утешит, - на приоткрытых губах бондаря блеснула слюна. Потрясенный Алькар ожидал, что Кирали будет сопротивляться, но искра ее стала крошечной, полупрозрачной, переливаясь всеми оттенками ужаса, вины, стыда и покорности. И тут он всё понял – и в эту секунду готов был, если бы не был мертв, убить себя от позора еще сто тысяч раз. Десять лет, сказал Треч. Десять лет!!! Сколько ей было, когда эта мразь впервые ее… Шесть? Пять? И ребенок… Это его ребенок! А он подумал… Он подумал, что она… Защитник Всемогущий, ну почему он должен быть всегда таким долбанным идиотом?! «Кирали, нет!!! Борись!!! Не поддавайся!!!» - заорал он, накинулся на Барбата – но с таким же успехом мог пытаться пробить стену пещеры. «Какого дрына этот козел собрался делать с моим телом?!» - взревел Треч и накинулся на девушку. Вихри взметнулись, ввинчиваясь ей в череп, она закричала, забилась, с неожиданной силой отталкивая и отчима, и Толкователя, и Алькара, повалилась – и обмякла. Искра ее, тусклая прежде, вдруг точно налилась темной кровью, и тут же тьма взметнулась плащом, обдавая смертной стужей, распалась, закружилась – черные смерчи на черном – и перешла в наступление. Стены за пределами круга света от пульсирующего сияния искры дрогнули под натиском взбесившихся ветров – и посыпались. Барбат, не понимая, что происходит, накинулся на Кирали с руганью и пинками, но каменный вихрь налетел на него и унес. В разные стороны. В много разных сторон. Потом он поглотил тело Алькара и принялся за пещеру. Он выгрызал из стен брызжущие кровью куски скалы и швырял их в круговерть. Кровь и щебень слились в единую стену каменного мешка, складываясь то в лица сельчан, то в оскаленные морды, то во что-то яростное, хрипящее проклятия. «Черный сон!» - выкрикнул Треч, навалился на девушку, силясь проникнуть в тело, но был вырван ураганом и отброшен к стене, как пиявка. Подвывая от ужаса, он рванулся бежать, Алькар, опомнившись, за ним – и не смогли. Вихрь отшвыривал их в середину каменного мешка, сужавшегося с каждой секундой. Центром его была Кирали. «Она не хотела убивать Барбата, - понял вдруг парень. – Он попался случайно. И нас она даже не замечает…» Плененный круговертью, бессильный изменить хоть что-то, он беспомощно наблюдал, как тонкие струйки черных смерчей тянутся от нее, питая кровавую кутерьму. «….Она хочет убить того, кого больше всех ненавидит. Себя». «Она прикончит нас! Разнесет пещеру – и каюк! – мечась между сдвигавшимися стенами, надрывался Треч. – Прекрати, дура! Мы все умрем!» «Умрем…» - долетело обреченное эхо и буря, словно вдохновленная им, набросилась на свод пещеры, кромсая и кроша. Вечерний свет полоснул мрак кинжалом, медленно превращавшимся в меч. «Свод раскололся! Что ты делаешь! Прекрати, мерзавка! – налетел Толкователь на девушку, впиваясь в висок. – Переста-а-а-а-а…» Отброшенный, он врезался в стену и взорвался мириадами орущих семян белены. «Это я во всем виновата! Я! Я! Опять! Шлюха… Мерзавка… Дура… Никчемная тварь…» Смерч бушевал в полушаге от ног. «Нет!» Алькару было плевать, умрет он или останется болтаться вне времени и пространства. Кирали. Кирали погибнет тоже. Кирали с синими-синими перьями волос, мягкими и длинными, как у небесной птицы. Кирали с глазами, как весенний цветок на рассвете, с улыбкой, как птичка на ветке: шевельнись – и улетит, не спугни. Кирали, спокойная и надежная, как сама земля, как мир за горами долины, как небо, как звезды, как мама, его Кирали, его любовь, его свет в окошке, его воздух, земля и вода!.. «…и вода…» - отдалось неожиданным эхом рядом. «Кирали, ты жизнь моя, кровь и отрада. Когда ты рядом, я всё забываю, потому что не вижу вокруг никого…» «…никого…» - шепнуло эхо, и эхом же отозвалась душа Алькара: «Никого, кто мог бы сравниться с тобой. С тех самых пор, что встретил тебя, я понял, как зовут мое счастье. Кирали, Кирали, Кирали!..» Пусть они сгинут в этом каменном смерче, пусть их души разнесет по долине, как прах, но хотя бы она будет знать, хоть десять мгновений!.. «…счастье?..» «Ты мой восход и закат, моя радость и боль, мое мучение и блаженство, потому что…» «…я виновата во всем… я убила…» «Защитник рассудит, кто виноват, а я лишь любил тебя и буду любить такую, какая ты есть, сколько б мне ни осталось». Призрачные пальцы коснулись ее щек, где слезы промыли дорожки в грязи, и руки девушки, как во сне, поднялись и накрыли его ладони. «Ты… любишь шлюху… убийцу… ничтожество…» «Нет. Я люблю Кирали». Теплая плоть под женскими пальцами. «Я…» Растерзанный свод взорвался. Камнепад – настоящий, не из кошмара, обрушился на сжавшуюся девушку… «…люблю…» …и удачник Алькара прыгнул ей в руку из каменной круговерти. Первый обломок врезался в землю рядом с ее головой. Тут же вторая глыба, громадная, плоская, как надгробье, рухнула сверху – один конец у ее ног, другой – на обломке… И низвергнулся мир. Секунда, другая – и грохот обвала затих. В щелях между камнями в лучах заходившего солнца клубилась пыль. Несколько ударов сердца Кирали, ее вздох – и Алькар ощутил, что тает. Пещеры не было больше, и чары ее пропадали, как полдневные тени. «Люб…» - хватило сил шепнуть и, исчезая, услышал в ответ: «Люблю!!!» И тут же незримые руки обняли его. «Не пущу…»
Когда сельчане разобрали завал – на тропинке к пещере осталась котомка Кирали и посох Барбата – то нашли только девушку. Улыбаясь и прижимая ладони к животу, она спокойно лежала под спасшей ее глыбой в ожидании помощи. С первого взгляда деревенские женщины поняли всё. - Это ребенок Алькара? – строго спросила феме Нимик. - Его, - кивнула девушка, и впервые за много лет лицо ее светилось от счастья. - Хочешь избавиться? - Да. Через семь месяцев. - Как назовешь? - Как и нужно. Алькар.
«Полсотни сожженных баб и стариков он прощает как святой, - мысли Треча сочились презрением, - но стоило пнуть ему под причиндалы, как он готов ее разорвать. Красавчик».
В общем, да. Невинно убиенных герой простил своей любимой, а беременность от другого - нет.
Послано - 22 Окт 2016 : 07:06:43
Понравился колорит и настроение, которое захватывает с первых строк и не отпускает до финала. Спасибо за это настроение!
Послано - 30 Окт 2016 : 02:23:18
Мир очень интересный. Такая чудесность с этими снами, прелесть, что такое!
Но...
Но... Поведение героев...
автор так написал. я не верю. даже не так.
всё, что описано, вполне могло быть. вот только красоты в этом нет. некрасиво. нестройно.
а самая главная "некрасота" в беременности, в отношении к беременности ГГ. я не верю, я ни разу в жизни не встречал такой вот любви. если она для тебя шваль и шлюха - значит, ты любишь только себя и своё желание к этой самке. а тут самка сношалась с другим самцом, и вся любовь завяла - она же предпочла другой... эм... вот.
не верю я в такую любовь. шлак это, а не любовь.
а вот если выкинуть этот эпизод, то рассказ становится гладеньким, как жемчужинка. ровненьким и красивым.
и ещё такой момент... а, всё, понял. души у детёныша не было, и Алькар стал душой для него. понял. хорошо!
общее впечатление: годно написанная уникальность. да. но автору неплохо бы продумывать, о чём он хочет сказать читателю.
любой опус не должен быть пустым. не должен быть пусть и занятным, но не несущим никакой идеи эпизодом из занятного мира.
вот что вы хотели сказать? что любовь прощает всё? не сказали, нет. вот этим вот эпизодом про шлюху и т.д. размазали.
а что ещё?
в общем, без идеи, без основной мысли - рассказ на четвёрку с минусом.
или просветите сонного Кота, чего вы хотели сказать? потому что уникальность вашего мира мне очень по душе, и я бы хотел понять, чего этот текст должен нести по задумке автора.
Послано - 30 Окт 2016 : 12:31:24
ШушАквинский, спасибо за интерес и за отзыв!
а самая главная "некрасота" в беременности, в отношении к беременности ГГ. я не верю, я ни разу в жизни не встречал такой вот любви. если она для тебя шваль и шлюха - значит, ты любишь только себя и своё желание к этой самке. а тут самка сношалась с другим самцом, и вся любовь завяла - она же предпочла другой... эм... вот.
А мне кажется, что не родился еще такой влюбленный (хотя в теории возможно :) , который, узнав, что его идеальная недотрога-краса беременна от другого, не раздумывая ни секунды сказал бы "ну и что, я все равно ее люблю, а ребеночка Весенькой назовем, в честь папы". Не моргнув глазом. Не ругнувшись ни разу. Не пожелав устроить сцену любимой или соблазнителю, если темпераментный, или напиться и тихо уехать на Марс, если интроверт. Обида, если не возмущение - естественная тут реакция. И да, в любви присутствует (просто обязан!) здоровый эгоизм.
И да, я не знаю, как бы повел себя гг в первое время, если бы Кирали была беременна от соперника. Но, мне кажется, потом всё равно простил бы :)
Ну и на красивости тут претензий не делалось, ибо вся история - не про это. Про любовь она, не книжную, а такую, какая есть - грешную и высокую одновременно. Человеческую.
вот что вы хотели сказать? что любовь прощает всё? не сказали, нет. вот этим вот эпизодом про шлюху и т.д. размазали.
Что автор хотел сказать читателю? Многое :) Например, что человеческая любовь - не панацея от всех бед, но шанс на исправление - если человек сам этого захочет. Тут расклад непростой. Имеем девочку - жертву домашнего насилия, забитую, закомплексованную, умеющую ненавидеть и никогда не любившую. Имеем влюбленного парня, готового простить любимой всё, кроме измены (но он и ее простит, я уверена :) Убийство он ей не то, что прощает - он ее не осуждает. "Бог тебя осудит-рассудит, а я просто люблю тебя, какая ты есть". Девочка любить не готова. Между одним желанием (местью отчиму?) и жизнью полсотни людей она выбирает желание. Жертва Алькара дает ей шанс открыть для себя любовь. Но в одночасье люди не меняются, и ей, привыкшей жить в страхе и ненависти, будет тяжело, даже если объект страха и ненависти мертв. Но имея ребенка - наполовину отчима, наполовину любимого, она должна будет сделать выбор. И в нее я верю тоже :)
Версия для печати
Послано - 22 Сент 2016 : 23:06:25
