И происходит торжество В его лесах, в его колосьях, Мне вечно слышится его Многоголосье.
(Ю. Визбор)
Честно признаться, домой из Оксфорда Ростислав возвращался без особого энтузиазма. После студенческого братства, английской педантичности и цивилизации было нерадостно снова попасть в волну хамства и расхлябанности. Поразмыслив как следует над своим состоянием (Оксфорд научил Ростислава Александровича Свешникова саморефлексии, и юноша по временам с увлечением предавался этому занятию), Ростислав пришёл к выводу, что это обычная хандра, которую навевает долгая дорога, а ещё сильнее – долгое бездорожье. "И угораздило же отца забиться в такую глушь!" – раздражённо думал юноша, покачиваясь на ухабах и уныло глядя в однообразные голые поля. Отец Ростислава, преуспевающий бизнесмен Александр Никитич Свешников, полгода тому назад ни с того ни с сего отгрохал себе в глухом селе на опушке леса на берегу Москвы-реки огромный коттедж – два этажа, ещё с мансардой, рядом гараж, бассейн и великолепный цветник, в это время года выглядящий сиротливо без цветов и листьев и бережно укутанный в полиэтилен от промозглых предзимних ветров. "Мачеха развела" – подумал Ростислав, едва увидев это унылое великолепие. Бизнесом своим Александр Никитич руководил через интернет или по телефону, а часть предприятий перепоручил младшему брату Юрию. За сыном на станцию Свешников-старший, естественно, прислал шофёра. Шофёр был старый знакомый, Игорь, хотя обычно у Александра Никитича прислуга дольше полугода не задерживалась. "Кадры надо менять часто, особенно близкое окружение, - говаривал бизнесмен, - иначе они затеют какую-нибудь подлянку и, чего доброго, прихлопнут тебя, как муху". Но Игорь возил ещё Никиту Юрьевича, а это было в те времена, когда Ростислава ещё даже в проекте не было, поэтому Игорь был кадр проверенный, и Александр Никитич ему доверял. Наконец, машина сделала крутой поворот, и блуждающему взору Ростислава предстала поистине идиллическая картина. Внизу, в долине, серебристо-чёрный изгиб чуть тронутой льдом реки, а по обеим сторонам, как просыпанная крупа, разбросаны деревянные домики. И почти из каждой трубы валит дым, растворяясь в вечереющем небе, отмеченном ярко-золотым от заката крестом здешней церквушки. А здесь, на холме, юноша вдруг увидел асимметричный дом из серого камня с башней, балкончиком и черепичной крышей, с высокими ступенями и львами из искусственного мрамора на перилах. - Приехали, Ростислав Александрович! – торжественно объявил водитель. Юноша посмотрел на него встревоженно. Его тёмно-серые глаза стали ещё темнее, как зимняя река далеко за окнами. - Ты хочешь сказать, что вот эта вот безвкусица – мой дом? – спросил он не то ошарашено, не то разочарованно. - Зря Вы так, Ростислав Александрович, - протянул Игорь умоляющим тоном. – Александр Никитич старался, каждый сантиметрик продумывал! - Эх, ладно, всё крыша над головой… - раздражённо процедил сквозь зубы Ростислав и вышел из машины, демонстративно громко хлопнув дверью. Игорь вытащил из багажника его чемодан. Мачеха, нынешняя жена отца, козочкой прыгая на шпильках по заиндевевшей лестнице, щебетала в восторге: - Ростенька! Ну наконец-то! А мы к обеду ждали… Больше всего на свете Ростислав ненавидел, когда его называли Ростенькой. Убить хотелось на месте! Отец, как правило, звал его Славой. Это ему тоже не нравилось (он вообще не любил своё имя: оно казалось ему ужасно громоздким и старомодным, из сентиментальных романов), но раздражало гораздо меньше, чем Ростик или Ростенька. - Здравствуйте, Ангелина Андреевна! – он формально три раза чмокнул воздух у мачехиных щёк – пушистых и напудренных слоя в три. – Куда там! К обеду только на станции были. - Ужасно обидно! А то Соня сегодня такой вкусный суп приготовила – пальчики оближешь! По французскому рецепту, который я ей нашла вчера в интернете. - Ничего, как-нибудь в другой раз угостите меня вашим вкусным супчиком, - Ростислав изо всех сил старался быть вежливым, но получалось у него как-то не очень: он терпеть не мог пустую бабскую болтовню, а кроме того, начал уже слегка подмерзать на крепчающем декабрьском морозце, и ему очень хотелось войти наконец в это чудо современной архитектуры. Александр Никитич сидел в гостиной с бокалом вина за ноутбуком и совершенно не обратил на сына внимания. - Здравствуй, папа! – сказал юноша, пытаясь придать своему голосу хоть каплю нежности и радости от встречи с отцом. - Здравствуй, сынок! – ответил отец машинально, не отрываясь от монитора. Потом всё-таки поднял глаза, долго прицеливал близорукий взгляд и, наконец, улыбнулся. - Ну, как Оксфорд? Вот уж не придумал ничего умнее спросить! Хотелось ответить, что в Оксфорде, в отличие от Москвы или села с дурацким названием Драбаданово, которого даже нет на карте, не задают дебильных вопросов. Но Ростислав попытался взять себя в руки и проронил сквозь зубы: - Стоит Оксфорд, что ему сделается… И нас переживёт. И ушёл наверх, где, как сказала Ангелина Андреевна, находилась его комната. Настроение было из рук вон, и стало налаживаться только когда Ростислав извлёк из недр сумки две самые хрупкие вещи, двух самых верных своих друзей – фотоаппарат и скрипку. На скрипке он, правда, давно уже не занимался, но всё равно везде возил её с собой – иногда находило вдохновение, и тогда он, прикрыв глаза, начинал играть Моцарта. Пытался сочинить что-то своё – не получалось. Но сейчас настроение было совершенно не скрипичное, поэтому Ростислав надел на шею фотоаппарат и, тихонько проскользнув мимо всё так же сидящего за ноутбуком отца и щебечущей с подругой по телефону Ангелины Андреевны, ушёл изучать окрестности. Дорога от коттеджа вела вниз по крутому склону в деревню и к реке, а чуть в сторону – к лесу. Виды открывались знатные, и юноша то и дело щёлкал фотоаппаратом. Дошёл до опушки леса. Там стоял приветливый, чуть покренившийся бревенчатый домик, хотя вообще-то деревня начиналась ниже. Но дом на опушке явно относился к селу, в этом не было сомнения. Несмотря на небольшой уклон, он выглядел очень ухоженным. Вокруг был двор: с одной стороны, наверное, огород (но сейчас зима и, понятное дело, ничего не растёт), а с другой, за оградой, квохтали куры, и важный высокомерный петух пытался отыскать в тоненьком слое снега хоть что-нибудь съестное. Лес начинался настолько сразу за домом, что пушистые ели клонили свои ветки прямо во двор. Тут по одной из веток шмыгнула белочка. Ростислав проследил за ней взглядом сквозь объектив – и тут только заметил, что на крыльце уютного домика сидит девушка. У неё было очень бледное и по-простому, по-деревенски симпатичное лицо, огромные глубоко запавшие глаза цвета горной реки, но не зимней, а летней, аккуратный остренький носик, тонкие губы, плотно сжатые, но не злые, и хрупкая, хотя высокая фигура, закутанная в серый пуховый платок поверх белого платья; ветер трепал её распущенные длинные светлые волосы. Вокруг девушки копошились белые голуби – много-много. Она улыбалась им полуулыбкой какой-нибудь древнерусской юродивой, если такие были – как друзьям, как существам, способным оценить её улыбку, чуть отрешённо и рассеянно – как будто только голубям, никому больше в целом мире. Крошила им хлеб, а они подходили почти вплотную к её ногам, деловито ворковали и ни капельки не боялись. Белочка спустилась по еловой ветке и теперь сидела почти над самой головой незнакомки. Та протянула руку, и белка не отпрыгнула, а удивительным образом дала себя погладить и с удовольствием сгрызла припасённый девушкой орешек. - Тебе не холодно? – спросил Ростислав, не зная, с чего начать разговор. Но начать очень хотелось. Девушка резко подняла голову, и тут же улыбка исчезла с её лица и оно стало совершенно мраморным. Белка моментально юркнула обратно вверх по ветке, а голуби переполошились и стали нервно хлопать крыльями. - Тихо, ты мне всю музыку распугаешь, - ответила девушка отрешённо. Ростислав услышал, что у неё очень мелодичный голос, как раз в тембре скрипки. Вдруг поймал себя на мысли, что хочет услышать, как она поёт. - Прости, пожалуйста, - юноша всё ещё надеялся, что разговор хоть как-нибудь склеится. - Ты нового русского сын? Того, что коттедж себе изваял вон там, на холме? – незнакомка смерила Ростислава цепким, изучающим взглядом. Слово "изваял" юноше очень понравилось, настолько гениально оно передавало его собственные чувства об отцовском коттедже (этот дом Александр Никитич проектировал сам). - Так точно, - улыбнулся юноша, пытаясь пошутить. Девушка хлопнула рукой по верхней ступеньке крыльца рядом с собой, как будто приглашая сесть. - Спасибо, я постою. Рука хлопнула настойчивее. Пришлось подчиниться. Ростислав сел на ступеньку и стал смотреть не на девушку, а вдаль, хотя с той стороны не было особо ничего интересного. Солнце садилось стремительно, последние лучи уже догорали на горизонте, и из лесу приползли тревожные давящие сумерки. Ночь готовилась вот-вот рухнуть на село, чтобы погасить огни в домах, задуть печи и закрутить позёмку, если найдёт, из чего. Девушка вдруг закашлялась, и Ростислав, испуганно посмотрев на неё, снова спросил: - Тебе не холодно? - Нет, платок тёплый, – отозвалась та слегка неохотно. Потом спросила с совсем другой интонацией – интересующейся, дружелюбной: - Тебя как зовут? - Ростислав. - Растко, - проговорила девушка почти шёпотом и на полсекунды улыбнулась каким-то своим мыслям. Растко? Это было необычное уменьшительное, но как раз оно-то юноше и понравилось. Слышалось в нём что-то летнее, полевое, знойное. - Растко? Кто это? - Это был один такой королевич. Добрый и мудрый. А потом, когда ему было шестнадцать лет и его захотели женить, он убежал из дома, ушёл на Афон и стал там монахом. Потому что он любил Бога больше всего на свете. - Это сказка такая? Расскажи! Звучит интересно. Девушка нахмурила брови: - Это не сказка, а житие. Я расскажу, только если ты обещаешь мне, что будешь верить каждому слову. Она просила об этом так серьёзно, так трогательна была эта сердитая морщинка на лбу, что Ростислав покорно кивнул. Девушка выпрямилась (помимо скрипичного голоса, у неё, оказывается, была ещё и балетная осанка) и стала рассказывать о сербском королевиче Растко Неманиче, который стал святым Саввой Сербским. Она говорила так просто, так искренне, с такой верой в каждое слово, что Ростислав Александрович чуть не прослезился к концу рассказа, хотя вообще ужасно стеснялся сентиментальничать, особенно при посторонних девушках. Когда её голос, перемежавшийся по временам лёгкими приступами кашля, серебряной музыкой растаял в последних лучах заката, воцарилась тишина. Некоторое время они сидели молча, но вдруг девушка схватила Ростислава за руку обеими руками – холодными, очень тонкими, белыми, с синими прожилками, с длинными пальцами ("руки скелета" – вдруг подумал Ростислав и неожиданно поймал себя на мысли, что ему от этого безумно страшно и больно) и спросила шёпотом: - Слышишь? - Что? – прислушался юноша. - Музыку. - Нет, не слышу, - честно признался Ростислав. - А что слышишь? Расскажи. - Тишину слышу. - То есть, ничего? - Ничего. - Ну так бы сразу и говорил! Тишина и ничего – это же совершенно разные вещи! Ничего – это пустота. А тишина – это жизнь, это музыка. Послушай ещё, внимательнее. И говори мне все звуки, которые услышишь. Ростислав, который гордился своим абсолютным музыкальным слухом, удивился, потому что никакой музыки не слышал, но покорно напряг слух и стал перечислять: - Шуршат по гравию шины от проезжающего автомобиля. Квохчут куры у тебя во дворе. Залаяла собака. Из чьего-то окна радио поёт что-то печальное. Скрипнул колодезный ворот. Звонят колокола. - Ну вот видишь! А говоришь, ничего. Это музыка жизни, её симфония. И она поёт её каждый день – и каждый раз по-разному. Главное – уметь слушать. А ведь и правда, село, уже погрузившееся в рано упавшую зимнюю ночь, жило и было переполнено разными звуками. Их было столько, что это действительно могло сойти за песню, и в то же время это была тишина. - И вот эта музыка – наша связь с Богом. Молитва всего, что есть в этом мире. И она сильнее слов... А ты ведь и сам музыкант? - Да, поигрываю иногда на скрипке. А ты откуда знаешь? - Твой отец хвастался, какой у него талантливый сынок… а как ты думаешь, Богу нравится, как ты играешь? - Думаю, если бы он был, нравилось бы. - А ты думаешь, Его нет? - Думаю, что нет. Иначе не было бы в мире болезней, войн, огорчений. Девушка вздохнула и как-то особенно сильно закашлялась, так, что Ростислав перепугался. Но незнакомка очень скоро пришла в себя и грустно, чуть не со слезой в голосе, сказала: - Ты говоришь, как большинство современных людей. Ничего ты не понял! Такому заявлению Ростислав удивился. Ему показалось, что он правда не уловил чего-то очень важного, но до той минуты, когда она это сказала, он думал, что не понял он сути разговора. А оказалось, чего-то совсем другого. - Ну растолкуй уж мне, идиоту, - горестно усмехнулся он. - Слушай тишину почаще, и ты всё поймёшь. - Ну а всё-таки? - Хорошо, объясню. Но в первый и последний раз. Ты же умный мальчик, в Оксфорде учился (она произнесла это слово с ударением на второй слог), сам должен понимать такие вещи. Ростислав покорно кивнул. - Ты думаешь, легко поднимать полное ведро воды из колодца, пусть даже воротом? Сколько усилий нужно затратить, чтобы взобраться на такую крутизну как холм, где стоит ваш дом, пусть даже и на машине? А курам легко ли находить себе пропитание, когда лежит снег и мёрзнут ноги? А долго ли нужно раскачивать язык у большого колокола, чтобы он зазвенел? Юноша молчал и смотрел на неё во все глаза, всё ещё не понимая, к чему она клонит. Но чувствовал, что она нездешняя, не из этого мира, а как будто только что вышла из леса, что он начинается прямо у неё за спиной и сейчас, договорив с ним, она вдруг возьмёт и исчезнет обратно в этот лес, и Ростислав больше никогда её не увидит и так и останется со всеми этими загадками, которыми она разговаривает. Ничего не понятно, но ужасно хочется понять. И при мысли о том, что эта девушка может исчезнуть, сердце Ростислава вдруг сжалось такой невыразимой тоской и болью, что он удивился и испугался. Что это с ним? Девушка выдержала паузу и продолжила: - Им так трудно, а они поют. Весь мир, жестокий несправедливый мир, поёт одну и ту же песнь. Радостную песнь, заметь. Помнишь, я уже говорила, ничего и тишина – это разные вещи. Ничего – это если Бога нет. Тогда и шорох шин по гравию, и колокольный звон, и скрип ворота – просто звуки. Что есть они, что нет – какая разница? А тишина – это радость, и каждый звук, как в первый раз. Это музыка. Гимн Победителю смерти. Ты говоришь, болезни, войны… А без них как бы мы знали, что такое здоровье, что такое мир? Было бы тихо, потому что однообразно. Музыки бы не было. Звуки были бы, а музыки нет. То же самое ничего, а не тишина. Ничего подобного Ростислав ещё никогда не слышал, хотя последние три года только и делал, что изучал в Оксфорде философию. Институтские лекции были похожи на звук бормашины, на колыбельную, спетую фальшивым голосом. А слова этой деревенской девушки казались волшебной сказкой, которые Ростиславу в детстве читала мама. И откуда-то из самых недр детства выплыл вдруг мамин голос, который тоже называл его Растко. Хотя о сербском королевиче мама никогда ему не рассказывала. Вдруг он как будто опомнился, чуть вздрогнул от пробравшегося за ворот морозца и заботливо спросил: - Тебе не пора домой? А то холодает, а у тебя, кроме платья, только платок, и тот в дырочку. - Что ж, пойду. А ты придёшь завтра? – она спросила это так легко, как будто он приходил уже десятый раз, и она хотела уточнить, ничего ли не задержит его в одиннадцатый. И именно от этой простоты Ростиславу сумасшедше захотелось придти и завтра, и послезавтра, и все две недели Рождественских каникул ходить сюда и слушать загадочные речи этой блаженненькой девушки. - Приду, - сказал Ростислав твёрдо. - Ну вот и хорошо, - девушка снова улыбнулась, и снова уголки её тонких губ поднялись только на одно мгновение, так что юноша не успел толком запечатлеть в памяти эту улыбку. – Тогда спокойной ночи. До завтра, Растко. – Она подняла руку – край платка свисал с рукава, как длинное серое крыло – и перекрестила его широким взмахом. - До завтра. Девушка запахнула платок и подошла к двери в дом, но тут Ростислав снова окликнул её: - Как тебя зовут? - Алёнка. – Она потянула за массивную ручку, но дверь не приоткрылась ни на сантиметр. - Ну вот, уже и это не могу, - пролепетала она себе под нос не раздражённо, не грустно и не обиженно, а так, между прочим. Потом твёрдо, даже почти строго, прошептала, подняв взгляд на редкие блёклые звёздочки: - Господи, благослови! Снова взялась за ручку и стала тянуть изо всех сил. На этот раз, пусть и с большим трудом, ей удалось открыть дверь настолько, чтобы в неё протиснуться, и Алёнка, помахав новому другу рукой, скрылась в доме. Вернувшись домой, Ростислав, ни с кем не здороваясь и не ужиная, поднялся к себе и взялся за скрипку. Долго сидел с инструментом у открытого в морозную ночь окна, пытаясь расслышать в тишине те звуки, которые дали бы начало новой, доселе ещё не слышанной миром мелодии, но, когда смычок заскользил под его аристократичными пальцами, скрипка запела Моцарта, а не Ростислава Свешникова. Но звуки лились легче, чем когда-либо, и наверное, сам Вольфганг Амадей, наклонившись с какой-нибудь дальней звезды, заслушался собственной мелодией. Подумав об этом, Ростислав улыбнулся. Впервые за долгое время улыбнулся совершенно детской улыбкой. И ему вдруг очень захотелось, чтобы был сейчас и Моцарт, и королевич Растко, чтобы они могли услышать, как он играет, и радовались гармонии этих звуков. Доиграв, он посмотрел в небо, и впервые в жизни почувствовал, что они его слышали. И даже ещё один человек – кроткая женщина, от которой Ростислав унаследовал жгучие чёрные волосы, глубокомысленный, философского склада характер, тонкие аристократические руки и любовь к музыке. Та женщина, которая сгорела пятнадцать лет тому назад от нервных переживаний, связанных с тем, что её муж решил делать свой бизнес. А она боялась, что это криминал, тайны, и всё плакала, и крепче обнимала четырёхлетнего сына и, одна во всём мире, задолго до Алёнки, звала его Растко. Потому что была сербкой. И тогда Ростислав заиграл Моцарта для неё. И понял, что те двое вежливо отошли в сторонку, а она наклонилась и ласково, как в детстве, поглаживает его по непослушным волосам, и заслушивается, и радуется, что у неё такой талантливый сын. И тогда Ростислав прошептал в морозный воздух: - Мама, я обещаю тебе, что когда-нибудь я сочиню свою музыку. И это будет мой подарок тебе. Я знаю, как ты любишь Моцарта, но его-то ты можешь теперь слушать сколько пожелаешь, хоть каждый день. А я сочиню для тебя свою, неповторимую мелодию, музыку тишины. Потом юноша закрыл окно, убрал скрипку в футляр, всё-таки поужинал и уснул почти счастливым.
- А знаешь, почему они поют, когда трудно? – приветствовала его Алёнка, когда он пришёл на следующий день. - А что ещё остаётся? – пожал плечами Ростислав. - Глупый ты, - хихикнула Алёнка. – Всё ещё ничего не понял. - Ну, и почему же они поют, по-твоему? - От радости. Ворот крутить тяжело – но зато у тебя есть целое ведро, полное воды, в которой отражаются звёзды или солнце, воды, впитавшей музыку тишины. Заезжать на крутой холм тоже непросто – но ведь люди едут домой, у них есть крыша над головой. И курам нелегко находить еду в такую погоду – но ведь находят же! И когда находят, радуются. Поэтому и поют. Ростислав, уже не ожидая приглашения, сел рядом, и уже приготовился снова слушать музыку тишины, но Алёнка пристально смотрела на него своими родниковыми глазами. И от этого в сердце поднималась волна радости. Как будто где-то в самых потаённых глубинах его существа зазвенел тоненький серебряный колокольчик. А ещё лучше, хрустальный. Девушка всё смотрела на него, а он – на неё, и ему впервые в жизни больше всего на свете захотелось протянуть руки и обнять её, и прижать покрепче к себе. - О чём ты думаешь? – поинтересовалась Алёнка. - О том, что когда я с тобой, у меня в сердце как будто звенит колокольчик. Она вдруг подняла руку и медленным, длинным движением провела по его волосам. Он прикрыл глаза. - Ты его услышал! – обрадовалась девушка. – Я так рада! Ростислав молчал, прижавшись щекой к её руке. Алёнка руку не отнимала, и только смотрела на него. Он увидел в её взгляде грусть и нежность. И сердце защемило незнакомой до этой поры любовью. - А то я переживала… - проговорила девушка быстро и очень тихо. Но Ростислав услышал и спросил: - Из-за чего? - Что с тобой будет, когда я уйду… Теперь знаю, что будет всё хорошо, потому что ты знаешь, что у тишины есть своя музыка, ты научился слышать её, и уж она-то никуда от тебя не денется. - Куда уйдёшь? – испуганно переспросил Ростислав, схватив её за обе руки и боясь осознать, что она имела в виду. - Домой, - ответила Алёнка отрешённо, глядя не на него, а в небо. Потом посмотрела на него, увидела его встревоженный взгляд и заговорила совсем другим тоном – бодрым, уверенным и вдумчивым, каким вчера рассказывала ему о королевиче Растко: - Представляешь, там совсем-совсем нет зимы. Только всё время весна, но это не надоедает. Там очень много цветов и птиц – и наших, земных, и таких, каких здесь не найдёшь, а ещё оттуда гораздо ближе до звёзд, и если захочется погулять, можно выйти на небо и пойти гулять по звёздам. А когда устанешь, лежать на облаках и дремать. И слушать музыку, потому что там она действительно бесконечна. Представляешь, как будет здорово – можно уткнуться носом в сирень и, вдыхая её запах, попросить Моцарта, чтобы он сыграл лучшие свои мелодии. Это, если честно, моя мечта, – на последних словах Алёнка улыбнулась – смущённо, трогательно. И Ростиславу вдруг сумасшедше захотелось верить во всё то, что она ему рассказала. Он понял, что она неизлечимо больна – медицину он в Оксфорде тоже изучал, и очень основательно, потому что собирался сделать её своей будущей профессией, и ему не надо было долго кашлять, чтобы он отличил туберкулёз от чего бы то ни было ещё. Первым порывом было, конечно же, схватить и удержать, крепко-крепко прижать к себе и не отдать никому-никому в целом мире. Но неожиданно, каким-то внутренним чутьём, Ростислав почувствовал, что не имеет права её удерживать. Здесь ведь зима, и продлится она ещё долго. Да ещё этот проклятый туберкулёз… и если ничего нет и там, то это было бы очень жестоко. А так, пожалуй, будет даже лучше. Невыразимо больно, но лучше. И вот тогда он понял всё, что Алёнка хотела ему сказать за эти два дня: там – не ничего, там – тишина. Та самая, которая поёт и звенит на все голоса, а отголоски долетают до земли – и рождается музыка. Он почти так ей и сказал: - Музыка – отголоски тишины, которая там, да? И тут Алёнка ещё раз улыбнулась – радостно, лучезарно: - Ну конечно! А ты очень способный ученик… не бросай свою скрипку: я уверена, что ты сыграешь на ней лучшие в жизни мелодии. Надо только услышать тишину, и тогда со струн твоей скрипки прольётся самая замечательная в жизни молитва, которую не скажешь никакими словами. Наверное, только царь Давид мог. Потом Алёнка снова стала серьёзной и строго сказала: - Завтра не приходи. Не надо. Меня не будет. Приходи накануне Рождества. И Ростислав, как бы он ни хотел видеть её, пообещал.
Короткие зимние дни потянулись мучительно медленно в неживом доме, где из всех звуков слышалось только клацанье компьютерных клавиш да щебет Ангелины Андреевны, а больше ничего. Ростислав целыми днями пропадал в деревне с фотоаппаратом, а один раз даже зашёл в местный храм. И вот там, в полусумраке, в нежных бликах свечей на позолоте иконостаса, он впервые по-настоящему услышал музыку тишины. Там не было никаких звуков совсем, но казалось, что храм живёт. Пришедшего сразу обнимала нежная волна такой невыразимой любви, что это могла быть только музыка. И тогда Ростислав понял совсем всё, и навсегда полюбил церковь, и дал себе слово придти как-нибудь на службу и обязательно во всём разобраться.
Канун Рождества наступил неожиданно, и Ростислав, оторвав от настенного календаря очередной листок и увидев там цифру 6, страшно обрадовался. За завтраком сидел как на иголках, ему всё хотелось скорее доесть и убежать к Алёнке. Но после завтрака его задержали какие-то дела, и, когда он доделал их, уже начинало темнеть. И тогда первой детской болью резанула мысль: это же как в сказке об аленьком цветочке, когда злые сёстры перевели часы, чтобы Настенька не успела застать Чудище в живых. И, тут же бросив все дела, наскоро накинув тёплое пальто и выскочив из дома, юноша бормотал себе под нос (или то стучала у него в висках кровь): "Это последний день… последний…". Он даже утешился, увидев знакомую хрупкую фигуру на крыльце дома. Алёнка встала ему навстречу, помахала рукой. Ростислав кинулся к ней и, целуя её холодные руки, как будто надеясь их согреть, говорил быстро, порывисто: - Я боялся не успеть… успел… слава Богу… - потом отпустил её и долго смотрел ей в глаза. Алёнка сказала тихо, недрогнувшим голосом: - Есть ли что-нибудь, о чём ты хочешь меня попросить? И Ростислав понял, что угадал. Это последний день, она уходит от него, и сейчас главное – не ошибиться в просьбе. Собравшись, стараясь не думать о том, как страшно и больно, он ответил, проведя рукой по её щеке: - Я хотел бы… ещё раз увидеть, как ты улыбаешься. - Увидишь, - отозвалась Алёнка. - А ты? Чего ты хочешь? Скажи, это очень важно. Чтобы не уходить с грузом. - А ты молодец… просто вундеркинд! – обрадовалась Алёнка. И снова отрешённым, нездешним голосом: - Сыграй мне на скрипке. Сыграй скрип шин по гравию, кудахтанье кур и колокольный звон, и всю музыку тишины. Слушай – и играй. Только сейчас Ростислав заметил, что в спешке прихватил с собой скрипку. Достал её из футляра, не боясь, что она испортится от холода, и, легонько коснувшись смычком струн, заиграл, сначала тихо, потом всё громче, уверенней, и наконец, скрипка запела в его руках музыку тишины, гимн любви – первой – и уже уходящей. Но в этой мелодии не было ни тени грусти, а только свет, и любовь, и радость о том, что в этом мире есть музыка и тишина, и может быть, это и правда одно и то же. Когда звуки скрипки стали достаточно уверенными, Алёнка вдруг запела. Это была мелодия без слов, звонкая и нежная, и она вторила всем чувствам скрипки, как будто они были созданы друг для друга. Голос девушки поднимался всё выше, и Ростислав почувствовал, что это и есть настоящая любовь – когда два голоса, не сговариваясь, поют одну песню. На самой высокой ноте Алёнкин голос неожиданно сорвался в глухой гулкий кашель, от которого на белом снегу оставались красные и бурые сгустки крови. И тогда Ростислав понял, что наступило то самое страшное, чего он так боялся, и он далеко отбросил скрипку на снег, и обнял Алёнку обеими руками, как будто пытался всё-таки удержать. Это было последнее страшное, самое страшное, страшнее всего, что юноше доводилось когда-либо испытывать. И это надо было пережить, переболеть, а дальше страшно уже не будет. Ужасные звуки чахоточного кашля в конце концов затихли, и Алёнка разом обмякла у него на руках. Он понял, что это конец, и, наклонившись поцеловать её, увидел, что на лице девушки застыла улыбка. И это растрогало его до слёз: она ведь обещала, что он ещё увидит её улыбку. И не забыла. Что было дальше, он помнил плохо. И кто забрал из его рук тело Алёнки, и как её хоронили – и потом, спустя время, не мог вспомнить. Чётко помнил, как отыскал свою скрипку и снова заиграл на ней, и это была его музыка Алёнке, маме, Моцарту и всем-всем, кто слушал его оттуда; и в этой музыке, как и в душе Ростислава, не было ни грамма боли, горечи или грусти. Это был благодарственный, радостный гимн от ощущения полноты бытия. В этой музыке была вся его любовь – к Алёнке, к маме, к жизни, и он играл её самозабвенно, как будто знал всю жизнь. И тогда юноше впервые по-настоящему захотелось, чтобы Бог был.
Ростислав не продолжил дело отца. И в Оксфорд тоже не вернулся. По правде сказать, сначала он некоторое время думал стать профессиональным скрипачом и дарить музыку тишины людям. Но после нескольких выступлений в душных концертных залах, куда его ходили слушать (а точнее, пропускать мимо ушей) сонные дилетанты с немереным апломбом, он понял, что получается фальшь – то, чего он боялся больше всего на свете. И однажды он снова прислушался к своей внутренней тишине, внутренней музыке, которая не оставляла его с момента ухода Алёнки ни на мгновение – и эта тишина вдруг Алёнкиным голосом подсказала ему совершенно точно, что делать дальше. Он бежал от ничего – нет, не на Афон: подумал, что кишка тонка – в один из провинциальных монастырей, которых так много разбросано у нас по стране, и не все даже есть на карте. Он настолько слился душой с Растко, что в постриге принял имя Савва, как тот королевич. И он стал петь на клиросе – петь ту музыку тишины, то благодарение Богу, которое услышал и исполнил тогда на скрипке. Ах да, а скрипку он почти забросил, потому что в монастыре у монаха Саввы началась совершенно другая жизнь. И только раз в году – в канун Рождества – перед тем, как идти на всенощную, он извлекает из футляра свою старую верную подругу, и она поёт под его смычком голосом Алёнки, и в этом голосе – любовь, но не к девушке, а ко всему-всему, что есть в этом мире – к Богу, к маме, к девушке, научившей его любить всё это и слышать, к каждой травинке, цветику, птице, к каждой живой душе, что только есть на земле. И в этой скрипке слышится ему иногда последняя Алёнкина песня. И тогда монах Савва по-настоящему счастлив.
Послано - 25 Июня 2013 : 10:38:31
Отчего-то у рассказа правосторонний флюс, что мешает его читать. Ошибки в грамматике и стиле есть, но минимальные. Рассказ продуманный, прочувствованный, чисто выполненный. Но с точки зрения художественности текст несколько затянут: описания носят внешний характер, есть неправомерные длинноты. А вот выводы из этих описаний делаются слишком мелкие и отчасти нарочитые, одиозные... не подберу слов. Причем героем, а должны читателями - что и есть главный недостаток. Особняк - нелепый, да, но в нем мне почудилось отчаянное желание отца угодить сыну и покойной жене. Подстроиться под его изысканный вкус. Несуразная такая любовь. Почему зимняя клумба прямо с порога вызывает у пасынка неприязнь к мачехе? Хороший ход, но выстрел холостой. Символ пустоцвета? Показной красоты в отсутствие маски? Почему Ростинька - некрасиво? Ростикс напоминает, например. Тут же приплюсуем обед (еда - сильный символ пожирания, поглощения бытом). Как мама-сербка могла умереть? Это не так просто - исчахнуть в нынешнее время. Надо описать конкретнее. Девушка Алёнка и её смерть. Я слышал, конечно, что новые штаммы туберкулёза просто ужасны и не поддаются антибиотикам. Но до СПИДа туберкулезу пока далеко. Помимо прочего, девочку бы насильственно забрали на лечение уже потому, что она могла инфицировать "барчука", а то и раньше. Спишем на кромешную глушь и то, что она пряталась - но чахотка очень прилипчива. Особенно в стадии кровохарканья - мальчику бы точно пришлось подвергнуться таким исследованиям со стороны заботливой родни, что мало бы не показалось. Я не медик, да. Однако читал, что смерть от чахотки обычно мучительна: человек захлебывается и задыхается. Мысли Алёны о тишине - очень славные, но снова: уж очень растянуты. Насчет пустоты можно бы и не согласиться, это излюбленная идея православных (оттого иногда кажется. что девочка цитирует общеизвестное), но весь рассказ православный по идее. Даже выпуклое, предметное описание рая - оттуда же. Если Ростислав так хорошо знает медицину, что умеет диагностировать туберкулёз, - как он мог стать профессиональным концертирующим музыкантом? Интересно, читал ли автор стихи Малларме о Св. Цецилии: они переведены, там с большим изяществом и поэзией описана неслышная музыка, льющаяся из нарисованного на витраже инструмента. Как Р. получил призвание стать монахом. Вот многое показано даже слишком детально, но не это. Отлично написано, как позвала его мировая музыка и гармония - а дальше? Если по-настоящему, не нужны были бы ему никакие залы и вообще присяжные слушатели. И если он становится монахом-музыкантом, то нести музыку тишины должно стать стержнем его существования. Не просто петь на клиросе - голос хоть у него прорезался?
В общем, этот разговор я веду лишь потому. что рассказ понравился, оттого хочется убрать из него излишнюю дидактичность. Чтобы о самом главном не рассказывалось, чтобы оно не показывалось, а индуцировалось изнутри человека. У меня так вышло не вполне - и не только от иной духовной культуры.
Послано - 25 Июня 2013 : 12:26:49
Рассказ хорошо написан, но слащав до невероятия. И возник следующий вопрос: у нас конкурс рассказов с элементами фэнтези-фантастики, так где же здесь фантастика? Ко всему, что уже сказал Огнелис, хочется прибавить, что в начале на нас вываливают кучу имён и персонажей, которые потом не принимают в действии ровно никакого участия. Входят в рассказ и исчезают, оставшись картонками. Наверное, автор ставил задачу показать контраст между привычным миром Ростислава и Алёнкой, но у него это получилось не вполне, ибо по единственному появлению мачехи и отца особого отторжения они у меня не вызвали. А вот Ростислав выглядит эдаким Онегиным, которому всё наскучило, включая родителей. Ещё хотелось бы сказать, что отношения героев развиваются как-то слишком стремительно. Совершенно непонятно, с чего Алёнка велела Ростиславу больше не приходить. Выглядит, как подгонка автором сюжета под нужное количество знаков. Конечно, трудно за такой малый объём показать полноценный роман, но вполне можно было бы убрать долю христианских нравоучений в пользу развития чисто человеческих отношений. А то две встречи - и всё, любовь до гроба. Сладко, романтично и по-юношески, как и смерть от чахотки на руках у любимого во время встречи третьей и последней. И девушка, одиноко живущая в лесу, окружённая ручными зверушками - ни дать ни взять диснеевская принцесса. Сцена смерти, к слову, написана как-то просто, быстро и не слишком проникновенно. Автор пишет, что Ростиславу было страшно, но мы не видим ни его отчаяния, ни его боли. А если автор подразумевал, что у него даже в момент смерти Алёнки их не было, то, видно, он никогда не терял близкого человека. Как бы ты ни верил в жизнь после смерти, тебе будет и больно, и грустно. Хотя "боль" и "грусть" - слишком бледные слова для чувства потери. А ещё интересно, кто же действительно разрешил Алёнке свободно разгуливать. Помимо родителей Ростислава. Она сирота? Хорошо было бы как-то конкретнее это указать, а то приходится делать выводы самому, и возникает ощущение, что автор просто забыл о том, что даже у девушек не от мира сего бывают родители. И что этим девушкам, тем более больным туберкулёзом, тоже бывает холодно, если они сидят на декабрьском морозе в одном платье и платке. Ну, и соответствие картинкам - не сказать, чтобы уж полное. Облачение и антураж восемнадцатого века в образу Ростислава никак не обыграны, а в образе Алёнки использованы лишь светловолосая девушка да голуби. Даже волосы распущены, а не собраны в косу. В общем, пока рассказ на четвёрку и исключительно для чтения в воскресной школе. Убрать излишнее морализаторство и миссионерство, поработать над деталями, характерами и реалистичностью - и выйдет очень даже хорошо. Вот только не на этот конкурс.
Послано - 25 Июня 2013 : 13:50:10
Я так понимаю - христианская мистика. Ну, насчет Фиф ничего не скажу, сейчас модно смешение жанров. Но поскольку все так быстро протекает - скоротечно, как сама чахотка, - стоило бы поставить вопрос о любви: да была ли она? Есть ли это соответствие теме? Хотя истинная любовь бывает с первого взгляда - поначалу неосознанная. Детальное соответствие картинке вряд ли требуется: их слишком мало для точного выбора.
Послано - 25 Июня 2013 : 15:08:21
«Я так понимаю - христианская мистика.» Так где же здесь мистика? Если девушка является посланцем небес, то надо было тогда делать её совсем неземной. И без смерти уж точно. А так - обычная такая реалистичная история вышла.
«стоило бы поставить вопрос о любви: да была ли она? Есть ли это соответствие теме? » О чём я и сказала в претензии про стремительность. Но делаем скидку на любовь с первого взгляда. Хотя, честно сказать, даже если так, здесь я в эту любовь не поверила. В "Ромео и Джульетте" - поверила, в "Мастере и Маргарите" - поверила. А здесь нет. Конечно, мы здесь не Шекспиры и не Булгаковы, но должны стремиться.
«Детальное соответствие картинке вряд ли требуется: их слишком мало для точного выбора.» Так надо не картинки выбирать под рассказ, а рассказ писать под картинки. Обговаривали в теме под правилами, что желательно задействовать не только героев, но и антураж.
Послано - 25 Июня 2013 : 17:12:50
В общем - автору надо еще постараться. А мистика: то, что девушка наяву видит рай, слышит музыку сфер (восторженной природы). Причем описано это в чисто христианских понятиях.
Послано - 25 Июня 2013 : 17:40:56
Спасибо автору, рассказ хороший и продуман неплохо. Но полностью согласна со Skeeter - я тоже не вижу в нем ни фантастики, ни фэнтези. Любовь - есть! Чистая, нежная. Не думаю, что фантастикой можно назвать образ Аленки. Да - особенная, да - сгорела как свеча... Грустный, нежный рассказ. Его можно оставить и таким. Или немного доработать.
Послано - 25 Июня 2013 : 17:53:10
«А мистика: то, что девушка наяву видит рай, слышит музыку сфер (восторженной природы). Причем описано это в чисто христианских понятиях.» Это не мистика. Музыку сфер ещё древние греки слышали :) И обычные люди тоже вполне её слышат. Особенно отчётливо гении или блаженные. А рай - да, чисто христианское понятие. Но нам не сказали и не показали, что она его действительно видит: она описывает свои представления, только и всего. Мечты, схожие с представлениями абсолютного большинства. И да, если автор постарается, выйдет очень хорошо. Писать явно может, и явно нужно, чтоб писал.
Послано - 25 Июня 2013 : 23:29:51
Спасибо всем, кто выразил своё мнение! Оно мне очень интересно и полезно! Постараюсь учесть и учитывать впредь. Насчёт ФиФ: видимо, я невнимательно прочитала правила конкурса... но наверное, музыка тишины сама по себе слегка фантастична, ибо не все могут её расслышать.
Послано - 30 Июня 2013 : 20:42:14
автор захватил мое внимание, и заставил сопереживать героям, а это несомненный плюс рассказа. Излишняя "духовность" - минус, на мой вкус. Но общее впечатление от рассказа очень хорошее. Автор, спасибо Вам.
Послано - 03 Июля 2013 : 20:00:05
Очень не понравился Ростислав, как персонаж. Раз уж он окончил оксфорд, то у него должен быть интеллект. Но он - щеголь типичный, века восемнадцатого, ничем не примечательный. А вот Аленка очень милая. Автору удачи на конкурсе.
Послано - 04 Июля 2013 : 23:02:21
Вроде и есть что-то милое в рассказе... но эта религиозность... не мое, совсем не мое, потому и не понравилось. В общем-то, все сказали выше - и я согласна со всеми вышесказанными придирками. За работу спасибо, но она все же явно не подходит на этот конкурс.
Послано - 05 Июля 2013 : 09:30:54
По духу близко к классикам, особенно к Толстому - обстоятельность, тяжеловесные фразы, подчеркнутая религиозность и морализаторство. ГГ, честно говоря, не понравился, девушка получилась слишком уж воздушная и неземная. Но тем не менее рассказ удался, хотя скорее не на этот конкурс - слишком мало любви и практически отсутствует ФиФ. Не скажу, чтобы читалось взахлеб, что не оторваться, но и отложить в сторону желания не возникло. Впрочем, читателю не привыкать, он "Войну и мир" меньше чем за неделю "асилил", все три тома - на год раньше, чем проходили в школе
Версия для печати
Послано - 24 Июня 2013 : 21:23:35
