Тихий, запущенный сад. Мерцающие во мраке цветы, качающиеся вровень со звездами травы. Белеющий в свете луны павильон, сложенный изо льда или обманных кружев тумана: так хрупок, так невесом, так изящно украшен – нет, никогда не добиться такой красоты неуклюжим рукам смертных! Следуя собственной воле, он кочует по саду: встанет под сенью вишни, примостится под кленом, и клен гладит его покрасневшими от мороза пальцами, исчезнет где-то далеко, вовсе не двигаясь с места – призрак, морок, сладостное наваждение, застывшее на полпути между тем и этим. Луна никогда не знает, где найдет его в следующую ночь, и по ее густо набеленному лицу блуждает улыбка: ветреник, небо свидетель, ветреник! Но как же хорош, обманщик!
Иногда в павильоне тихо – так тихо, что можно не спрашивать, есть ли хоть кто живой. Иногда в распахнутые окна доносится звонкий смех и нежные переливы кото. А когда луна, вконец измученная любопытством, забывается и бесстыдно обнажает лицо, из павильона выходят четверо… или шестеро, или полная дюжина… кто их считал?
Кто сочтет лучащиеся звездным светом глаза и серебристую шерсть, сливающуюся с туманом? Кто различит в осенних листьях черную лапу и взмах рыжего хвоста?
Лисы танцуют под полной луной. Они любят луну, любят ночь, любят осень; их танец – отражение этой любви. Лис сопровождает юноша, в руках у него флейта; стоит ему заиграть, и по саду несется мелодия невиданной красоты – звезды склоняются ниже, чтобы ее послушать, деревья шевелят корнями, желая пуститься в пляс.
Глупые… Кто природой своей прикован к земле, разве взовьется в танце?
Доплясав до утра, лисы уходят. В саду остается только самая рыжая – самая младшая – да еще творящий музыку юноша. «Югэн» – так он зовет лису; и верно, луна уже видит, что та во всем блеске явит собой дух осеннего увядания, едва войдет в возраст.
Но до этого далеко. Лиса смеется и ластится к юноше, как обычная влюбленная девушка, а тот смотрит на нее с таким восхищением, будто видит принцессу крови. Она чудо как хороша, без малого совершенна; лишь призрачный, похожий на растрепанную ленту тумана хвост и сузившиеся в вертикальные щелки зрачки выдают ее нечеловеческую природу. Юноша строен, черноволос и красив, как полубог. Его платье лилового шелка не вызовет кривотолков и при дворе, а носит он его он с таким непринужденным изяществом, что в нем легко заподозрить особу, приближенную к самому Императору.
Кто он? Кто – вернее, кем станет – она?
Тщась разгадать эту загадку, луна заглядывает в окно.
Темно. На ложе, обнявшись, сидят двое, черные волосы юноши перепутаны с огненно-рыжими косами девушки. Молчание их не тяготит: слова уже сказаны, а может, в них никогда не было нужды. Гибкое тело белеет во мраке, мужская ладонь перебирает отливающие золотом пряди.
– Зажечь лампу? – отстранившись, предлагает юноша. – В такой вечер хорошо вдыхать аромат сливового масла и смотреть на блики, танцующие по стенам.
– Не надо огня. Мне светло от твоего света, Блистательный!
Девушка подается вперед и обнимает возлюбленного, закрывая ему рот поцелуем. У того нет возражений; да и кто бы смог возразить, когда рядом – посланница Инари?
– Лиса... – шепчет он в изящное ушко, печалясь – и с упоением принимая неизбежное.
В его жилах течет гордая кровь небесных владык. Он блистал при дворе, вызывая зависть и восхищение, имел в друзьях лучших мужчин и без счета покорял женщин. Его слабостью была красота, красота – и чувствительное, открытое всему прекрасному сердце: он один умел различить свет за ширмой бедных одежд и неправильных черт, разгадать страсть за непрочной завесой дрожащего веера.
Он жил, как положено жить людям его круга. Сочинял стихи и указы, участвовал в увеселениях. Навещал жен и любовниц, продолжая себя в сыновьях. Познал высочайшую милость, познал высочайший гнев и опалу. На склоне лет он соблазнился лисой и оказался пленником Павильона Обманщиц, но никогда не жалел о своем выборе: Югэн вернула ему молодость – настоящую молодость, а не чадящий пыл охваченного любовным томлением старца. И она, одна из всех его женщин, умела обойтись без него – просто пока ей были приятны его заботы и общество. Диковинное ощущение! Воистину, «разве узнаешь…»!
Двое спят. Переплетенные пальцы, смешанное, едва уловимое дыхание. Они шли друг к другу – и вот, наконец, вместе, и какая разница, что луна не находит их тени, а тела не сминают шелка. Медяк за поделенную поровну вечность; цена, о которой и говорить не стоит…
Двое спят, и им снится чудесный сон: дышащий паром металл и полный тумана город.
* * *
За ним пришли на рассвете.
Лязгнул засов, впуская кого-то из припозднившихся постояльцев. Щелкнул замок – слишком быстро и деликатно щелкнул, подвыпившие гуляки подолгу терзают ключом замочную скважину. Нил вздрогнул, мгновенно переходя от сна к бодрствованию: все вокруг было не так. Он лежал, успокаивая мнительность, а голова уже холодно просчитывала варианты: несомненно, это по «делу профессора», и хорошо, если заказчик один. Встречаться с армией двух корпораций, взбешенных тем, что он передал заказ не только им, но и конкурентам, ему не хотелось; по правде сказать, ему не хотелось иметь дел даже с одной из сторон. Изобретение (одним – машина, вторым – бумаги и чертежи) обрело новых хозяев, Нил получил круглую сумму, приятно удвоив оговоренное – самое время уйти, не прощаясь.
Лег он недавно, это было удачей: голова еще не успела наполниться сонной одурью. Второй удачей было то, что спал он одетым – разумная предосторожность при его нервной профессии. Деньги и документы были наготове, ждали своего часа в секретном ящике, запрятанном под половицу – а больше в доме его ничего не держало. Ищейки могут сколько угодно проверять пустой гардероб и продавленный лежак: Нил не держал при себе личных вещей, в комнате не было ничего, что могло навести их на след.
Стараясь обходиться без шума, Нил запихнул все нужное в саквояж и накинул плащ. С дверью возиться не стоило: ее вышибут первым же ударом, так что он просто заклинил ключ в замке. Стон механического привратника, расстрелянного в упор из парового ружья, удачно совпал со скрипом оконной рамы, в комнату хлынул смог пополам с дождем.
Подоконник. Узкий, но надежный карниз. Крыша.
Нил не зря снимал комнату в этом доме, в районе, где старается не появляться полиция, а на всю улицу хватает одного покосившегося фонаря.
Дома стояли почти вплотную. Нил отмахал по крышам половину квартала и лишь тогда рискнул спуститься. Темное покрывало смога, через который едва пробивались звезды, скрыло худую фигуру в плаще. Неподалеку прогремел взрыв, до которого не было дела никому, кроме оставшихся с носом преследователей.
* * *
Отработав неделю в порту и решив, что это для него слишком, Нил устроился на текстильную фабрику. Светский лоск сошел с него, будто сброшенный плащ: ни увядшая женщина, принимавшая его на работу, ни управляющий цехом даже не заподозрили, что когда-то Нил был вхож в самые высокие круги. Он трудился, как все, по двенадцать часов в сутки и получал за это гроши; как все, давился разваренной кашей в столовой и после смены уходил домой, едва волоча ноги. Все шло по плану: еще немного, и можно будет подыскать себе тихое пристанище – переждать какое-то время, пока не остынет гнев нанимателей. А там найдется новый изобретатель и придумает еще какую-нибудь штуку, в сравнении с которой прошлая грызня не будет стоить и ломаного гроша. Как бы ни повернулось, дело для Нила найдется: пока существует наука и оберегаемые от конкурентов секреты, будут в цене и те, кто помогает распространению знания.
Только продержаться немного, не свалиться от усталости или какой-нибудь болячки.
Когда на заводе случилась вспышка дизентерии – не без помощи поваров и на всем экономящей администрации – Нил без труда симулировал болезнь и получил расчет, избавив себя от необходимости объяснять, почему уходит с такого хорошего места.
* * *
Нил шел по улице, ежась от холодного ветра. По обочине сплошным потоком текла толпа, в толпе сновали воришки, зазывалы и разносчики газет, по мостовой с ревом проносились паромобили. Пропахшие дымом и потом рабочие кварталы – последнее место, где его будут искать, но все равно стоит присмотреть убежище понадежней. Куда же ему пойти?
Под ухом начинались и обрывались разговоры, сливаясь в сплошной гул. Ревели клаксоны, визжали шины, мальчишки срывали голос, расхваливая свежий, только из типографии, выпуск. Но уличная какофония казалась почти тишиной: ухо, привыкшее к вою станков, лязгу металла и шипению пара, отказывалось считать за шум такую малость. Плохо, обеспокоенно подумал Нил, это совсем никуда не годится, при моем-то роде занятий! Надо искать местечко потише, чтобы восстановить слух.
Ветер, сменив направление, дунул во всю силу, осыпав прохожих пылью. Глухо стукнула деревянная вывеска на углу.
«Арт-Хаус», – с трудом прочитал Нил. Буквы были крупными, краска – яркой, но, похоже, художника больше заботило изящество линий, чем возможность разобрать надпись. Первая буква была стилизована под театральную маску, в правом углу красовалось что-то, опознанное Нилом как бочка. Паб?
Горло першило, в кармане звенела честно заработанная мелочь. Один к одному, мрачно подумал Нил, может, и хватит на кружечку пива! Сквозь широкие, до блеска отмытые окна виднелись круглые столики на кованых ножках, недурные стулья и часть стойки. Посетителей не было; лишь в углу примостился грузный тип в сюртуке, перебирающий пачку бумаг.
Лестница вела вниз, в подвальный этаж. По правую руку блестела вешалками гардеробная, почему-то закрытая, центральную арку загораживала дверь с массивным замком, слева виднелся ряд запертых комнат и переход на уровень выше, в пивную, как надеялся Нил. Но пивом даже не пахло, пахло лимонадом и кремовыми пирожными.
После подвала свет резанул глаза. Запах стал отчетливее, к аромату сладостей присоединились ноты духов и театрального грима. Нил моргнул, по-новому оценивая обстановку: должно быть, это один из тех крохотных любительских театров, которые недавно вошли в моду. Короткое представление, кофе после спектакля – и по домам; труппа из четырех-шести человек, сторож, официант и распорядитель.
За стойкой было пусто. Из-за углового столика поднялся толстяк, которого Нил заметил с улицы; его сюртук оказался потерт и засален, но вблизи мужчина производил более приятное впечатление.
– Директор театра «Тодо», – коротко кивнул он Нилу. – Спектакль вечером. Вы, должно быть, ошиблись?
Театр?
Право ходить в гриме, не вызывая ничьих подозрений?
– Добрый день, – учтиво поздоровался Нил. – Я не ошибся. Уделите мне пять минут своего драгоценного времени?
* * *
Если глава «Тодо» и удивился неожиданной просьбе, то не подал вида. Нил получил то, что просил: место подсобного рабочего, «подкрась-подай-принеси». Иногда его даже выпускали на сцену, на роли второго плана, не требующие особенного мастерства. Нил говорил заученные слова, повторял показанные на репетициях шаги – без страсти, без души, без попытки войти в роль; впрочем, публика и не требовала большего, люди приходили в «Арт-Хаус» приятно скоротать вечерок, а не вникать в тонкости драмы. До Нила в «Тодо» играло всего пять человек, включая директора, поэтому последний был до невозможности рад заполучить умелого и притом небесталанного рабочего. «Это судьба! – думал он, наблюдая, как Нил безотчетно подстраивается под собеседника в разговоре. – Из мальчика выйдет толк, если он будет играть всерьез». И радовался малейшим его успехам. Нил тоже был собой доволен… ровно до того дня, когда случайно взглянул в зал.
Она сидела в третьем ряду, и рассеянный свет играл в ее рыжих волосах, сплетаясь в золотую корону. Спроси кто, Нил не смог бы сказать, хороша девушка или дурна: черты заслоняла маска скуки, в глазах стыло разочарование от игры дилетанта – или прилежного ремесленника.
Его уязвил этот взгляд. И в следующем акте Нил позволил себе вольность – более громкий тон, намеренно резкий поворот – внося толику новизны в приевшуюся пьесу. Его наградой стало легкое удивление и рассеянная улыбка перед тем, как упал занавес. Нил счел улыбку за комплимент и подумал, что не отказался бы еще раз увидеть девушку.
Она приходила по вторникам и четвергам, не пропуская ни одного представления. Нил следил за ней из-за кулис и вскоре изучил ее вкусы: больше всего девушке нравились старинные пьесы, переложения сказок и легенд – и звезда труппы, белокурый исполнитель ролей героев-любовников. За его игрой она следила во все глаза, забывая про окружение; по правде говоря, там было на что посмотреть – кроме смазливой внешности, блондин обладал незаурядным талантом. Это было ясно даже такому дилетанту, как Нил, и новоиспеченный член труппы долго ломал голову, пытаясь понять, какие причины держат актера в безвестном «Тодо», мешая занять место, соответствующее его мастерству.
На октябрь была назначена премьера, переложение одной из бесчисленных историй, рассказанных на страницах «Гэндзи-моногатари». Для труппы такое было внове: седая, совершенно чужая старина, церемонная речь, полная иносказаний и недомолвок, высокие прически и вычурная одежда – что уж говорить про самого Нила! Проведя целый день за подготовкой задников – река и тронутая осенним пожаром роща – под вечер он пришел взглянуть на репетицию и изумился до глубины души. Все было слишком странно, слишком ярко, слишком чуждо; несомненно, «Тодо» ждал небывалый успех!
С каждым днем постановка обретала все новые краски. Герой-блондин до того вжился в роль, что даже вне сцены стал вести себя подобно своему герою. Нил следил за ним со сложной смесью зависти и ревности, сам не зная, чему огорчается больше: успеху блондина у девушки или его несомненному таланту. Но даже в самых смелых мечтах он не мог представить себя на его месте: «Повесть о кицунэ» была пьесой для выдающегося актера, он бы и под угрозой смерти не смог повторить эти выверенные слова и шаги.
Утром перед премьерой труппа была как пьяная: всех будоражил предстоящий вечер, выстраданная постановка, отзывы критиков и возможная реакция публики. Исполнитель главной роли запаздывал; Нил подновлял декорации, когда в дверь постучал курьер и передал письмо для директора.
Разносить корреспонденцию тоже входило в его обязанности. Нил отнес конверт и думать о нем забыл. Он почти закончил подкрашивать рощу, когда по доскам прогрохотали шаги.
Директор был не в себе. Он посерел, едва волочил ноги и задыхался; кажется, его вот-вот хватит удар.
– Нил! – прохрипел он. – Бросай этот задник, кому он теперь нужен. Все кончено, премьеры не будет!
– Как не будет? – чувствуя себя идиотом, переспросил Нил. Он ничего не понимал.
Вместо ответа директор сунул ему под нос письмо. Он не мог говорить: пухлые щеки тряслись, дрожала сжимающая бумагу рука. Строчки прыгали перед глазами, но кое-что Нил разобрал: герой-блондин уведомлял, что уходит из «Тодо», и оставлял жалованье в счет неустойки за сорванное выступление.
Нил усадил несчастного на табурет. Больше он ничего не мог для него сделать.
– Как низко! – прошептал тот, немного оправившись. – Уйти перед самой премьерой! Да еще передать с посыльным!
– Что же мы будем делать? – поинтересовался Нил, желая настроить собеседника на практический лад.
Директор задумался. Погруженный в пучины отчаяния взгляд вернулся к насущным делам труппы.
– Найти другого солиста до вечера – это безумие! – пробормотал он про себя. – Никто не возьмется исполнить новую роль, имея несколько часов на подготовку. Разве кто-то из наших, кто уже знает – Антуан, к примеру… но справится ли? Сможет ли принять груз неудачи, в которой виноват тот, другой? А что, если...
Взгляд остановился на Ниле. Вспыхнул отчаянной радостью, потупился от смущения.
– Нил, – выдохнул директор, обессиленный борьбой с собой. – Я знаю, что прошу невозможного, но не согласишься ли ты исполнить главную роль, взамен этого предателя?
«Ты – человек пришлый, если и провалишь премьеру, это не станет позором для «Тодо», – уловил несказанное Нил. Принимать чужие плевки ему не хотелось, но… она ведь тоже придет на спектакль!
– Хорошо, – кивнул Нил, стараясь не задумываться, на что он только что согласился.
Директор сначала не поверил ушам, потом расплылся в улыбке:
– Удачи! Иди готовься, а я прослежу, чтобы тебе не мешали.
* * *
Это было безумием – соглашаться на такую сложную роль. Вдвойне безумием было ввязаться в «пьесу о демонах», требующей от исполнителя слишком многого. Нил знал роль назубок, выучил во время репетиций, но одно дело – знать, а совсем другое – отыграть во всем блеске. У него не было и сотой доли талантов, необходимых для «Повести о кицунэ».
«Повесть» рассказывала историю юноши из знатного рода, соблазненного лисой-оборотнем. Чтобы войти в образ, он надел парчовый костюм, приладил парик и натянул выбеленную маску, но все усилия были тщетны: он не мог представить, о чем думает и как двигается его герой, что должно представать его глазам, когда он смотрит на убогие декорации. «Поверь себе – и зал тебе поверит»; увы, Нилу было далеко до подобной веры.
Он до рези вглядывался в рощу – но не видел деревьев, лишь мазки масляной краски. Маска давила на уши, от одежды противно пахло потом и пылью. Но Нил не сдавался: он скорее согласился бы умереть, чем признать свое поражение.
«Придет ли она?»
Совсем не об этом ему следовало сейчас думать – но мысли, вопреки его воле, все время возвращались к девушке. В цвете холщового неба он видел отражение ее глаз, нарисованная роща сияла таким же золотом, как и ее рыжие пряди. Мир плыл как в тумане, и сквозь этот туман ему чудилось тайное движение: внимательные зрачки среди багровеющих листьев, закутанная в шелка фигура и мелькание рыжего хвоста.
«Я сошел с ума, – обреченно подумал Нил. – Что ж, тем лучше…»
– Исчезла… Увижу ли вновь?
Стоило ему договорить, и зал взорвался овациями. Зрители аплодировали стоя, но Нил ничего не замечал: вместе с героем он искал свою возлюбленную-кицунэ, надеясь на новую встречу. Горестно шелестела роща, вторя его печали, в игре света и тени чудился милый образ – девушка с солнечно-рыжими волосами, одетая в алое платье. Точно такое же платье сегодня было на той, в третьем ряду; он играл для нее одной, не заботясь о том, что подумает зал. Он вышел на сцену, словно во сне, как во сне, произнес финальную фразу, и теперь его занимал только один вопрос: понравилось ли ей, не разочаровалась ли она в нем как в актере? О большем он и помыслить не мог: в сущности, это такое блаженство – боготворить возлюбленную и ждать встречи, словно небесной милости. Его герой, Гэндзи, без сомнения, был сумасшедшим – и, похоже, частица его безумия расцветала теперь и в Ниле.
Досадуя на неудобную маску, он глянул в зал. Девушка плакала, вздрагивая всем телом, очень хотелось пойти ее утешить, но еще оставался торжественный выход, общий поклон и гримерка…
Труппа сияла его успехом, директор, рыдая от счастья, не мог вымолвить и слова. «Потом, все потом!» – махнул он рукой, и Нил отправился переодеваться. Маска легла в сундук, парчовый халат – на вешалку, но Нилу все еще чудился грим на лице и ощущение скользкой ткани под пальцами. «Так теперь будет всегда?» – спросил он себя и побоялся себе ответить. Стакан холодной воды с каплей джина немного его отрезвил, а через четверть часа в гримерку заглянул Антуан и передал роскошный букет от поклонницы. «У выхода в девять. Мэри», – значилось на вложенной в желтые розы записке. Даже если бы цветы не были перевязаны рыжей тесьмой, в тон ее волос, Нил бы и так догадался, что букет – от нее…
* * *
Зрители давно разошлись. На галерке сидят двое: прелестная рыжеволосая девушка и мечтательный юноша в лиловом узорчатом платье.
– Красивая пара… Все так и было, у мальчика талант! – говорит, лукаво улыбаясь, лиса. Через ее тело просвечивают стены и спинки кресел; лишь раскосые глаза, поправ все законы, победно горят медом и золотом.
– Талант! – ворчит принц. – Еще скажи, ты ему не помогала!
– Разве что самую малость…
Она уверена в своих чарах. Есть ли на свете хоть что-то, что в силах противиться кицунэ?
– Лиса! – привычно вздыхает Гэндзи. – Любимая…
Две тени уходят, взявшись за руки – в новое место и время, в новый волшебный сон.
Послано - 02 Ноябр 2013 : 00:11:11
Первое впечатление - от вступления (назовем его условно так, ибо не знаю, как числит его автор) - красота! Виртуозное ладение словом точно краской, и даже "между здесь и тут" и неожиданная отсылка к Ильфу и Петрову не портят изысканного настроя.
Но по мере прочтения копились недоумение и ожидание сюжетного действия - или хотя бы логики в том, которое имелось, поскольку к концу стало ясно, что передо мной или часть чего-то большего, вырезанная из свое большего и подогнанная под заданные размеры, или зарисовка (хотя из-за размеров язык ее так назвать не поворачивается).
После японского сказочного колорита читатель оказывается ввергнутым в эпоху паропанка (кстати, еще одно недоумение: зачем? Если бы это был 19 век, 14 или 27, ничего бы не изменилось). Причем ввергнутым весьма энергично и многообещающе: интригующая завязка не-японской части бросает героя из постели по крышам в никуда от вооруженных и недовольных преследователей.
Хотя, если отмотать еще назад и начать по порядку, забуксовалось уже на первых строках. "Кто я? Где я? Зачем я?" - можно было бы спросить автора на месте гг.
Лязгнул засов, впуская кого-то из припозднившихся постояльцев.
Значит, гостиница. Засов открыл изнутри персонал.
Щелкнул замок – слишком быстро и деликатно щелкнул, подвыпившие гуляки подолгу терзают ключом замочную скважину.
Где-то в соседнем номере гостиницы?
Нил вздрогнул, мгновенно переходя от сна к бодрствованию: все вокруг было не так.
Зависла: отчего всё предыдущее могло потревожить гг? И тут:
он просто заклинил ключ в замке. Стон механического привратника, расстрелянного в упор из парового ружья, удачно совпал со скрипом оконной рамы
Только с третьего прочтения в голову пришла мысль, что "механический привратник" - это может быть не переносное наименование замка красноречивым автором. Но тогда отчего он робот стонал? И кстати, раз уж упомянула про стоны, заодно спрошу, отчего на заводе выли станки. Очень уж голосистая механика у автора получается :)
Итак, в сторону лирические отсутпления, читаем дальше.
Неподалеку прогремел взрыв, до которого не было дела никому, кроме оставшихся с носом преследователей.
"Я не нарочно, просто совпало" - или взрыв как-то связан с историей? Если да - то отчего мне про это ничего раньше не сказали?-(
А дальше суперпромышленный супершпион, авантюрист и ловкач, заработавший
круглую сумму, приятно удвоив оговоренное
совершает непонятное действие - устраивается на фабрику. И не для заметания следов -
Ищейки могут сколько угодно проверять пустой гардероб и продавленный лежак: Нил не держал при себе личных вещей, в комнате не было ничего, что могло навести их на след.
А для чего?
И тут же чуть ниже:
Все шло по плану: еще немного, и можно будет подыскать себе тихое пристанище – переждать какое-то время, пока не остынет гнев нанимателей.
Новый завис. Так к нему невозможно было выйти на след - или всё-таки автор ранее по тексту преувеличил? И почему ищейки? Расстреливание механических привратников и тайные проникновения в гостиницы по ночам не похожи на методы действия представителей закона. Если же это были заказчики, сейчас сердитые, но готовые простить попозже, то снова встает вопрос про заверение о невозможности выхода на след.
Еще одно непонимание - японские мотивы в европейском? американском? городе. "Тодо" и "Гэндзи-моногатари" рядом с Нилом, примой-блондином и "Арт-хаусом". Или "Нил" и "Мэри" - клички японцев?-) Приведи автор этот момент к одному знаменателю - было бы проще читать рисунок сюжета и, может, понимать героя.
Не поняла этого предложения:
Право ходить в гриме, не вызывая ничьих подозрений?
В настоящий момент хождение в гриме вызывает подозрения? Но если это не клоунский грим, то его должно быть не видно - в этом цель маскирующе-видоизменяющего грима и есть?-) Или в этом мире право хождения в гриме сродни праву на труд и на отдых - или какие там автор дал своим людям права?-) Или там актеры и подсобные рабочие театра обязаны были ходить в гриме?-) Шесть слов - а сколько перспектив и идей!-))))
Логика этой фразы ускользнула тоже:
Все было слишком странно, слишком ярко, слишком чуждо; несомненно, «Тодо» ждал небывалый успех!
Попыталась представить и не смогла:
Погруженный в пучины отчаяния взгляд
который
вернулся к насущным делам труппы
:))
Найти другого солиста до вечера
Он там пел? В одиночку?-)
Нил счел улыбку за комплимент и подумал, что не отказался бы еще раз увидеть девушку.
На что только мужчины не пойдут, чтобы увидетьуслышать комплимент :)
И снова не поняла логику:
«Ты – человек пришлый, если и провалишь премьеру, это не станет позором для «Тодо», – уловил несказанное Нил.
Зрители будут разбираться и спрашивать, пришлый ли артист, опозорившийся в роли, или нет? И к тому же, Нил работал в коллективе некоторе время. Это не делает его своим? Ведь про его временные планы никто, кроме его самого и автора, не знал?-)
Далее герой с помощью нечисти блестяще выступает в главной роли и получает букет и предложение свидания от понравившейся девушки.
У меня как у читателя после прочтения осталось двойственное впечатление: грамотный язык, умение ясно выразить мысль и настроение, оживить сказку - автор, браво-брависсимо! - и бледные герои на фоне вяловатого сюжета. Зачем нужно было придумывать гг биографию авантюриста, когда в "театральной" части, ради которой, как мне кажется, история и писалась, мог бы "сработать" и студент, и безработный, и даже уволенный по сокращению текстильщик? Авантюрная часть не склеивается с фабричной, и обе они - с театральной. Хотя если всё попытаться отправдять тем, что сон, и что во сне логики нет и не может быть по определению...
Но белый дракон сказал мне, В дверь подсознанья войдя, Что граф Диффузор забил в стену гвоздь, А я - лишь отзвук гвоздя...
БГ
Нет, как-то не оправдывается :) А жаль - могло получиться не только красиво, но и интересно.
Понравилось:
Тихий, запущенный сад. Мерцающие во мраке цветы, качающиеся вровень со звездами травы. Белеющий в свете луны павильон, сложенный изо льда или обманных кружев тумана: так хрупок, так невесом, так изящно украшен – нет, никогда не добиться такой красоты неуклюжим рукам смертных! Следуя собственной воле, он кочует по саду: встанет под сенью вишни, примостится под кленом, и клен гладит его покрасневшими от мороза пальцами, исчезнет где-то далеко, вовсе не двигаясь с места – призрак, морок, сладостное наваждение, застывшее на полпути между тем и этим. Луна никогда не знает, где найдет его в следующую ночь, и по ее густо набеленному лицу блуждает улыбка: ветреник, небо свидетель, ветреник! Но как же хорош, обманщик!
Двое спят. Переплетенные пальцы, смешанное, едва уловимое дыхание. Они шли друг к другу – и вот, наконец, вместе, и какая разница, что луна не находит их тени, а тела не сминают шелка. Медяк за поделенную поровну вечность; цена, о которой и говорить не стоит…
Послано - 06 Ноябр 2013 : 21:05:26
Автор признайтесь, вы действительно всем силами портили рассказ и действительно красивые места оного остались случайно?
Как мой весьма уважаемая Коша, я не буду тотально вскрывать рассказ. Несколько примеров.
В самом начале три слова запущенный мерцающие белеющий действуют гипнотизирующие. Мне пришлось сделать небольшой перерыв, чтоб очистить внимание и нормально воспринимать рассказ.
Смотрите какое интересное предложение «
Следуя собственной воле, он кочует по саду: встанет под сенью вишни, примостится под кленом, и клен гладит его покрасневшими от мороза пальцами, исчезнет где-то далеко, вовсе не двигаясь с места – призрак, морок, сладостное наваждение, застывшее на полпути между тем и этим
». Извините, но «между тем и этим» меня убило.
Кто он? Кто – вернее, кем станет – она?
Мудрая для меня фраза.
Кроме этого у вас встречаются много лишних слов. Ваш рассказ виден мной как ручеек: холодный, гибкий, тягучий, красивый и непредсказуемый. Обилие надводных каменных глыб его не украшает.
Заменяющие окна витражи
Так и без пояснений ясно, что витражи заменяют окна. Может просто «витражи окон».
Иногда в павильоне тихо – так тихо, что можно не спрашивать, есть ли хоть кто живой
Иногда в павильоне мертвецки тихо.
2 Логические ошибки. Они у вас есть.
Когда Нил увольнялся с завода почему уходит с такого хорошего места.
Так какое оно хорошее? В вашем описании – тяжелая работа, кашка гадкая и мелочь, которой хватит только на пиво.
Человек, который скрывается, спасая свою жизнь, никогда не выйдет на общее обозрение. Без разницы в гриме или без него.
3. Возможно, стоит некоторые абзацы поменять местами.
У вас есть дар рассказчика. Но читать текст было больно. И если бы я не видел, что вы можете
Кто сочтет лучащиеся звездным светом глаза и серебристую шерсть, сливающуюся с туманом? Кто различит в осенних листьях черную лапу и взмах рыжего хвоста?
Послано - 07 Ноябр 2013 : 13:12:58
Добавляю. Две половины текста, по-моему, не очень стыкуются, несмотря на хороший "средник" (пьеса о Гэндзи). Кицунэ вам не муза. Она губительница - и это куда интереснее. В начале я ожидала подобного: высокой цены за чарование и раскрытие таланта. За воплощенного двойника любви. Без этого пресновато. Ну и кицунэ и ее китайская и корейская ипостаси амбивалентны. То учатся грамоте, то спасают, то губят... И куда же делись житейские проблемы Нила? Современный фон разочаровал вообще. Нет в нем волшебства.
Послано - 15 Ноябр 2013 : 16:53:00
Озадачили вы меня, автор своим рассказом. При том, буквально с первых строк.
Мерцающие во мраке цветы, качающиеся вровень со звездами травы.
Это предложение я так и не постиг, как не напрягал свой скудный интеллект. То ли травы там такие огромные до самых звезд, то ли звезды там какие-то качающиеся? Не вырисовалась картинка, увы. Дальше больше. Началась некая детективная история с неким Ником в главной роли. Похищение секретных документов, переданных двум конкурирующим организациям, побег, переход на нелегальное положение. Что же будет дальше? Найдут и покрошат на салат или повезет - и смоется? - думал я, жадно вчитываясь в строки. Но Вы меня обманули, автор. Ник находит пристанище в театре, и детектив закончился. А дальше – любовь-морковь, и вдохновленный ней герой, становиться актером «большого академического» и покоряет любимую своей игрой. Тут и вторая история обрывается так же нежданно, как и первая. И совершенно нежданный финал, символизирующий фразу о том, что браки заключаются на небесах. Так о чем рассказ? Что мы все игрушки в руках судьбы, имеющей облик некой кицунэ? Озадачили Вы меня, автор.
Версия для печати
Послано - 01 Ноябр 2013 : 15:22:31
