Здравствуй, нечисть... Конкурс: Бабье детство

Михей сидел за столом и нервно подергивал ногой. Горячий ветер задувал тополиный пух в приоткрытое окно. В кабинете было нестерпимо жарко, и молодой психоаналитик втайне завидовал сельским мужикам, переносящим тюки сена с поля на бывшую колхозную конюшню топлес, – он бы и сам сейчас с удовольствием снял свой выглаженный белый халат с накрахмаленным воротничком. Рыбакам, возвращавшимся с озера, он завидовал открыто. Днями выпускник самого престижного медицинского вуза страны сидел в кабинете, ожидая пациентов, а после бесполезных дежурств чувствовал себя настолько измотанным, что разведку озера каждый раз переносил на следующий день. Все чаще его посещала мысль бросить все и вернуться в Киев, а там – будь, что будет!
Михей размашисто вытер пот со лба, и покосился на чистую тетрадь приема – ни одного пациента за неделю. Черт его дернул перед самой защитой диплома повздорить с научным руководителем по поводу методов диагностики – светило не стерпел критики и поднапряг связи, чтобы запульнуть строптивого студента в богом забытое место. Михей тяжело вздохнул – а ведь сидел бы сейчас в столице, если и не в частной клинике, то хотя бы в кабинете с вентилятором. Всему есть своя цена: хочешь учиться на бюджете, – смирись с распределением. Только вот где ему теперь набираться опыта? Да, каждый год студенты проходили практику, дважды даже в той самой Павловке, но теперь, наконец, появилась возможность поработать по-настоящему. Сначала Михей переживал, что сельский фельдшер не сможет ему помочь в сложных запущенных случаях, но теперь понял – помощь не нужна, когда делать решительно нечего. Фельдшер Анатолич прекрасно справлялся и с тем, чтобы дважды в день мерять давление местной старушке с ипохондрией, и выписать таблетку валокордина сердечнику-трактористу, и даже помочь разродиться корове бабы Люси – Изольде.
Минутная стрелка лениво ползла по циферблату, Михей даже несколько раз подставлял табуретку и снимал часы со стены, чтобы проверить, идут ли они вообще. По кабинету издевательски неторопливо кружила жирная зелёная муха. На некоторое время она развлекла Михея игрой в догонялки, но все-таки оказалась проворнее молодого врача, и, в конце концов, вылетела за окно.
В дверь постучали. Михей не двинулся с места – Анатолич снова пришел звать на пять капель, "здоровье поправить". Просидев минуту в напряженном ожидании, парень наконец выдохнул – в коридоре послышались удаляющиеся тяжелые шаги. "Уже, значит, принял фельдшер, – подумалось Михею, – еле ползет". Неожиданно стук повторился, на этот раз кто-то осторожно поскребся в оконную раму. Михей выглянул, но на улице никого не заметил. Для уверенности – высунулся по пояс и основательно осмотрелся по сторонам. За этим занятием молодого врача и застала его первая пациентка.

– Здравствуй, милок.

Михей дернулся, отскочил от окна, пытаясь придать себе самый серьезный вид. "Ну, вот, – расстроился он, – в самом неприглядном виде застала". Пациентка с любопытством буровила его взглядом. Впрочем, что буровила – Михей и сам точно сказать не мог – левый глаз ее безбожно косил, съехав к переносице.

– Присаживайтесь, – буркнул Михей, но моментально застыдился своего нарочито безучастного тона, потому добавил мягче: – меня зовут Александр Андреевич Михеев.

Пациентка, сильно припадая на левую ногу, подошла и ловко опустилась на стул, придерживаясь за край стола. Михей, солидно кашлянув, небрежно пролистал пустые страницы журнала приема, остановившись на сегодняшнем числе.

– Давайте сначала вас запишем…

Пациентка склонила голову набок, разглядывая Михея.

– Баба Яга, – отчеканила она и, не выдержав паузы, продолжила, – так и пиши.

Внутри у Михея похолодело. Он-то, конечно, не надеялся, что будет заниматься здесь нежно любимой еще со времен института гештальт-терапией, но и пациентку с реактивным психозом не ожидал. Стараясь скрыть дрожь в руках, парень медленно поднялся, кивнул пациентке и, хрипло прошептав "минуточку", выскочил из кабинета. Уже за дверью, опершись на стену с облупившейся штукатуркой, шумно вздохнул. Если тетка проявит агрессию, одному ее не скрутить. На практике в Павловке студенты сталкивались с похожими случаями – больные в моменты обострения обладали недюжинной силой и ловко отбивались даже от самых крепких санитаров.

– Анатолич, – тихо позвал Михей, – Анатолич…

Тишину в коридоре сельской больницы нарушила только жирная зеленая муха, гулко ударившись о стекло. Дверь кабинета медленно открылась и на Михея покосился здоровый глаз пациентки.

– Так ушел Петро Анатолич. К Любке, – пояснила она, – у ейной Мурки лишай. Соляркой намазать собираются. Сдохнет, как пить дать, сдохнет!
Михей поспешно вытер вспотевшие руки об полы халата, в надежде, что пациентка не заметит его волнения. Та то ли из вежливости, то ли действительно, задумавшись, не обратила внимания и грустно продолжила:

– А я ж просила ее, отдай мне Мурочку… Я б ее выходила, вылечила.

Михей знал, что фраза "возьми себя в руки" никогда не работает, но врачебный долг заставлял его успокоиться или хотя бы сделать вид. Возвращаться на рабочее место без поддержки не хотелось, но и действовать следовало незамедлительно. "Попробую заговорить ее, пока Анатолич не вернется", – подбодрил себя Михей и зашел в кабинет. Галантно подставив пациентке руку, подвел ее к стулу и помог сесть.

– Ну, что ж… Баба Яга, значит… – начал психоаналитик, – как вам удобно, чтобы я к вам обращался?

– Так и обращайся, других имен у меня нет, – пожала плечами Баба Яга.

Михей все не решался сделать запись в журнале приема. Как можно более обворожительно улыбнулся.

– Что ж вы, бабушка… за что Ивана Царевича-то съесть хотели?

– Во-первых, Ивана Дурака – бегал по лесу, голосил, гнезда птичьи разорял, – пробурчала пациентка, – во-вторых, пенсии маленькие, надо ж котеечек моих чем-то кормить…

Будучи молодым, но все же талантливым специалистом, Михей заметил, как потеплел взгляд пациентки, когда она заговорила о своих животных.

– У вас живут котики? – спросил он мягко.

– Семнадцать.

Михей покрутил ручку и все-таки внес первую запись. Пациентка не только находилась в стадии острого психоза, но и страдала собирательством.

– Как вы отнесетесь к идее немного отдохнуть? – осторожно начал молодой мозгоправ, – Отправим вас на недельку в больницу…

– А котов кто кормить будет? – взвилась Баба Яга.

Михей опасливо отодвинулся на стуле:

– Любку попросим…

– Любка – живодерка! – прошипела пациентка, – Плодит котят и топит, плодит и топит… а к врачу Мурку отвезти не дает! Говорит: не хочу ее радости материнства лишать! Вы думаете, откуда у меня животин столько? Так они, – ткнула пальцем покрученным артритом куда-то в сторону домов, – в лес их заносят – умирать, значит! А я подбирай, лечи, корми… В город на стерилизацию вози!

Баба Яга сложила руки на груди и колючим взглядом впилась в заполненный лист журнала приема. Впервые Михей был благодарен судьбе за неразборчивый почерк.

– Ладно, расскажите тогда, что вас беспокоит… Вы же пришли ко мне, значит, критика присутствует… – пробормотал он, с опаской косясь на пациентку.

– Просто поговорить пришла, – перебила она, – Скучно здесь.

Михей невольно поднял взгляд на часы – с момента прихода пациентки минутная стрелка не двигалась вообще. Баба Яга перехватила его взгляд и грустно добавила:

– И одиноко очень.

Больше всего сейчас Михею хотелось встать на табуретку, снять часы со стены, вытащить батарейки и хорошенько стукнуть их друг от друга. Смена Анатолича заканчивалась в восемь вечера, но в фельдшерскую с вызовов он всегда возвращался в шесть, чтобы оставить халат, выпить казенного чаю и уйти домой пораньше. По приблизительным расчетам – прошло не меньше двадцати минут, а значит, до спасительного появления фельдшера оставалось больше двух часов. Михей тряхнул головой – что он как пацан расклеился? К нему пациентка пришла, ей помочь нужно, а он сопли жует. Нужно хотя бы анамнез для коллег из города собрать. Михей занес ручку над свободной страницей журнала посещений.

– Все наши страхи, проблемы – они родом из детства. Вы наверняка уже где-то эту фразу слышали… – начал он, – Понимаете, в семье, где были здоровые отношения…

– Семья моя – зверье лесное да птицы небесные… – отрезала Баба Яга.
Михей беспомощно развел руками:

– Мне будет тяжело помочь, если вы сами не пойдете на контакт.

Баба Яга сняла с плеч цветастый платок с бахромой и сложила его на коленях.

– Ну, была у меня мать. Померла давно, не знаю даже, где и схоронили.

Михей всматривался в глаза пациентки, но говорила она ровно и эмоций, даже если они и были, не показывала.

– Схоронили ее, конечно, по всем правилам. Как она сама завещала. В селе ее любили. Чего б ее не любить? Среди ночи мчалась, если кому помощь нужна была! Даже если смерть уже не пороге стояла – никому не отказывала…

Михей коротко кивнул.

– Ваша мама была врачом?

Баба Яга принялась неспешно завязывать мелкие узелки на бахроме платка.

– Лекарем. Знахаркой, ведуньей, ведьмой – как ее только не называли. Она-то, конечно, как вы в городе не училась. Не было в ее время заведений таких, чтоб на лекарей учили. Науку от матери к дитю передавали…

– Она хотела, чтобы вы продолжили ее дело? – участливо спросил Михей. Сам он был из семьи инженеров и страшно завидовал однокурсникам из врачебных династий. Не то, чтобы у них были преференции… Родители же Михея пророчили ему будущее авиаконструктора и разругались с ним вдрызг, когда сын заявил, что выбрал другую специальность.

– Хотела? Не знаю, что она хотела. А вот я должна была занять ее место, как матери не станет. Я-то сбежала раньше… Чего б не сбежать было?

Михей наблюдал за причудливыми узелками, появляющимися на бахроме платка из-под пальцев Бабы Яги.

– Сколько вам было лет, когда вы убежали?

Баба Яга на мгновение задумалась и убрала руки от бахромы. Михей заметил, что она считает на пальцах.

– Девять, – пальцы пациентки снова обратились к бахроме – только теперь, так же неспешно распутывали узлы, – Мне было девять, когда я ушла. В одиннадцать, значит, обосновалась в тутошнем лесу…

– Конечно, мама была неправа, лишая вас выбора. Но вам не кажется, что поступили с ней жестоко? Она же искала вас… – Михей живо представил, как безутешная мать и ее односельчане устраивают поисковые операции в дремучем лесу – гавкали собаки, и почему-то в воображении вместо фонариков в руках у селян рисовались факелы…

– Людям наутро сказала, что я в болоте утопла, – пожала плечами Баба Яга.

Михей не стал спрашивать, откуда она знает об этом – детская память лабильна: могла сама придумать и выдуманное принять за настоящее воспоминание, а может, ездила после смерти матери в родное село.

– Я тогда вправду не прочь была утопнуть. Только вот болото люто ненавидела, а топиться больше и негде было. В топи мать посылала меня каждое утро, сколько себя помню. Правда, только, когда тепло было, зимой других дел хватало. Как светало – выпроваживала меня пиявиц ловить. Они, знаете, верткие, скользкие – тяжело их в руках удержать. И голова у них с обеих концов. Схватишь посередине, все равно выгнется да присосется. Так я и ходила – все руки в красных пятнах, как от проказы.

– А пиявки ей нужны были, чтоб целительством заниматься? – уточнил Михей.

Баба Яга задумчиво кивнула.

– Как же она меня отлупила, когда я ей конских принесла, вместо ее лечебных! Они ж не различаются почти – и те, и другие черные, с рисуночком на спинке. Только конские поуже, как ниточки. А лекарские – как ленточки… – пациентка помрачнела, – Помело об мою спину сломала. Вовремя Василь ее оттащил… Вообще в наши дела местные не вмешивались. А Василь пришел мать позвать, чтоб та его жене пиявок от головной боли поставила. Как на зло, дома было пусто – она меня маленькую и отправила впервые на болото…

Михей сделал короткую запись в журнале.

– Значит, ваша мама ставила свой долг превыше всего? Так бывает у врачей, это профдеформация… – напоровшись на колючий взгляд пациентки, замахал руками, оправдываясь, – Не подумайте, что я отрицаю авторитарность вашей матери! То, что она отпускала вас на болота в таком возрасте одну…

– Не отпускала, а посылала. А про врачебный долг, я вам сейчас расскажу. Ногу мою видали? – Баба Яга задрала полу длинной юбки.

Михей успел подумать, что сейчас столкнется с чем-то ужасным, но все же преклонился через стол и уставился на ногу пациентки. Вернее, то, что могло быть ногой. Голова у Михея закружилась, в глазах помутнело – психоаналитик резко откинулся на спинку стула, шумно втянув воздух.

– Мельникова дочь как-то заболела. Жар, кашель – у бедной девочки не было сил даже встать. Родители прибежали за моей матушкой. Та отвар сварила, да на пороге и поставила остужаться. А я его на себя перевернула. Не нарочно, конечно, – покачала головой Баба Яга, – бежала домой – матери иван-чая собрала… И вот. Кричать я не кричала. Стою да глаз не могу оторвать от ноги, а она сначала красная стала, потом белеть начала и пузырями пошла… Мать на шум выскочила. Да как заголосит…

– Еще бы, – грустно протянул Михей, – любой человек в таком случае испугался, это защитная реакция была.

Пациентка отмахнулась.

– Я рыдма рыдаю – сначала и не поняла ничего, а потом уже накатило… А мать кричит, что из-за меня ребенок без отвара останется, что трав у нее нужных нет теперь, – сквозь зубы процедила Баба Яга.

– Вы были в больнице? – Михей нерешительно кивнул на закрытую юбкой ногу пациентки.

– Сначала я была бита за то, что столько трудов из-за меня впустую. Потом матушка нашла несколько куриных яиц и наказала мне обмазать ногу белком. А уже после, отправила жабник полевой собирать. Для отвара.

– Отвара от ожогов? – удивился Михей.

– Отвара от лихорадки и кашля. Для дочки мельника. Она все равно померла потом – не успела мать. У ней все горло пленками белыми затянуло, похрипела и дышать перестала. Я ночью лежала – заснуть не могла… Нога болела, с нее кожа хлопьями слезала. Слышала, как мамка на крыльцо плакать выбегала из-за девки.

На минуту психоаналитик и его клиентка замолчали. В кабинет без стука заглянул Анатолич, скользнул взглядом по Бабе Яге, кивнул Михею и прикрыл за собой дверь. "Все-таки, не зря парню кабинет целый выделили. Вон и пациенты первые пошли…" – думал фельдшер, нетвердо шагая по коридору, – "Можно будет потом на него Варвару спихнуть – пусть ей нервы полечит, авось, перестанет по каждому чиху вызывать".

– Я, как специалист, не имею права делать оценочных суждений… – выдавил из себя Михей.

– Да говори, как есть, – пожала плечами Яга, – я ж сразу предупредила – просто поговорить пришла. Не лечиться. Все, что происходило, пережила. Не простила, конечно, но и не болит уже. А поделиться хочется, да рассказать некому было.

– То, что с вами происходило – чудовищно.

За окном раздался гогот и гусиное перекликивание. Михей инстинктивно выглянул за окно.

– Тут утки летают каждый вечер. Озеро, наверное, где-то есть? – неожиданно для самого себя спросил он о наболевшем.

Баба Яга тепло улыбнулась.

– Это не утки, милок. Это мои гуси-лебеди домой возвращаются. Лебеди-кликуны, по-научному, – пояснила, заметив удивленный взгляд Михея,– Прадед Анатолича твоего – Володька Прохоров, весной охотиться вздумал да и снял на озере лебедя с лебедкой, будь он неладен. Потом, видимо, совесть его заела. Вернулся, птенцов приманил, в коробку сунул и сынкам своим играться принес. Выкупила я птенчиков. Красавцами выросли, только вот детей не любят, шипят да ущипнуть побольнее пытаются – бог знает, как Володькины сыны с ними игрались…

Михей отложил ручку в сторону. Часть рассказа про прадедушку Анатолича он услышал и выделил, но не решился заговорить про возраст пациентки. Врач грустно посмотрел на свои записи в журнале. Реактивный психоз он зачеркнул. Практически сразу. Ну не ведут себя так больные в острой фазе, не ведут. Алкогольный делирий Михей отмел в первые же минуты – маргиналов он вычислял с первого взгляда после нескольких дней практики в наркологии. На возрастные изменения тоже не похоже – в рассказах она не путалась, говорила связно, взгляд осознанный. Да и при любом из диагнозов – агрессии не проявляет, не мешает никому – никаких причин для госпитализации.

– Так сколько ж у вас животных? – перевел тему.

– Кошек семнадцать. Если Мурочку у Любки заберу, то восемнадцать будет. Гусиков восемь. Четыре собаки. Ворон без крыла еще. Птенцом подобрала, сразу, как сюда перебралась – ему стодвеннадцатый год пошел, старичок уже. Коловертыш недавно прибился, Шариком назвала, в честь щенка своего любимого из детства…

– Коло… кто? – встрепенулся Михей.

– Коловертыш. Считай, что собачка, только нудит постоянно и воет больше, – хохотнула Баба Яга.

На мгновение Михей подумал, что это он сходит с ума, но быстро осадил себя – слуховые и зрительные галлюцинации одномоментно не возникают. Да и пациентка – вот она, руку протяни – пощупай, сидит перед ним из плоти и крови. Как любой нормальный человек. Только она не нормальная. Травмированная в детстве, по самым скромным подсчетам – стодвадцатилетняя прекрасно сохранившаяся пожилая женщина, представляющаяся Бабой Ягой. Михей тряхнул головой и заставил себя переключиться на пациентку.

– Про Шарика расскажите, пожалуйста. Не того, который сейчас, а который в детстве был.
Баба Яга погрустнела.

– Тетка Агапия – дальняя родственница моей матушки, принесла нам выводок щенков. Только-только глаза открыли. Рыжий полюбился мне больше всех. Лапки ма-а-ахонькие, на правой был сбоку лишний пальчик, – печально улыбнулась она, – Я всех сама выкормила – хлебный мякиш в тряпочку заматывала, в молоко окунала и давала им. Все никак понять не могла, почему нам тетка их принесла, если дома щенячья мамка осталась. Потом они уже окрепли, подросли – начали за мной ходить. А как тявкали потешно! Заходит кто во двор, они бегут со всех ног – Шарик, конечно, во главе, и гавкать пытаются. Охраняли так. Потом пришла тетя Агапия, сгребли они с мамой всех щеночков и за дом отнесли. Я Шарика отпускать не хотела, но мать уговорила – это же не наши щенки. Вот они Агапии понадобились, значит. Выглянула на задний двор…
Михей достал из стола упаковку припасенных еще по приезду салфеток, но Баба Яга уже вытерла глаза краем платка.

– Порубили они всех щеночков. Топором. У Агапиного мужа – скорбь чахоточная была. Мать прописала ему парное собачье мясо. А щенков, стало быть, доверила мне подрастить для этого дела. Всё бы ей простила, и ногу даже. А вот Шарика не прощу никогда.
Михей подошел к двери и щелкнул выключателем – на улице темнело. Поворачивался медленно – все еще опасался, что обернется, а в кабинете кроме него и нет никого. Выдохнул с нескрываемым облегчением. Баба Яга сидела на стуле, но уже засобиралась – накинула на плечи цветастый платок.

– Пойду. Устала я что-то.

Михей помог Бабе Яге подняться из-за стола.

– Проводить вас? У меня все равно дежурство закончилось…

Баба Яга покачала головой.

– Только начинается. По селу походи, с соседями-то познакомься… Ты ж души как-никак лечить собираешься, а людей не знаешь.

– Познакомлюсь, – согласился Михей, снял халат и повесил у двери.

Молодой врач и Баба Яга вместе вышли из покосившегося здания сельской больницы. Михей поддерживал спутницу под руку, та, припадая на больную ногу, ковыляла в сторону леса.

– Меня, кстати, можешь Ядзей звать. Ты до опушки доведи, а там уже встретят. Лебедушки мои, наверное, волнуются, куда я запропастилась. И вот еще, с Любкой поговори, чтоб кошку мне отдала. Мучает она ее только, а не лечит. Только как-то по-доброму говори, подход найди. А то я в сердцах ей крикнула, что жилы заморожу и жаром мозги разжижу… В общем, не договоримся с ней.

– Может, украсть ее вам, раз так нужна? – мягко спросил Михей.

– Анатоличу лучше скажи, пусть Мурочку тихонько заберет и мне принесет, он знает, куда. Взамен ему слова нужные нашепчу, чтоб рог Любке на затылке убрать. Я ее прокляла ненароком, когда мы про стерилизацию спорили, – нехотя призналась Ядзя.

На опушке остановились. Стоя у самой кромки леса, Баба Яга пожала протянутую на прощание Михеем руку.

– На чай заходи, яхонтовый. Я тебе еще что-нибудь расскажу.

Михей подумал, что завтра и зайдет. После работы.
Возле больницы нервно прохаживался Анатолич. Завидев возвращающегося Михея, резво пошел ему навстречу.

– Мозгоправ, тебе звонят! – дыхнул винными парами фельдшер, – Я им сказал подождать, что у тебя дежурство еще. Мол, через минуту освободишься после пациентки. Сказал, ты тут у нас молодец и всему селу консультации даешь…

Михей кивнул, прошел по коридору к допотопному дисковому телефону. Поднес трубку к уху, поздоровался. Из трубки сказали, что ждут его в столице, что в распределении произошла ошибка, что работать он будет в хорошем месте, где... Дальше Михей не дослушал. Вернулся в кабинет, перечитал записанное в журнале посещений. Хмыкнув, аккуратно вырвал листы и спрятал их в карман. Выключил свет в кабинете.
Михей шел к озеру. И плевать, что комары, что стемнело и что завтра ни свет ни заря ему снова нужно быть на рабочем месте.
Жена кузнеца Игоря – Марьяна переживала тяжелую постродовую депрессию. Игорь, чтоб у женушки не было времени хандрить, заваливал ее работой по дому и категорически не понимал, почему апатия не проходит. В тот вечер Марьяна получила очередной нагоняй от мужа с требованием взять, наконец, себя в руки и не дурить. Она уже по шею зашла в теплую, как парное молоко, июньскую воду озера Круглик. Дежурство Михея только начиналось…

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Отредактировано - Дервиш 26 Июля 2016 20:17:10

Отредактировано - sofrfoc 13 Июня 2016 20:18:42

Очень неожиданно и безумно приятно. :3