Прямо перед человеком раскинулась водяная пустыня Внутреннего моря. Бесконечные ряды волн шеренгами бессмертных воинов набрасывались на песчаный пляж. Удар, и — отход! И вновь атака… И каждый раз волны оставляли на мокром песке что-то новое: то расщепленную доску, то обломок штандарта с крылатым символом солнца, то мертвое тело.
Крикливые чайки резали небо острыми крыльями. Они парили над широкой бухтой, изредка падая вниз и взмывая с трепещущей серебристой добычей в клюве. А над пляжем кружили стервятники. Они явились под утро из пустыни, привлеченные запахом смерти, и теперь реяли в небе, постепенно снижаясь, ища добычи в убитых воинах.
Тот, кто стоял на вершине холма, беспокоил грифов.
Уйди прочь человек! Дай посланцам смерти вступить в свои права!
Но нет, стоит на холме человек. Да и человек ли это? Странное чудилось в нем грифам, — опаляющий небо гнев и смертная тоска, от которой холодели волны Внутреннего моря… И потому стервятники не решались опуститься, парили в небе, изредка оглашая окрестности злыми и разочарованными криками.
Уйди, человек! Ты уже мертв. Ты — наша добыча.
Нет, не уходит. Стоит и молча обводит взглядом пустое небо. Один из грифов прервал полет, закувыркался, ломая крылья, и упал в волны. Через минуту море равнодушно выбросило его на берег. Остальные стервятники поднялись повыше. Смерть собрата не напугала их, птицы были к ней привычны. Но зачем рисковать? У них есть время. И даже тот, на холме, когда-нибудь покинет берег, оставив песчаное поле битвы за прислужниками смерти.
Уйди, человек! Твое время иссякло, как ушел в прошлое и твой город.
Ветер рванул хитон, запорошил глаза соленым песком и человек опустил взгляд к морю. Там, из волн, торчал скорпионий хвост квинквиремы. Последней квинквиремы Великого Карт Хадашта! Все, что осталось от некогда величественного флота, стало теперь игрушкой волн, недолгой памятью исчезнувшего народа.
Чуть дальше в море виднелись две разбитые римские триремы. Трехзубый таран одной из них торчал вверх, слепо грозя небу, сверкая под лучами Мелькарта позолоченной фигурой крокодила на борту.
Человек вздрогнул.
Мелькарта ли?!
Карт Хадашт мертв. Умрут и его боги.
Им суждено уйти, растаять и исчезнуть во Тьме. Не в той благословенной темноте ночи, которую ласкала трепетными лучами среброликая Таннит. Нет ее теперь, подательницы напитка бессмертия! Священные голуби задохнулись в дыму пожарищ, а сочные гранаты из ее садов растеклись кровавыми лужами под стопой римских легионеров.
Боги Карт Хадашта уйдут не в ту бархатную тьму, откуда поутру величественно являлся огненный лик Мелькарта. Нет! Ныне керубы сброшены с постаментов и расколоты. Они лежат в грязи и пепле, беспомощно раскинув каменные крылья. Солнце! Твои лучи стали чужи и холодны. Не согреют они теперь сады финиковых пальм и олив. Платаны и эвкалипты засохнут, а тысячи птиц, что гнездились в их кронах, найдут свою смерть на засыпанной римской солью земле.
Путь поверженных — в холодную и равнодушную бездну. Нет оттуда возврата! Даже Баал-Хаммон, божественный Повелитель жизни не сможет вернуться из этой жадной пасти. Именно там Рим и его боги желали похоронить саму память о ненавистных соперниках, — память о Новом Городе и его небесных властителях. И Риму это удалось. Карт Хадашт будет забыт, и отравой лжи окажутся напоены слова о гордом сопернике Вечного города.
Удалось?
Яростный вопль разнесся над пустынным простором.
Он, Владыка, уйдет и будет забыт? Навсегда исчезнет во тьме?!
Нет!
Он не смирится с судьбой, отведенной ему врагами! Он уснет, но позже — восстанет!
Крик прервался. Старое тело не выдержало напряжения и густая кровь плеснула из горла. Человек забился в объятьях смерти, захрипел и упал, царапая песок ногтями.
Тело последнего жреца Баала-Хаммона скорчилось на вершине холма. Он умер еще вчера, но лишь в этот миг Господин Карт Хадашта отпустил его навсегда. Морской ветер безжалостно рвал белоснежную ткань хитона, постепенно укрывая тело мокрым соленым песком. И пало на жреца ослепляющим пламенем, чужим ледяным огнем далекое небо…
Песчаный ураган ударил в разрушенные стены Нового Города. В развалинах Бирсы, неподалеку от покрытых копотью колонн храма Эшмуна в руках мертвой женщины пошевелился живой комочек. Младенец, которому не успели дать имя.
Чужая земля во рту. Соль и пепел.
Мальчик вздрогнул и заплакал.
Как холодно.
И — тоскливо.
Версия для печати
Послано - 19 Авг 2004 : 03:45:58
