«И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени».
Брызги грязи из-под колес. «Неаполь?» - произношу я одно из немногих знакомых слов, когда дверь автобуса с шелестом выдвигается на меня и вбок. Водитель кивает сверху. Перед толстым как буйволиный лоб стеклом пляшет на веревочке Пульчинелла, белый клоун в черной маске. Отряхивая воду с зонтика, с облегчением карабкаюсь по высоким ступенькам в сухую теплоту. Автобус переполнен. Скрытый текст
Свободное место только одно, в заднем ряду, где в пестрых халатах сидят негры-торговцы. Они не умолкая переговариваются певучими гортанными звуками и скалят белые зубы. Устраиваюсь кое-как. Мне все время кажется, что именно я предмет смеха белозубых негров, что они тайком оглядывают меня и обсуждают на своем арабском. Или эфиопском? От их тюков сильно пахнет лежалой одеждой, от них самих – немытыми телами и еще чем-то незнакомым, терпким. «Алла-ала-ла…» и снова белые зубы в полумраке. Я отворачиваюсь и смотрю в окно – не пропустить бы. Сквозь серое покрывало из нитей-струй видна унылая обочина Аппиевой дороги. Поросшие травой и кустарником пологие склоны Везувия скрыты в сыром тумане. Только бы не пропустить! Пожилой итальянец в строгом костюме с нежно-персиковым галстуком что-то спрашивает меня на местном диалекте, а я только вымученно улыбаюсь, не понимая ни слова. И зачем меня понесло в пригород? Гуляла бы себе по знакомому центру. Колеса загрохотали по брусчатке, автобус затрясся, от чего меня чуть не швырнуло прямо на негритянские тюки. Наконец-то въезжаем в город. Он должен быть где-то совсем близко. Да! Вот этот лимонный дом и фигурка бородатого святого – отца Пио – в узкой нише на стене, под рождественским венком. Хватаясь за ручки кресел, неловко пробираюсь к водителю. «Стоп, - повторяю я, – стоп, плиз…э-э-э… ла фермата… пер кортезия…» Что-то из всех этих слов он должен понять. Водитель, улыбаясь, останавливает автобус. Наверное, смеется над моей неловкостью! Выскакиваю в брызги луж и бегу, не раскрывая зонтика. Дом возвышается передо мной, гордо демонстрируя желтый в оранжевую полоску фасад с полуобвалившейся лепниной. Внизу, около гремящей дождевой водой трубы, в трещинах облупившейся штукатурки небольшой проем. Нагнувшись, лезу в него, цепляясь зонтиком за невысокий свод. Знакомый туннель слегка расширяется, петляет, светлеет и через сотню шагов выпускает меня в яркое морозное московское утро. Дрожа от холода и волоча за собой зонтик, я бреду к подъезду своего дома, представляя, как мокрая одежда покрывается тонкой корочкой льда. Завтра экзамен в аспирантуру, а я так по-дурацки решила расслабиться.
…В институте все зовут меня Илл. Именно так, с долгим «л» на конце. Этакая производная от моего отчества. Неженское имя, но все лучше, чем по фамилии. Фамилия у меня та еще! Школьная училка величала меня исключительно по имени-отчеству, как равная равную – из-за моих больших диоптрий и постоянно мрачного вида. Она, видимо, не знала, что угрюмый вид и вертикальная морщинка на лбу далеко не всегда сопровождают глубокий интеллект. Я тоже тогда этого не знала, и училка казалась мне образцом учености. Когда она чуть снисходительно-высокомерно объясняла теорему синусов, класс просто млел… от скуки. Никак не могу настроиться на экзамен, до которого осталось… осталось десять часов двадцать минут. Как будто не мне его сдавать, а кому-то другому. А меня все куда-то уносит, в какие-то воспоминания, давно похороненные школьные обиды и, конечно, в «пестрые прогулки» – в сны, ставшие явью. «О, в сны, в sweat сны» … Как сказал на каком-то банкете мой научный руководитель, когда думал, что я его не слышу: «Бабы и математика суть вещи несовместимые» . Зря он так – я математику люблю. Потому, наверное, что там всегда можно сотворить свой собственный мир, не советуясь с богом и не ориентируясь на его правила и запреты. Я со вздохом раскрыла том функционального анализа, старое токийское издание 2017 года. Глянцевые странички пахли пылью. Так хочется лесных ягод! Зелено-красный ковер знойным летним днем, несмолкающий стрекот кузнечиков, аромат спелой земляники, от которого рот наполняется слюной. Черника во влажной сырой тени, крупные налитые ягоды с гладкими бочками – их так много, что не видно листьев, все пальцы в темно-синем соке, пронзительный писк комаров, вьющихся около потного лба и лезущих прямо в глаза и уши… В Италии черника не растет, зато повсюду, даже в городских парках, много земляники. Черника в Италии привозная, страшная, как пластмассовые шарики, из Германии, в аккуратненьких коробочках без единой капельки сока. Все ягодки как… ну, просто как унтер-офицеры. Пыль со страниц господина Иосиды перетекала ко мне в мозги. Как песок Кобо Абе… или Абы Кобе? Кабы абы как сдать бы мне экзамен завтра. «О, земляника, сладкая земляника» … «Сходимость подпоследовательности доказана». Браво, Иосида-сан! Очень хотелось спать. Часы отбили полночь. Я зябко натянула на себя тонкое шерстяное одеяло – холодный январь выдался в этом году – положила японца рядом на кровати, около блюдца с крошками ржаных сухариков. Ладно, отвечу завтра чего-нибудь. Попыталась представить, как поступлю в аспирантуру, как стану цитировать наизусть определения сепарабельности и квазинепрерывности притихшим студентам, которые будут млеть от скуки. Что такое компактность? Это замкнутость и ограниченность и больше ничего. Какой-то не такой должна быть настоящая математика. Отец со своей выставкой вернется только через неделю, тогда уже будет определенность в вопросе аспирантуры. Он, как и бабушка, хочет чтобы я поступила, хотя ему, художнику, глубоко непонятно все то, чем я занимаюсь последние десять лет. Казалось бы между математикой и живописью должно быть что-то общее, в эстетическом или еще в каком-нибудь тонком и неуловимом плане. Но если верить Александру Иосифовичу Кацу, моему научному руководителю, ничего там общего нет. Они, так сказать, суть вещи несовместимые. Тяжело шарахнула старенькая входная дверь. - Тише, тише, - испуганно зашептала в коридоре бабушка, - разбудишь ребенка. У Оленьки завтра экзамены. Ребенок – это я, двадцатипятилетняя выпускница кафедры математики Московского авиационного института. - А мне насрать! Пятница – законный день отдыха тр-р-рудового нар-р-рода! - Тише, Алешенька… - Да заткнись, мать, заткнись, а?! Ужинать давай. - Сейчас разогрею. Я встала прикрыть дверь в свою комнату. За стенкой тяжело заворочался, застонал больной дед, мамин отец. Сиделка неслышной ссутуленной тенью выскользнула из его комнаты, зажгла лампу на кухне. Проснулась и мать. Накинув халат, в тапочках на босу ногу тоже прошла на кухню, проведя по мне неопределенно-рассеянным взглядом. Вдребезги пьяный брат отца шумно отхаркивался в ванной. На кухне начался приглушенный разговор – из тех, про которые все всегда знаешь заранее, и в которых никогда не хочется участвовать. Алешка уронил что-то на кафельный пол в ванной и разразился руганью. - Пьянь! – не сдержавшись, зло выкрикнула мать. Алешка ответил. Я зажмурилась, повторяя про себя определение квазинепрерывности. «Дом, сладкий дом» … Даже будь у меня друзья, к которым можно уйти, я все равно уже не смогла бы уйти. Мне нужно это уютное шерстяное одеяло и блюдце с сухариками, и это окно с трещинкой на подоконнике, и старенькие занавески с вышитыми пионами. Куда бы я ушла, если бабушка беспокоится, когда меня нет дома в восемь вечера? И кто бы занимал Алешку разговорами, чтобы он поменьше цеплялся к бабушке? И кто бы играл с дедом в шахматы? Дом можно не любить, но нельзя без него обойтись – он точно врос в меня своим мясом и костями. Я часто вижу свою квартиру во сне – всегда темную, всегда страшную, с притаившимися по углам невидимыми чудовищами, со странными морщинистыми стенами, с выбитыми окнами на холодном ветру. Стараюсь предпочитать снам «пестрые прогулки». А друзей у меня все равно нет. И мне давно не шестнадцать лет, чтобы пытаться что-то поменять в своей жизни. В комнату зашел кот. Уши настороже, хвост нервно изогнут, как будто под ершиком рыжей шерсти сидит жесткая проволочка. Вспрыгнул на кровать и устроился в ногах. Кот у меня домашний, панически боится улицы и вообще всякого шума. Хвост постепенно расслабился, распушился, прикрыв пуговку носа. Тяжелые хлопья снега бьют в затянутое морозным узором стекло, оранжевое от уличного фонаря. Где-то за километрами вьюги терятся в серой мгле шпиль Университета, и снег заметает скованную льдом реку на Воробьевых Горах. А в Неаполе, наверное, дождь уже кончился, и дуга неаполитанского залива серебрится под громадой купола южного неба – я в любой момент могу это увидеть! Кажущаяся власть над временем давно приобретена, позволяя за несколько часов попадать из ночи в день, из зимы в лето, но эта власть всегда оставалась только лишь технологическими ухищрениями людей, стремящихся вовлечь в свою работу, а преже всего, в свой отдых, как можно больше городов и стран. И утомительные часы в самолете все-таки не несколько минут пешком – а именно столько требовалось, чтобы добраться от моего подъезда до лимонного дома на площади Гарибальди в центре Неаполя. Такой вот «контрастный душ» – самое главное достоинство «пестрых прогулок». Сашка этого не понимает, говорит, что всем нормальным людям необходима туристическая акклиматизация. Видимо, я ненормальная. Может, неспроста сеть эсвага дала туннель прямо у моего подъезда? Впрочем, теория статистики туннелей Вуда не должна меня занимать – меня ждет компактность и ограниченность. «Старайтесь, пожалуйста, Ольга-сан!»
…Я ушла из огромной сонной пятикомнатной квартиры задолго до начала экзамена, еще в сумерки. Что-то красивое у Ахматовой было по этому поводу: «в огромном городе моем ночь. Из дома сонного иду прочь» … или это не Ахматова? Сумрак и тишина притаились в длинных коридорах. В гостиной поблескивала не убранная новогодняя елка. Игрушки старые, значительные, грустные, как из сказок Андерсена. Помню, маленькой я любила кататься около елки на велосипедике, грохоча пластмассовыми колесиками по начищенному бабушкой паркету коридоров. Как я ни старалась не шуметь, бабушка проснулась приготовить мне завтрак. Подогревая пирожки в духовке, виновато смотрела на меня. - Не сердись на Алешу, Оленька, ладно? Два сыночка у меня, он да папа твой, ты уж не сердись на дядю, ведь родной человек. У бабушки большие зеленовато-карие глаза, очень добрые, но как будто постоянно ожидающие чего-то больного и страшного, даже в самые радостные минуты. - Да ладно, бабуля,… - неловко пробормотала я, смотря на ее угловатые уставшие руки и стараясь побыстрее запихнуть в рот горячие пирожки.
…Утро согревалось, под сапожками хрустел пористый липкий снег. Около Неаполь-туннеля он растаял совсем, африканский ветер сирокко набросал у входа мелкого песка-пыли. Пройдусь сегодня по центральной улице Толедо, до набережной Санта-Лучии, напьюсь горячего шоколада, если сдам экзамен. Бабушке конфет принесу… Я прикинула имеющуюся наличность – вроде, должно хватить. Надо только перекусить где-нибудь, а то что-то я проголодалась, со вчерашнего вечера ведь ничего не ела. Надо вечером еще в магазин забежать, бабушка последнее время редко выходит из дому, после того, как умерла ее единственная сестра, она почему-то редко выходит, не любит гулять, не любит гостей.... Недалеко от проходной института расчищенный от снега асфальтированный переулочек переходил в брусчатку лондонского Саутворка. Там, за поворотом, если миновать женскую тюрьму и старинный протестантский собор, можно попасть на набережную мутной Темзы, прямо к докам святой Катарины. Двое англичан вышли было на свет, но, передумав, снова нырнули в полумрак переулка – зимней Москвы им не захотелось. Хорошо, что поблизости Неаполь и Лондон. И народу мало. Вот в коломенском Храме Вознесения уже больше пятнадцати лет эсваг развернулся двойной аркой туннелей – в Венецию и Париж. Там до сих пор на выходные уж человек десять-то всегда собирается. А грязные доки бандитского Неаполя и грубые мостовые мрачного Саутворка никого не привлекают, как, впрочем, не сильно привлекали и раньше, когда наш мир еще не был знаком с реальными последствиями работы ускорителей. До открытия Александром Вудом эсвага, наш мир вполне обходился теорией относительности и квантовой механикой, а его обитатели так вообще довольствовались механикой классической и зачатками теории Максвелла, ну, чтобы с утра попасть пальцем в кнопку включения света в туалете или поставить на подзарядку мобильный телефон. Как говорится, пирожки-то я ем, а как их пекут – не спрашиваю. Мне было шесть лет, когда по телевизору целыми днями показывали передачи, от которых запомнилась неизменная ярко-оранжевая надпись в верхнем углу экрана: «ДУБНА-ЦЕРН». Показывали подземные помещения, коридоры, двери, а чаще всего один коридор, появившийся сам, как я осознала уже много позже, постепенно выхватывая смысл из фраз с непонятными терминами. Как будто некий вселенский портной распорол наше пространство и изящно вшил туда короткий туннель, напрямую соединивший Дубну и Церн – это чуть более сложно, чем расширить кусочком ткани узкие брюки. Вот только откуда портной взял кусочек ткани, коль скоро тот никогда не принадлежал нашему пространству… Не иначе, как из своего «портняжного ящика», содержимое которого очень убедительно определено математической теорией многомерных пространств. В Москве сейчас семь туннелей – довольно большое число для одного города. И именно в Москве находится Институт космических исследований, ИКИ, где работал Александр Вуд. А я поступила в МАИ. Он старенький и не слишком-то популярный среди молодежи, за исключением его обширного экономического факультета. Но я очень люблю свой институт. Сначала наивной одиннадцатикласснице казалось, что достаточно просто побыть в этих стенах, как тотчас лоб станет выше, умных складок на нем больше, как и больше диоптрий в очках. Очень хотелось увлечься, завертеться в круговороте событий, идей, задач, решений. Но год проходил за годом, студенты формально являлись на формальные лекции, преподаватели отчитывали по бумажке заданный материал. Только находясь в состоянии крайней эйфории можно было разглядеть у окружающих хоть какие-то проблески энтузиазма и увлеченности! И грязные неухоженные коридоры, равнодушные уборщицы, машущие вениками в вечернюю тишину… Мой «футурологический конгресс» закончился, я прозрела, и настоящее предстало для меня совсем не таком в романтическом свете, как это было после окончания школы. Но желание чего-то необыкновенного все-таки отыскало лазейку: наверное, это просто мне так не повезло, а вот раньше, всего только за год-два до моего поступления все-все было – и преподаватели «воспламеняли души», и студенты прочили себя в эйнштейны, смело вцепляясь зубами в сложнейшие задачи. Все это было, совершенно точно было! Но вот только чуть-чуть раньше… И я стала относиться к институту как пожилому почтенному существу, утерявшему по старости зоркость и сноровку. Я прощала ему нудных преподавателей и грязные коридоры, как прощают старому, больному, но очень любимому человеку. Я любила как-то весь институт сразу – все его двадцать четыре корпуса и ангара, каштановую аллею, потайные дверки, навесные арочные и подземные переходы между зданиями. Любила облупившиеся зеленые двери аудиторий, скрипучие полусломанные кресла, высокие доски с горками меловой крошки. И до сих пор я чувствую, что у нас с ним есть какой-то общий секрет, который никто кроме нас двоих не знает. Люблю гулять здесь вечерами, когда пустеют коридоры. Особенно, когда сильно не хочется возвращаться домой. Но, пожалуй, больше всего я люблю портретную галерею ученых. Там всегда наиболее сильно оживают мои мечты о славном прошлом – я как будто вижу судьбы людей на портретах, ощущаю себя их достойной преемницей, готовой совершить что-то такое… такое замечательное! Вот и сейчас, стоило мне только подойти к необъятной стене ушедших в историю лиц, в голове сразу прояснилось. Несмотря на ранний час, около приемной аудитории собралась толпа – тоже поступающие, куда-то по экономической части. Александр Иосифович еще не пришел, и я принялась разглядывать доску объявлений о сегодняшних семинарах. «Об одном нелокальном условии частного случая решений типа «с» для краевой задачи», «Количество корней подмножества «алеф» в теореме о трех сингулярностях». Интересно, что за мир можно создать по этим теоремам? Реален ли он, долговечен ли? Или в этом мире за первым же поворотом уткнешься носом в фальшивую картонную стенку? А какой суп едят в мире, где все функции финитны? Какого цвета дождь в мире без сингулярностей?... Самое обидное, что за ворохом терминов и многоэтажных математических обозначений, которые автор зачастую выдумывает сам, скрываются не такие уж и сложные идеи. Чем больше умных слов, тем больше вероятность обнаружить пустышку – пустой мир, лишенный и смысла, и красоты, и гармонии. Эх, заселить бы некоторых деятелей в придуманные ими скалярно-тензорные обобщения – они бы там быстренько осознали уродливость своих формул! Этакая «страна невыученных уроков». … «Есть люди с головами типа «а» и типа «ы», есть люди, у которых по четыре головы, есть люди типа «алеф», есть люди типа «зэт»… и мысли типа есть, а на самом деле нет» … Александр Иосифович раскопал для меня что-то, наверное, очень стоящее для будущей кандидатской диссертации, что-то об «одном частном случае одного нелокального условия типа «а». Как говорит мой брат Лис: «Вау! Какая жесть!» В устах профессионального филолога и известного поэта эта фраза звучит более чем забавно. Он живет во Вьетнаме, переводит местных поэтов на французский. «Пришел бы Сашка, что ли». Иногда очень хотелось его видеть, перекинуться хоть парой фраз. Впрочем, Сашке всегда было не до мрачной зубрилки Илл. «О СТАТИСТИКЕ НЕАПОЛИТАНСКИХ АВТОБУСОВ», прочла я на доске объявлений. Прочла еще раз. - Изучаете сегодняшнее меню? Я знаю всех сотрудников моей кафедры дифференциальных уравнений. Стоявшего рядом высокого грузноватого человека я видела впервые. Он с деланным интересом вглядывался в объявления, засунув руки в карманы потертых вельветовых брюк. Брюки были заправлены в кожаные сапоги с чуть загнутыми металлическими носами. - Да вот, - сказала я, - доклад себе подбираю на сегодня, куда бы сходить. Вот только экзамен сдам. - Много свободного времени? – стриженная коротким ежиком голова на крепкой шее повернулась ко мне. У незнакомца были смешные как-то по-детски пухлые щеки. Лет ему было, наверное, сорок, ну, от силы сорок пять. Я встретилась взглядом с веселыми светло-серыми глазами. Насмешливость лицу придавали веки, сильно опущенные к внешним уголкам глаз и приподнятые удивленно-ироничными домиками к переносице. - Почему? – слегка удивилась я, - наоборот, времени совсем нет – столько семинаров, надо везде успеть. Новые… замыслы послушать, - подвернулось какое-то неуклюжее слово. - Вяло, - констатировал незнакомец, энергично подвигав нижней губой, точно избавляясь от прилипшей к зубам жвачки, - не убедила. Я пожала плечами. - Был бы свой… замысел, - передразнил он меня, - не бегала бы по чужим, ага? Фраза прозвучала как-то неприлично. Я покраснела, не зная, что ответить. - Экзамен сдаете? - Сдаю, - буркнула я. Куда же запропастился Александр Иосифович? Я снова стала смотреть на необъятную стену портретов. - Монументально, правда? – снова задал мне вопрос незнакомец, проследив за моим взглядом. - Да, - машинально ответила я, - как будто за каждым портретом как за дверцей спрятан мир, где они жили. Заходящее солнце на маленькой железнодорожной станции,… - зачем-то добавила я и неловко замолчала. Незнакомец склонил голову на бок, прищурил глаза. - Вы его сами нашли? - Чего нашла? – не поняла я, несколько устав от такого количества вопросов. - Зародыш аттрактора сети туннелей, конечно, - незнакомец энергично дернул подбородком в сторону стенки серьезных лиц в рамках. - Простите… извините, не знаю, как вас по имени-отчеству… - Ро, - сказал он, вынув руку из кармана и протягивая ее мне, - Рогги-Ро. - Ольга, - пробормотала я, автоматически пожимая руку. Она была в табачных крошках, - н-не поняла, о чем вы спросили, извините... - Вот что, Ольга, приходите ко мне завтра на семинар. ИКИ, кабинет 56, десять утра. Еще раз тряхнув мне руку, точно призывая не забыть свои слова, он быстро пошел по коридору. Окликнул по дороге нашего декана и, фамильярно его приобняв, начал что-то увлеченно рассказывать. Наконец явился Сашка. Сашка Гуревич, обаятельный рыжий субъект с длинным носом, любитель динамичного кино и сложной науки психологии. Мы поболтали. - Кстати, Илл, пойдешь на семинар Рейнольдса? - Куда? – не поняла я. Сашка фыркнул. - Ну, ты же только что с ним разговаривала. - А он вообще кто? - Он? – Сашка снова фыркнул. Была у него такая манера, постоянно фыркать. Помню, сдавал он как-то матан нашей вобле, Тарарыкиной. Она его спросит, а он фыркает и неправильно отвечает. Под конец она сказала, что ставит ему два балла. И тоже фыркнула… - Он – профессор ИКИ, Родгер Рейнольдс. - Ррррр... - Что? - Да нет, я так. - Так вот, он работает по сетям туннелей, ну, эсвагов Вуда. - На ускорителях? - Не тупи, Илл! На ускорителях сейчас эсвагами почти не занимаются – с пространственной переброской частиц старички разве только возятся, коэффициентики уточняют. Рейнольдс с физическими туннелями работает – он ведущий дупликатор по европейской сети. - Управляет образованием туннелей!? Сашка сердито глянул на меня. - Ну нет же! Дупликаторы ищут туннели и составляют карты. Ну, и прогнозируют их динамику. А Рейнольдс еще и локальными туннелями зданий занимается – это дупликат-коридорами, то есть. У него в этом году каталог вышел, «Дождливые коридоры» называется. - Почему так? – с интересом спросила я. - Кто его знает! Ну, он вообще большой оригинал, - фыркнул Сашка. - Что-то я не очень поняла. Хотя, может, как противоположность – в зданиях никогда не бывает дождей, как никогда не бывало локальных коридоров, вот он так и… - А, да не важно, - перебил меня Сашка, - Ну, назвал и назвал. Важно, что он еще и книжку написал, и ее надо бы знать. - Книжку? - Ну, да. Кажется, про наш МАИ, что-то о связи образования новых дупликат-коридоров с типом зданий, в которых они появляются – ну, потенциальные дупликат-коридоры от этажности зависят, от количества помещений и их площади, и все такое. - Много ты о нем знаешь. Зачем тебе? - Ну! Так я к нему в аспирантуру собираюсь. Говорят, у него очень перспективная тема. Быть может, даже в Оксфорд меня устроит! У меня друг там, спец по психологии, второй год учится, так он только об оксфордском Королевском Колледже и говорит. Мне лучше бы Гарвард, конечно, но и в Европе кое-где остался еще саенс-топ-класс и деньги нормальные, почти как в Штатах. Про книжку подробностей не знаю, я только мельком пролистал – надо же при удобном случае поцитировать будущего научрука. - А что тебе Оксфорд-то? – я вспомнила одну из своих «пестрых прогулок» в тридцатипятиградусную жару по древнему каменному городу. Вспомнила бросаемые с ленцой в голосе русские фразы: «родители решили, что я должен обучаться не в какой-то там России, а в ведущем мировом университете». И мне тогда очень захотелось как следует выучиться, а потом явиться на научную конференцию в этот самый Оксфорд, прямо в Королевский Колледж, и на замечательном английском языке показать всем, каких блестящих результатов достигает российская наука. - Шутишь? – фыркнул Сашка, - там же за свои мозги реальные деньги можно получить. Да ты погляди, Илл, кто у нас в институтах наукой-то занимается – те, у кого ума не хватило найти себя в более денежной профессии! – Сашка брезгливо сморщился и выдал как будто выученную наизусть фразу из учебника, - Или робкие забитые люди с букетом фобий и комплексов, предпочитающие придумывание несуществующей жизни, которая содержится только в их больном воображении. Мне мой приятель-психолог про таких порассказывал достаточно! Нехорошее тошнотворно-липкое чувство страха дернулось где-то в глубине – часть меня слишком хорошо знала причину этого раздражения. Изо всех сил я затолкнула грозившие прорваться наружу рассуждения. Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Сашка стал мне неприятен. Но я не могу долго на него сердиться… - А как же твое чудо Рейнольдс? – голос немного дрожал, но я не беспокоилась, что Сашка это заметит – как всегда, он поглощен только собой. - Ну, это редкое исключение только подтверждает правило. - А он надолго в России? - В смысле? А, нет, то есть да, надолго, он родился и живет здесь. У него какая-то петрушка с фамилией вышла, вообще-то он Родгер Леонидович – кажется, дед у него, по отцу, Рейнольдс, англичанин. - Ты прямо в его биографы метишь, я погляжу. Сашка посмурнел, и я торопливо добавила. - Загадочен, как сталкер и непредсказуем, как немарковский процесс, да? - решила я изящно пошутить, - а помнишь, в «Солярисе» дождь шел внутри здания? Лицо Сашки стало скучающим. Наверное, он не любил ни Стругацких, ни Тарковского. Снова мне не удалось сказать хоть что-то, что ему бы понравилось. Говорят, «будьте проще и люди к вам потянутся» – вопрос только, кто именно в таком разе к вам потянется, и будет ли оно вам так уж нужно. - Ладно, Илл, извини, побегу я на семинар по «нелокальностям» - обещал там с одной девчонкой пересечься, диски передать, - веснушчатое лицо Сашки задумчиво просветлело, - А потом на собеседование к Рейнольдсу. Пока! Удачи на экзамене! Гуревич убежал. Жаль, что мне глубоко непонятна сложная наука психология. Я вздохнула. Надо бы хоть кино какое-нибудь посмотреть, чтобы была тема для разговора. Что там последнее вышло? «Наследники великого Гарри»? Это, кажется, про какого-то фокусника. Может, и интересно. Распахнулась дверь в аудиторию. Появился секретарь. - Лилит, Ольга Илларионовна! Александр Иосифович просит вас на экзамен! - Гы! – весело ухмыльнулся неизвестно откуда возникший профессор Рейнольдс, - классная у вас фамилия! - А это у вас семинар, про автобусы-то? – не удержалась я от ответной колкости. - Нет, - улыбнулся Рогги-Ро, - про основы теории туннелей Вуда. Про то, что «непосвященные» зовут эсвагами. - А автобусы? Неаполитанские? – тупо спросила я. - Лилит? – строго вопросительно произнес Александр Иосифович, выйдя в коридор. Неприязненно скользнул взглядом по сапогам профессора Рейнольдса. - Неаполь я люблю, - разъяснил Рогги-Ро, как-то мечтательно прижмурившись и изогнув брови домиком. Снова сунув руки в карманы, качнулся с пятки на носок, от чего металлические кончики его сапог ярко взблестнули, - А название написал просто так, - он посмотрел на меня, как итальянец-гурман на американца с хот-догом, - ну шутка такая, понимаете? Александр Иосифович болезненно поморщился. Я вошла в дверь и закрыла ее за собой. «Дождливые коридоры», лекция про эсваги-туннели с названием про автобусы – странное у него мировосприятие… Но Неаполь я тоже люблю. Хотя очень трудно сказать, почему. Не из-за вонючих же эфиопов в автобусе. В неаполитанском автобусе.
…Не заходя домой, я нырнула в Неаполь-туннель, на ходу запихивая теплую курточку и шарф в большой пакет. Наконец-то тепло и солнечно! От лимонного дома на площади Гарибальди я свернула в первый попавшийся переулок. Шла, размышляя обо всем подряд, а чаще ни о чем, сворачивая то налево, то направо. Чашка горячего шоколада – не только награда победителям, но и утешение побежденным. Экзамен я не сдала. Бабы и две несложные задачи оказались «суть вещи несовместимые». Сегодня как никогда я нуждалась в «пестрой прогулке»! Город приветствовал меня. Маленькие магазинчики с запылившимися рождественскими фигурками в витринах, торжественно распахнутые сырные лавки с копчеными окороками под потолком и гирляндами желтовато-кремовых пузатых сыров вперемешку с сушеными травами. Потемневшая от времени открытка с изображением отца Пио, любимого неаполитанского святого, рядом с горшком фиалок на окошке, а в глубине – футбольный матч на орущем черно-белом телевизоре. Курительные трубки и кофеварки на бордюрах заваленных мусором тротуаров, выцвевшие рекламки кинофильмов с Тото. Жаль, Сашку не интересуют старые французские и итальянские комедии, он не понимает, что там может быть смешного, а я не могу объяснить… Опять фигурка Тото в витрине кондитерской – шоколадный Тото в котелке и с тросточкой. И кафешки, кафешки, кафешки… Белье на веревках, перетянутых через улицу с одного балкона на другой, и рождественские хвостатые звезды. Горячие булочки на выставленных на улицу лотках, овощи и фрукты в плетеных корзинах. Негры-торговцы, продающие вязаные шапки по пять евро за три штуки, свежие финики и уродливые статуи своих странных богов. Деревянные жирафы, носки, телефоны, плюшевые лазурные ослики, футбольные шорты и мячи, потрепанные любовные романы, газеты, снова булочки и хрустящие вафельные трубочки, пластинки, и снова кофеварки... И запахи, звуки, цвета со всех сторон. «…не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием». Аксиоматика Создателя всего этого великолепия была безукоризненной – просто зависть берет! Направо, налево, направо… Я все шла и шла, точно впитывая в себя город, и как-то вдруг оказалась в полном одиночестве на узкой мостовой. Даже бомжи больше не выглядывали из картонных коробок. Зашла в ближайшую кафешку и, пристроив пакет у недобро поблескивающей стальной ножки стула, вместо горячего шоколада заказала рюмку граппы. На полу спала тощая кошка. Допив вторую рюмку, попросила счет. Хозяин заведения принес бумажку. Улыбнулся. Нехорошо улыбнулся… У хозяина тяжелая лошадиная челюсть и пористый нос картошкой. В счете значилось две тысячи евро. Я недоуменно посмотрела на него. Он покивал, подтверждая количество нулей. А около выхода как бы невзначай уже стояли двое неаполитанцев. Автоматически я отметила, что судя по форме их носов и челюстей, они были сыновьями хозяина. «Меня же предупреждали! И вот… Ой, нет, ой мама…» От страха мгновенно вспотели ладони. - Синьорина? – вопросительно улыбнулся хозяин. Его глаза уже не улыбались. Я съежилась за столиком, силясь представить, что это вовсе не я, и это все происходит вовсе не со мной… - И что это ты тут делаешь? Передо мной стоял профессор Рейнольдс. - К-кофе пью, - жалобно пробормотала я. - В бандитском районе? Молодец! – жизнерадостно осклабился он, цепко взял меня за плечо и потащил к двери. - Lasciate! – помедлив всего секунду, хозяин велел сыновьям убраться с дороги. - È il Signore Vagabondo! Lasciate, - добавил он раздраженно, точно сожалея о каких-то упущенных возможностях, о которых мне не хотелось думать, и грязно ругнулся на смеси разных языков, - porca Madonna di puta madre! Они послушно и молча расступились, и мы беспрепятственно вышли на улицу. Все так же не выпуская мое плечо, Рогги-Ро быстро повел меня куда-то по переулкам. «Как этот неаполитанец назвал профессора?» - пыталась сообразить я, но моих знаний итальянского не хватало. Мне много чего не хватало – знания языков, знания географии и истории тех мест, по которым я так любила гулять… Всего через несколько минут мы уже стояли около лимонного дома перед статуэткой отца Пио. Отец глядел укоризненно, но ухмылялся в бороду. - Зачем разгуливаешь по незнакомому городу? - Знакомому…немножко. Я просто задумалась... и экзамен вот… - Знакомому, говоришь? Вот это что за улица? – Рейнольдс ткнул большим пальцем себе за спину. - Я название не помню… - Куда ведет? - На площадь с большим шоколадным магазином. - Какие дома на той площади? Я начала перечислять все по периметру: большой зеленый, маленький желтый… - Нда, - Рейнольдс задумчиво почесал пухлую небритую щеку и прищурился, - по крайней мере, ты ни один не пропустила. - А чего? – робко поинтересовалась я. Меня все еще немножко трясло от возбуждения и страха. Но прогулка получилась великолепная! В произошедшем был виноват не город, а я, не сумевшая отнестись к нему с должным вниманием. Если тигр разорвет укротителя, то будет виноват укротитель. - Пока ничего. Пошли. И мы снова оказались в полумраке Неаполь-туннеля. У выхода, точно у двери аудитории, в ожидании профессора маялся Сашка Гуревич. - Привет, Илл. Как экзамен? - Запорола, - хорошее настроение сразу потускнело. - Эх, черт! – выразил сожаление Сашка. - Ольга Илларионовна, уделите нам с Гуревичем часика три-четыре? – прервал наш разговор Рейнольдс. - А чего? Рейнольдс протянул мне пакет с курткой и шарфом, которые я забыла в кафе. Как узелок «ежику в тумане». Раскурил трубку. - Прогуляемся. - Спасибо, - тихонько сказала я. Не ответив, Рейнольдс куда-то быстро зашагал. Сашка побежал за ним. Ну и я тоже. На самом деле, что дома-то сегодня делать? Бабушке поплакаться на загубленную аспирантуру? Успеется. Сначала мы отправились в Лондон. Высокие стены домов без возраста не разнообразило разноцветное белье на веревках. Леди не вывешивают кружевные трусы и мужнины подштанники на всеобщее обозрение, как это делают в Неаполе. Чугунные решетки на плотно занавешенных окнах. И ни одной кафешки, а после граппы сильно пересохло во рту. Здесь было все совсем по-другому – весомо, значительно, как… как банковский чек, с легким муаром викторианской эпохи и едва различимым колониальным ароматом. И с привкусом темного пива... В голове сразу закрутились художественные воспоминания о «книжном» Лондоне, Лондоне Дойля и Муркока. Да и была я уже здесь. Стоило мне пройти квартал, как я стала частью этой жизни. Так всегда со мной происходит. Мое восприятие – набор из многих-многих отдельных элементов, как пазл-картинка. В Неаполе они сложились в одну картинку – яркую, солнечную, нарядную, а теперь они перевернулись другой стороной и сложились в другую картинку – мрачноватую, сырую, холодную. Но и та и другая были завершенными картинками, были цельной системой. На каждый виденный мной мир было по такой картинке-системе – пазлы моего восприятия обладали десятками граней. Я не нуждалась картах и исторических справках об улицах и домах, я воспринимала их цветом и формой. А потом Рогги-Ро устроил такой контрастный душ, с которым не могла сравниться ни одна моя «пестрая прогулка»! Мы снова отправились в Неаполь, потом в Прагу, в Венецию… Мы просто шли, не преследуя, казалось, никакой цели. Не больше получаса в одном месте и снова туннель. С любопытством глазея по сторонам, Сашка сначала радостно узнавал знакомые по московским магазинам компьютерные фирмы и видео-салоны. Оживлялся, узнавая то, что знал в Москве, тоскливо и непонимающе ежился, не встречая ничего знакомого. И с каждым новым городом его взгляд становился все более рассосредоточенным и усталым. Он бурчал что-то насчет туристической акклиматизации. Блуждание в третий раз по Неаполю его явно не вдохновило. Но один только бог знает, как же мне было хорошо! И очень интересно наблюдать за профессором. Он неуловимо менялся от города к городу, легко подстраиваясь под их ритмы. В Неаполе он похож на завсегдатая кафешек, человека неопределенной профессии с цепким взглядом уличного воришки и развязанными манерами портового грузчика. В Лондоне он преображался в спешащего по делам банковского служащего, и его лицо закрывала вежливо-непроницаемая маска. Даже стиснутая в зубах трубка то смотрелась принадлежностью морского волка, просоленного Адриатическим морем, то сдержанно поблескивала янтарным мундштуком лучших английских клубов. Вот он перекинулся парой фраз на шипящем неаполитанском диалекте с продавцом сыра, вот мурлыкнул что-то на чистом оксфордском, вот сказал что-то милое француженке, продававшей цветы около Эйфелевой башни, вот кивнул знакомым оружейникам на Карловом мосту старой Праги… - Здесь есть туннель? – неожиданно остановившись, спросил Рейнольдс. Я чуть не налетела на его широкую спину. - Где? Здесь?... Ну, - помялся Сашка, - если судить по конструктивным особенностям окружающих домов… Несмотря на усталость, он честно пытался собраться с мыслями, припомнить книжку профессора и процитировать оттуда что-нибудь подходящее. - Ну и? – изогнул бровь Рейнольдс, набивая свою трубку. - Мы сейчас в Неаполе, так,… - соображал Сашка, разворачивая заранее приготовленную карту города, - Ну, дома на этой улице старые. Ну, и местность здесь старая… Могут быть неустойчивости… - Так есть туннель или нет? - Ну… пока нет, но возможно… - Ольга? - Думаю, есть. - Почему? - Улица старая, - сказала я, повозив носком ботинка по стертому до зеркального блеска булыжнику узенькой мостовой, зажатой двумя рядами домов. Немного помолчала, точно прислушиваясь, принюхиваясь, приглядываясь. - Люди давно здесь живут. Провела пальцем по глубоко процарапанным на каменной стене цифрам «1908». Нашла взглядом лавку зеленщика, булочную, магазинчик всяких мелочей, лоток с газетами, рыбную лавку, маленькую пиццерию с зеленым ковриком около входа. - Здесь привыкли общаться не по Интернету, а живьем, после обеда вытаскивая стулья прямо на тротуар. Идут годы, магазинчики и их продавцы все те же. Знакомый знак на стене – оскалившийся лев в круге. - На этой улице есть даже собственный клуб – основной центр общения – «Старые неаполитанские львы», вот он. А народу мало, хотя выходной день и сиеста закончилась. На этой улице что-то сильно изменилось. Недавно появилось что-то чуждое и непривычное. Я думаю, туннель недалеко от этого клуба или даже прямо в нем. - Ну да, - ввернул Сашка, преданно глядя на профессора, - это как «дождливый коридор» и… Не дослушав, Рейнольдс толкнул ссохшиеся деревянные двери со статуэткой Девы Марии у входа. Включив карманный фонарик, уверенно прошел дальше, в захламленную темноту. Внизу на стене, около пыльного карточного стола, светлело маленькое отверстие, не больше кошачьего лаза. - «Мы красим розы в красный цве-е-ет» , - довольно промурлыкал Рейнольдс, заглянув в проем, и жестом предложил заглянуть и мне. Туннель резко расширялся сразу от входа, и метрах в пятнадцати зеленел лужок. Мне снова ужасно захотелось земляники. «А любопытственно, мог ли Льюис Кэрролл знать про туннели? Задолго до появления первых ускорителей? Наверное, мог, он ведь был математиком, а сети эсвагов – прямое следствие математической теории суперструн. Кэрролл – голова!». «Бывает нечто о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас». …Только к вечеру я усталая и счастливая добралась домой. Проблема аспирантуры временно притупилась в сознании. Избегнув бабушкиных расспросов и пьяных разглагольствований Алешки, я тут же пошла спать. Мне снились разноцветные улицы, переплетенные в нечто единое и восхитительно гармоничное.
…На следующее утро я отправилась в ИКИ. Теперь времени у меня предостаточно, потому что формально учеба закончена. Александр Иосифович суховато предложил преподавать матан первокурсникам, на полставки, но я отказалась. И теперь будущее как-то совсем не вырисовывалось, разве что в школу идти, бетонировать биномами хрупкие детские головы. Хорошо, что по крайней мере на сегодня у меня нашлось занятие. Нынешний директор ИКИ носил знаменитую фамилию Банаха, что немедленно привело к тому, что институт прозвали «икибаном», а самого директора именовали за глаза исключительно «ханом», в память о знаменитой теореме. Это мне Гуревич рассказал – он постоянно тут крутится. В огромном мраморном фойе стояли два скульптуры. Оставив паспорт вахтерше, я подошла поближе. Нестарый еще человек как будто смотрел куда-то в недоступные моему воображению дали. Энергичный поворот головы, смешно вздыбленные волосы. Это либо Ландау, либо Гинти. «Гарольд Гинти-Ганкель» , прочитала я на постаменте, тот, кто открыл космические струны. Пригляделась к датам – он умер совсем молодым. Вторая скульптура изображала старика с длинной бородой. Александр Константинович Вуд, отец-основатель экспериментального эсвага, академик, один из самых уважаемых деканов за все время существования ИКИ.
…Сделав несколько торопливых затяжек, Рейнольдс отложил трубку на фарфоровую тарелочку и склонился у монитора, настраивая презентацию. Я по привычке пришла вовремя, но все места оказались заняты, и пришлось тихонько пристроиться в углу у стенки, недалеко от Сашки. Было очень много студентов и даже школьников. - Сэкка ди ВАГАБОНДО… Я встрепенулась, услышав знакомое слово. Рейнольдс улыбчиво прищурился, отчего от уголков его глаз разбежались веселые морщинки, и быстро, но, как мне показалось, очень внимательно оглядел аудиторию. - …что в переводе с итальянского означает «мель БРОДЯГИ» . Сокращенно «эс-ваг». Александр Вуд питал слабость к итальянскому языку и назвал свой эксперимент так витиевато. Но термин довольно точно отражает суть дела. Рейнольдс включил первый слайд презентации. - Вы себе даже не представляете, какое для меня удовольствие в очередной раз говорить о теории суперструн как о реальной физической теории, а то как она, бедняжка, натерпелась-то! – как будто про себя, но достаточно громко сказал он. - Даже сейчас существует много достойных альтернативных теорий, - проворчал из первого ряда толстяк с лысой как бильярдный шар головой. Рейнольдс поцокал языком, погрозив оппоненту пальцем. - Ну нет, это вы бросьте, Константин Николаевич. И в первую очередь скалярно-тензорные обобщения общей теории относительности, излюбленное «пастбище» для математиков-«абстракционистов». Физическая теория должна быть доказана либо наблюдениями, либо экспериментами, и только тогда она получает статус реальной физической теории. Теория электромагнетизма Максвелла верна, потому что есть работающая лампочка, теория Эйнштейна верна, потому что есть спутниковая система навигации. А теория суперструн верна, потому что найдена космическая струна и эсваги. - Вот не любишь ты теоретиков, Родгер Леонидович, - улыбнулся Константин Николаевич. - Я тебя люблю, Костя, очень люблю, только за тобой все время следить надо, чтобы не увлекался. Я искоса глянула на Сашку – его лицо было очень напряженным и сосредоточенным. - Долгое время теория супреструн бездоказательно утверждала, что кроме привычных нам длины, ширины и высоты должны существовать и другие пространственные измерения. Мы их не чувствуем потому, что для этого нужна энергия гораздо больше, чем нас может снабдить Вселенная со средней температурой всего в три Кельвина. Дополнительные измерения могут быть маленькими, свернутыми от холода в тугие клубочки. А могут быть и объемлющими и в этом случае мы, трехмерные существа, живем на трехмерной поверхности-бране, погруженной в четырех или даже пятимерное пространство, добраться до которого нам опять-таки не хватает энергии. Или все-таки хватает? Энергии, при которых становятся видны физические следствия теории супеструн, оказываются гораздо ниже, чем ожидалось… - Это потому, что в многомерном мире фундаментальные константы другие. Постоянная Планка может уменьшаться в зависимости от количества измерений, а массы объектов в многомерие зависят от этой фундаментальной постоянной, - шепнула я Сашке, - а смешно он назвал «клубочками» компактифицированные многообразия Калаби-Яу, правда? Сашка дернулся и как-то странно посмотрел на меня. - …и эти энергии уже доступны ускорителям, где могут рождаться частицы, «чувствующие» дополнительные измерения, способные преодолеть энергетический барьер между двумя бранами и проникнуть с одной на другую. В эксперименте Вуда при столкновении пучков высокоэнергетических частиц образовался сверхтяжелый каскад, туннелировавший через объемлющее многомерное пространство на ближайшую трехмерную брану – по крайней мере, именно так считалось при первых экспериментах… С точки зрения экспериментаторов рождающиеся частицы просто «исчезли», нарушив законы сохранения в нашем трехмерном мире… Я легче воспринимаю формулы, чем популярные пояснения, поэтому я как-то незаметно выпала из исторического экскурса Рейнольдса, занявшись собственными воспоминаниями. Сразу после экспериментов Вуда обывателей, как всегда не разобравшихся в сути, захлестнуло море сообщений от восторженных, но преимущественно безграмотных журналистов о том, что наконец-то учеными экспериментально доказана многомерность нашего мира! Слова «многомерность», «брана», «туннелирование» употреблялись едва ли не чаще, чем традиционно-популярные нанотехнологии. А еще потом, почти через двадцать лет успешных экспериментов, со стабильным процентом туннелирующих частиц, выяснилось, что частицы вовсе никуда не исчезали из нашего мира. - …Дело в том, что при недостаточно больших энергиях туннель, хоть и выходит в объемлющее многомерное пространство, не может «дотянуться» до соседней браны и загибается обратно, приводя частицу по многомерной геодезической в исходный трехмерный мир. Формального эсвага, о котором мечтал Вуд, так и не произошло, поскольку до бран мы так и не «дотянулись». Река многомерного пространства-времени оказалась слишком бурной, и мели для энергичных частиц-бродяг не нашлось. Так что частицы, выплыв из гавани нашего мира, вскоре вернулись назад, - Рейнольдс снова улыбнулся – ему явно доставляли удовольствие такие художественные сравнения. Школьники слушали, раскрыв рты. Оказывается, и очень сложные вещи можно рассказывать так, чтобы понимали школьники. Я почувствовала укол совести за свой снобизм относительно преподавательской деятельности – хороший ученый вполне может внятно рассказывать. - Получались всего лишь петли. Но во всяком случае существование объемлющего многомерия было доказано и тем самым еще раз подтверждена теория суперструн. Напомню, первое ее подтверждение было сделано заведующим Главной лаборатории ИКИ Гинти-Ганкелем, открывшем космическую струну. Удовлетворив любопытство начинающих ученых, Рейнольдс перешел, наконец, к формулам. - Эсваг Вуда породил туннели в нашем мире. Скажу сразу, что причина их появления и их конфигурационная подстройка под место образования до сих пор с определенностью не выяснены. Я вам предлагаю свою версию, которая является сейчас наиболее общепринятой. Эсваг – аналог гипотетического туннелирования через так называемую «кротовую нору» в том смысле, что эти оба процесса математически неустойчивы: в случае «норы» за счет того, что ее горловина формировалась из материи с отрицательным давлением, а в случае эсвага за счет неопределенности энергий частиц при выходе в объемлющее пространство. Рейнольдс погрузился в формулы, из которых я поняла, что проще всего было бы сказать, что это эти две неустойчивости похожи «с точностью до наоборот». В «кротовой норе» неустойчива только сама горловина, по которой движутся частицы, а окружение никак не затронуто. Проникновение же частиц из нашего трехмерного мира в объемлющее пространство порождает неустойчивость этого самого трехмерного мира. Наш мир становится восприимчив к объемлющему многомерному пространству – его трехмерность оказывается локально нарушенной, что и приводит к возникновению туннелей и коридоров, соединяющих разные пространственные области – Дубну и Церн, Москву и Неаполь... Интересно, обнаружатся ли когда-нибудь туннели вне поверхности Земли? - Скажите, а образование туннелей продолжается? - Да. Однажды возникшее локальное нарушение трехмерности само способно порождать нарушения. Новые туннели возникают не произвольным образом, они строго компенсируют предыдущие, сохраняя глобальную устойчивость трехмерной пространственной метрики. - И сколько же их еще возникнет? Рейнольдс еще некоторое время рассказывал о распределении уже имеющихся туннелей, о вероятностях возникновения новых. Рассказал он и о редком явлении аттрактора – точки концентрации туннелей. - А что профессор Фламма – наш харизматичный основатель практики поиска туннелей? Верны ли печальные слухи, что… - Профессор Фламма на заслуженном отдыхе, - коротко ответил Рейнольдс, дернув щекой. Его всегда такие веселые глаза стали неприятно жесткими. Когда семинар окончился, Рейнольдс подошел ко мне. Постучал трубкой о подошву сапога, выколачивая крошки. - В твоем институте стенка портретной галереи – зародыш аттрактора, структуры, из которой через пару лет должен появиться пучок из нескольких десятков туннелей. Ты правда этого не знала? - Нет, - ошарашено ответила я. Он помолчал, раскуривая трубку. - Почему экзамен Кацу не сдала? - Техники не хватило, - мрачно призналась я. - Техника дело наживное, - он затянулся и выпустил колечко дыма, - в аспирантуру ко мне пойдешь? - Пойду, - сказала я. - Вот и отлично. А технике я тебя научу.
…Дед, мамин отец, умер к осени. Поминки прошли скромно, как-то на скорую руку. Мама не скрывала чувства облегчения. Алешку на месяц положили в наркологическую больницу. Отвозила его туда я. Есть много мест на земле, где мне, несмотря на мою страсть к «пестрым прогулкам», никогда не хотелось бывать – больницы для хронических алкоголиков и наркоманов входят в их число. Дома воцарилась тишина, которой у нас почти никогда не бывало. Но тишина тоскливая. Бабушка всегда ожидала от жизни чего-нибудь плохого, и теперь сильно переживала и за Алешку, и из-за того, что я ушла из МАИ. Впрочем, бабушка всегда из-за чего-нибудь переживает, она как «человек без кожи» болезненно реагирует на любые перемены. Никакая радость не держится долго рядом с ней. Вот бабушкин сын, мой папа, несравненно более оптимистичен, но, быть может, только потому, что редко бывает дома. Отец приезжал ненадолго из длинной командировки. Побыл пятнадцать дней и снова уехал, на этот раз в Австралию, на полгода. Мне иногда кажется, что живет он где-то там, далеко, а командировки у него дома. Папа с интересом послушал мою историю о переходе в аспирантуру ИКИ – он всегда обо всем меня расспрашивает. При расставании на его всегда чуть отрешенном, но неизменно светлом лице я уловила желание сказать мне что-то еще, о моей жизни, о своей и так, вообще. Но как-то так и не сказал – то ли потому, что пора было на самолет, то ли потому, что жизнью надо жить, шаг за шагом, и нет особого смысла о ней говорить. Мою первую статью с Рогги-Ро, которую я с гордостью подарила ему, он забыл на столе. Дома образовались две свободные комнаты. Одна та, где жил прежде дед. Ее решили отдать мне, хотя бабушка была против, говорила, что «аура там злая». Дед был на руку тяжел и нрава крутого. И умирал тяжело. Но все решили, что это замечательный вариант для меня. В моей же старой комнатке решено было сломать стену и объединить ее с гостиной. Вторая комната… появилась сама. К тому времени я уже знала, что это был довольно нетипичный случай «дупликат-коридора с замыканием», как классифицировал такие образования Рогги-Ро: небольшое помещение, никуда не ведущее, с покатыми стенами, напоминающее нору. Я с удовольствием поселилась бы там, но мама прибрала ее себе, под «хранение всяких безделушек». Мелкие, но каждодневные обиды, такие, в сущности, детские, но такие утомительные, за которые мне надо было всегда всех прощать, невнимание к моей работе и ироничные намеки на ее бессмысленность… и вечно унылые бабушкины глаза, для которой мои авантюрные «прогулки» были почти сравнимы с трагедией Алешкиного пьянства. Раньше, еще учась в институте, когда я возвращалась из очередной «пестрой прогулки», буквально напоенная по самые уши впечатлениями о новых городах, цветах, запахах, звуках, я пыталась поделиться своей светлой и яркой радостью, подолгу была с бабушкой, рассказывала ей обо всем… но мой свет проходил сквозь нее, не делая ее счастливее. И сама я становилась безрадостно опустошенной. Единственное, что она говорила, так это чтобы я «больше не уходила так далеко и непонятно куда». «Пестрые прогулки» все больше и больше становились для меня чем-то стыдным, запретным, причиняющим беспокойство моим родственникам, я чувствовала себя виноватой… Но теперь это все в прошлом. Теперь путешествия стали моей работой, темой кандидатской диссертации! Ни пьяные бредни Алешки, ни бабушкина тоскливая назойливость, ни папина философская отрешенность, ни мамины колючие шуточки, ни постоянное отсутствие брата, по которому я очень скучала, больше не трогают меня. И до Сашки мне больше нет дела! Пусть катится в свой Оксфорд или Гарвард, что, кстати, он и сделал, благодаря… нет, не Рогги-Ро, который почему-то не взял его в аспирантуру, а Кацу, у которого оказались большие связи с маститым американским психологом, профессором Искариотом, заинтересованном в хорошем математике. Все это совершенно не важно! В моем распоряжении есть «живая математика» - не компактные замыкания в алеф-пространствах, а на моих глазах возникающий туннель, параметры которого я только что вычислила своими руками. Да за это можно душу продать! Десятки городов с улицами, проспектами, переулками, скверами, парками – все это точно единая карта живет в моей голове. Астрономы наблюдают звезды, которые сияли миллиарды лет назад, и гордятся, что близки к реальной живой Вселенной, я же – Рокфеллер по сравнению с их нищенскими спектрами, пришедшими из прошлого давно погибших эпох, я владею пространством здесь и сейчас! И питаюсь я не супом в пространствах со скалярно-тензорными обобщениями, а восхитительной пиццей «Маргаритой» в Неаполе, самом солнечном городе на свете. А профессор Рейнольдс, наверняка, самый счастливый человек на свете. Где мы с ним только не побывали за последние полгода! Рейнольдс был специалистом по туннелям в Европе, потому что именно Старый Свет отличался наиболее сложными конфигурациями сетей. Добирались мы и до Америки – только на самолете, потому что местные туннели были почему-то исключительно локальные. Рогги-Ро старался бывать там реже, но не из-за трудоемкости перелета, а из-за «ауры», как сказала бы бабушка. Здесь каждая официантка беззастенчиво мнила себя будущей кинозвездой, каждый негр искал повод обвинить вас в расизме, здесь думали, что Грузия – это американский штат, здесь спрашивали, как долго ехать на машине от Мадрида до Нью-Йорка… В этой стране Родгер Леонидович ощутимо скучнел, и я полностью разделяла его чувства – туннели Айдахо и Техаса располагались в точности вдоль ключевых магистралей, поблизости от бензозаправочных станций и пыльных забегаловок с неизменными хот-догами. Иногда на машине, на скорости в двести километров в час, получалось передвигаться даже быстрее, чем по туннелям, в которых жили целые «поселки» бездомных, и изощренно развлекалась молодежь. Нетривиальная сеть завязывалась только в нескольких крупных городах, но ни в Нью-Йорк, ни в Сан-Франциско Рогги-Ро меня никогда не брал, говорил, что слишком опасно. И это говорил человек, сумевший найти общий язык с неаполитанской каморрой, перед которой бледнела даже сицилийская мафия! Я не могла понять, почему в Неаполе его признавали за своего, ведь к иностранцам своеобразная преступная неаполитанская каста со своими кодексами и правилами совершенно равнодушна, а зарплаты профессора ИКИ и близко не могло хватить, чтобы хоть кого-то заинтересовать. Видимо дело было в странном умении Рогги-Ро абсолютно и полно вживаться в миры других стран и городов. До поры до времени меня искренне восхищала эта его способность… Помню в Японии, за каких-нибудь пол часа общения, он умудрился непринужденно включиться в разговор, легко подхватывая все тонкие шутки и игры смыслами слов и ситуаций – и не говорите мне, что для этого достаточно всего лишь знания языка! Мне все больше становилась заметной странная жадность, с которой Рейнольдс словно бы кидался на очередную «роль»… В Неаполе ему было недостаточно просто выпить чашку кофе и поболтать с барменом о погоде – нет, он как будто перевоплощался в жителя города. И каждый раз ему все труднее было уходить, как будто хотелось остаться навсегда, а не жить такой вот мимолетной жизнью на пол часа. И что парадоксальнее всего, ему хотелось этого во всех городах сразу – он любил их все и к каждому был привязан по-своему. За полгода, обойдя весь Старый Свет, я научилась прогнозировать рождение и эволюцию туннелей.
…От набережной Санта-Лучии, по площади мимо «Гамбринуса» и вверх, к Обсерватории Каподимонте, продвигались шестеро. Они именно «продвигались» под недоуменно-насмешливыми взглядами неаполитанцев – сосредоточенно, напряженно, целеустремленно. Выпуклые очки на все лицо – для наложения гравитационной сетки, – переходящие в облегающие шапочки, делали их похожими на водолазов. Тяжелые ранцы гравиметров за спинами, провода, антенны… Руки в перчатках, несмотря на припекающее солнце. - Меддесант в эпицентре холеры! - хмыкнул Рогги-Ро, выпятив нижнюю губу. Чувствуя себя почти комиссаром Мегрэ, любившем вести расследования за рюмкой аперитива, я с любопытством наблюдала из окон «Гамбринуса». Впервые мне приходилось видеть, как работает целая группа дупликаторов. Рогги-Ро ковырял скатерть кофейной ложечкой. Дупликаторы мерно несли приборы мимо цветочной лавки с новыми рождественскими венками и рядком тщательно подвязанных олеандровых кустов, мимо чистеньких полок книжного магазинчика, мимо крошечного, точно пальчик китаянки с розовым ноготком, ювелирного с коралловыми геммами в витрине. С балкона второго этажа, касаясь земли, свешивалась оборванная веревка, в грязи валялось белье, – хозяйка ювелирного магазина, госпожа Лу никогда не допустила бы такого безобразия! Не замедляя шага, группа прошествовала вперед по улице. - Почему гравиметры не сработали? – удивленно спросила я. - Да потому что туннель еще слишком мал, это во-первых! Аномалия гравитационного поля, по которой они пытаются искать туннели, ниже пороговой чувствительности, – раздраженно буркнул Рейнольдс, согнув ложечку. Он вообще был сегодня не в духе, - кроме того, есть довольно много прямых туннелей с нулевым гравитационным потенциалом. - Почему с нулевым? - Потому что туннели обладают внутренним натяжением, дающим отрицательный вклад в их массу. И в-третьих, группа чертова Ольсена просто не знает, где искать! Они игнорируют то, что у них перед носом – капля любви и внимания к городу, и решение в кармане. Они же чешут, как американские туристы по Долине Фараонов, не имея ни малейшего представления, что здесь принято и типично, а что не укладывается в рамки обыденного – это все равно, что учить трансфинитную индукцию, не зная целых чисел. - Рогги-Ро резко замолчал. Спохватился, улыбнулся, привычно изогнув брови домиком, - Но ведь чем пользуются эти ребята? Знанием уравнений уже образовавшихся туннелей, причем только тех, которые они смогли найти по аномалиям гравитационного поля. Знанием граничных условий. Но этого не достаточно! Высоко вверху, под единой крышей двух стоявших бок о бок домов, виднелось четыре маленьких окошка. Они словно бы вклинились между двумя балконами, оборвав бельевую веревку. Там, под крышей, стало немного больше пространства. Там, наверное, с неизбежностью родилось и немножко времени – окрестные жители могут теперь не бояться опоздать на работу, хотя безалаберность неаполитанцев вошла в поговорки. - Туннелей становится больше. Это означает все большее отклонение от трехмерности и все большие энергии, участвующие в процессах, - Рогги-Ро вглядывался в четыре темных окошка. Он достал из кармана плаща стопку плотно уложенных тонких металлических листов, веером развернул большую электронную карту Неаполя. Город ожил белыми точками света. - Это уже известные туннели. Такая карта есть в распоряжении каждой группы дупликаторов. Обнаружение нового туннеля символизирует вспыхнувшая точка. Но распределение отклонений от трехмерности и прогнозы о будущих туннелях здесь не отметишь. Я предпочитаю пользоваться своей. На карте вспыхнула новая точка. Недалеко от Обсерватории. - Вот, наши «аквалангисты» все-таки хоть что-то нашли, - удовлетворенно хмыкнул Рейнольдс. Он ткнул стилосом в угол одной из пластинок. Карта расцветилась бледными пятнами. - Чем темнее область, тем выше вероятность появления туннеля,… - он принялся быстро писать стилосом, – Новый возникающий туннель порождает следующие, чтобы все наше пространство находилось в метрическом равновесии. Пока туннелей было не так много – это не имело большого значения – огромная инертная масса оставшейся евклидовой метрики легко компенсировала дисбаланс, привнесенный эсвагами. Но теперь, судя по всему, дело обстоит не так. Чем больше туннелей, тем неустойчивее наше пространство. Рождается новый туннель, и его уже с необходимость должны компенсировать другие – каждый раз происходит перераспределение метрики и снова наступает равновесие… Так что наши «аквалангисты» со своими гравиметрами сильно не в курсе дела, поскольку четыре окошка – ключевой квартокаскад этой площади – уже прозевали. Пока они его обнаружит, вся сеть Неаполя успеет проэволюционировать довольно сильно. И поверь мне, остальные десять-пятнадцать групп работают примерно с той же эффективностью. По сути, мы не в состоянии даже уследить за процессом образования туннелей, уж не говоря о том, чтобы его контролировать. А я вдруг подумала о том, что обывателям практически нет никакого дела до туннелей. Последняя модель телефона, который можно встроить в ухо, интересовала людей гораздо больше, чем банальная возможность за несколько минут добраться из Москвы в Париж. Да, туннелей становилось больше, но люди привыкли к ним, кружились в потоке своей жизни, работы. Избалованные дети Земли усердно и каждодневно снабжались всяческими техническими новшествами и бросали одни игрушки ради следующих… После внесения на карту нашего квартокаскада, цвета вероятностей перераспределились. Набережная Санта-Лучия приобретала отчетливый темно-фиолетовый оттенок. Лицо Рейнольдса застыло. Быстро свернув карту, он выбежал на улицу. Я, опомнившись, выскочила за ним. - Быстрее! – рявкнул на бегу Рогги-Ро. Когда мы домчались до набережной, я, еле переводя дыхание, испуганно огляделась по сторонам: мирная гладь залива, двугорбый Везувий в мягкой дымке и облаках-барашках, немногочисленные гуляющие, обнявшиеся молоденькие парочки на каменных бордюрах. И вдруг набережная начала медленно и страшно вздыбливаться, точно спина динозавра с шипами-фонарями по хребту. - Не скомпенсировалось,… - пробормотал Рейнольдс, не двигаясь с места, заворожено наблюдая за происходящим, как будто накатывающая на нас волна искореженной булыжной мостовой была всего лишь картинкой в кино, - Черт подери! Ноги стали противно тяжелыми, неповоротливыми, и дрожь в коленях не давала мне сдвинуться с места. «Это все не здесь, не со мной…» Я как-то безотчетно зафиксировала, что среди бьющихся волн прибоя, внизу на пирсе, стояла странно неподвижная яхта, даже отсюда было видна большая неровная клякса темного провала на палубе – несмотря на страх, я четко видела то, что должна была видеть, что замечала всегда, иногда даже быстрее, чем Рогги-Ро, – потому, наверное, он меня и взял и вот уж год как занимался только со мной одной... А потом меня резко подбросило вверх и уронило вниз, коленями и ладонями на острую каменную крошку… это почти как на острове Капри – когда купаешься, так тяжело выйти потом на берег по острым мелким камням… но нет, даже там не было так больно!… «Господи! Наверное, чтобы перестать думать и начать действовать, мне надо крепко треснуться головой или…» Рука Рейнольдса откуда-то сверху и сбоку схватила меня за шиворот, воротник сдавил горло, холодная едко-соленая вода обожгла содранную кожу и хлынула в рот и нос. Откуда ее так много? Потом та же рука тащила меня по мокрому настилу палубы… как Мэри Поппинс вытаскивала глупую Джейн из мира в тарелке. Интересно, какой там был эсваг, в этой тарелке, с играющими в лошадки мальчиками в локонах-париках? Я еще успела увидеть знакомую конфигурацию входа в туннель – конический, – а потом все-таки стукнулась головой и, наверное, потеряла сознание, не успев додумать какую-то очень важную аналогию.
…В полупрозрачном шелке занавесок на маленьком окошке искрились лучи заходящего солнца. «Надо бабушке позвонить! Сказать, где я!... А где я!? » Испуганно отбросив пушистый плед, я вскочила с дивана и обнаружила себя замотанной во что-то широкое и мягкое. Сильный сладковато-горький аромат ударил в ноздри. Из-за неплотно прикрытой двери до меня долетел голос Рейнольдса. - …Роджер сейчас в Японии, до него быстро не добраться. Есть туннель из Неаполя в Сингапур, а там где-то тройной каскад до Токио, но все мои юго-восточные карты двухдневной давности. - Что Раймунд? – слегка картавя, произнес женский голос. - Он… погиб три года назад. - Да? А казалось, Раймунд был у меня только вчера. Жаль. Он был хорошим ученым, - суховато констатировал женский голос, - В Бразилии? - Нет. В Москве на Киевском вокзале под машину попал. - Как неромантично для любителя экзотических стра-а-ан, - раздался незнакомый мужской голос, неприятно растягивающий слова. - Тебе не хватит? – не зло, скорее грустно спросил Рейнольдс. - Я скоро уйду, мой солнечный Ро, не переживай. Последняя затяжка, и самолет в чертову Калифорнию. Это только в твоем представлении все люди добры и прекрасны, все города открыты и дружелюбны. И тигры, и свирепая каморра склоняются перед широтой души и обаятельной улыбкой «синьора Вагабондо»… - Перестань. - Ла-а-адно, не буду своим голым цинизмом нарушать вашу с миром трогательную идиллию. Я тихонько подошла вплотную к двери, заметив рядом большое зеркало. Свободное покрывало, в которое я была упакована, оказалось индийским сари. Решив, что мой наряд не является чем-то вроде ночной рубашки, я выступила на свет уютной люстры с зеленоватым абажуром, вышитым фигурками обезьян. - Вечер добрый, - неизменной улыбкой встретил меня Рогги-Ро, задержавшись взглядом на моем одеянии, - знакомься, Оля, это профессор Фламма, Эльвира Леонардовна – мой учитель и ученица Александра Вуда. Тонкая строгая старушка оглядела меня без улыбки, но не потому, что я ей не понравилась, а просто потому, что она вообще редко улыбалась. Во всяком случае, именно так мне показалось, когда я встретилась взглядом с ее невозмутимыми серо-стальными глазами. - А это Лёня Сколль. В полутемном углу на постеленном прямо на пол ковре небрежно раскинулся мужчина. Около него возвышался кальян. Лицо скрывал муар зеленоватого дыма. - Вечер до-о-о-обрый очаровательной Оленьке, аспирантке моего лучшего друга… дайте-ка гляну на вас побли-и-иже, - протянул он, вынув изо рта гибкую трубку, и не спеша с ленцой поднялся. Он был высок и худощав. Бледный лоб в обрамлении каких-то белесых выцветших волос, хищный нос с горбинкой и тонкие бесцветные губы. На меня надвинулись лишенные всякого выражения блекло-зеленоватые глаза с белыми ресницами. Лицо без возраста. Резкий запах незнакомых трав усилился. Сколль не мигая, смотрел на меня несколько секунд. Где-то на дне глаз мелькнул интерес, но тут же пропал. От запаха меня стало слегка подташнивать, и я невольно отступила на шаг. - Ро, поздравля-а-аю, ты нашел именно то, что искал – это романтичное пухлое белокурое создание разглядывает меня, как колоритного ученого, занятого мыслями о грядущих свершениях. Я не ученый, слава богу, Оленька, я… - тут он ухмыльнулся, – скучный администратор… но с ба-а-альшими полномочиями, пропади они. - Леонид Бенедиктович! - Все-о-о…я заткнулся, о, солнечный Ро и его солнечная подруга, я заткнулся… Раз мы в Индии, то я снова пошел на тра-а-авку. Все равно до утра мне ни хрена отсюда не выбраться. Какая еще Индия!? Эльвира Леонардовна молча налила мне чаю из большого чайника в форме слона. Ее строгое лицо озарило бледное подобие улыбки. - Значит, такая ситуация, - кашлянул Рейнольдс, когда Леонид Бенедиктович снова устроился в своем дымном углу, сунув в зубы трубку кальяна, - количество туннелей в Неаполе за каких-то пятнадцать минут увеличилось в несколько сотен раз, точное число я пока оценить не могу. - А в остальном мире? В Москве!? - Нет. Там нет. В остальном мире… выясняем. - А-а-а, пропади они! – трагически протянул Леонид Бенедиктович. - А мы… где? – осторожно спросила я. - Сорренто – пространственный инвариант, здесь никогда не было туннелей. Белое пятно на карте вероятностей. Всплеск туннелей дал пробой в метрике – ведь обычно сюда можно только на поезде добраться, своим ходом. Именно так, кстати, нам и придется выбираться, на поезде до Неаполя, ну а там сориентируемся, хотя теперь это может оказаться непросто. - Могу вас на самолете. Вас куда? В столицу нашей родины? - Да спи ты уже! – не поворачивая головы, сказал Рейнольдс. Устало потер лицо. - Мне бы… домой надо позвонить. - Я уже позвонил, - сказал Рогги-Ро. «А кто подошел к телефону?» - хотела спросить я, зная, что если подошла мама, то она никогда не скажет бабушке, что со мной все в порядке. Впрочем, посвящать Рогги-Ро в эти неприятные тонкости не хотелось. Он был у меня в гостях. Он всегда соглашался прийти, когда я звала. Он был три раза, но бабушку не застал. Почему? А, ну да, она была в магазине, точно, да… Он правда, почти на весь день приходил… ну, тогда, наверное, она в гости уезжала… Да, точно! В гости, к сестре. Она часто ходит в гости. - Спасибо. Сам Рогги-Ро никогда не приглашал меня к себе. Я даже не знала, где он живет. В основном он жил у себя в кабинете, у него там диван стоял. Но больше всего времени проводил, конечно, в путешествиях. Профессор Фламма подлила мне чаю. Она рассматривала меня, спокойно, изучающе. - Как вам, Ольга, оказаться в эпицентре формирующегося туннеля с нескомпенсированной неустойчивостью? Это большая редкость. Вам чертовски повезло! – ее глаза внезапно блеснули жадным любопытством, что разительно контрастировало с ее молчаливостью. Я несколько оторопела, ожидая от пожилой женщины скорее вопроса про чай или некоторого участия по поводу моих изодранных в кровь ладоней и коленок. И те и другие были аккуратно перебинтованы, но этим тема была исчерпана. Простых женских вопросов профессор Фламма не задавала, ее интересовал новый туннель на Санта-Лучии. Она осталась довольна моими комментариями, хоть и упрекнула в излишней красочности. - Оставайтесь, первый поезд в Неаполь пойдет вдоль залива только с рассветом. Сыр любите? - Европейцы-гурманы… - сонно пробормотал Сколль, - пожили бы на гамбургерах чертовых янки в чертовой Калифорнии… Он пробормотал что-то еще, трубка кальяна выпала из его пальцев. Кажется, он все-таки уснул. - Сыр я очень люблю, - от душистого имбирного чая меня начало клонить в сон, но и есть хотелось не меньше, - скажите, а ваш друг не опоздает на самолет? Ой, какой кот, прямо как у меня! Большой черный кот на мягких лапах торжественно прошествовал мимо. - Подождет самолет! - поморщился Рогги-Ро и переспросил, - разве у тебя есть кот? - Есть, конечно! – быстро ответила я и, понизив голос, не удержалась от любопытства, - А Сколль, он кто? Я откусила кусочек восхитительного пармиджано. «Конечно, у меня есть кот! Просто Рейнольдс его ни разу не застал дома, кот очень любит гулять». - Я Сколль! – гордо ответствовал мне спящий, отчего я чуть не подскочила на месте. - В каждой группе занимающихся туннелями, есть несколько таких, которые консультируют правоохранительные органы. Специфика туннелей создает определенную специфику и преступлений, - как-то нехотя и официально разъяснил мне Рейнольдс вполголоса, - вот уже почти двадцать лет существует международная организация, членами которой и состоят такие вот специалисты. Каждый из них знает определенную страну или даже отдельный город. - Сколль там работает? - Он ее руководитель. - О, ясно… Мы замолчали на некоторое время. Рогги-Ро тихонько встал, снял со Сколля ботинки и накрыл его одеялом. Взгляд профессора Фламмы стал задумчивым и даже слегка помягчел. - Помнишь, Родгер, когда Сколль еще работал в ИКИ, мы втроем вытащили Роджера и Раймунда, тогда еще твоих студентов, из зацикленного эсвага? А потом отправились в ближайшую деревеньку за сыром и красным вином. Как же она называлась? - Сгургола, - улыбнулся Рогги-Ро, - в Сгурголе мы ели пармиджано тридцатимесячной выдержки и запивали вином «Палагрелло» местную горгонзолу. - Нет, ну вы га-а-ады,… - жалобно простонали из-под одеяла, - а мне целый месяц чипсы жра-а-ать! Рейнольдс поднял чашку с чаем. - За грустную судьбу научных открытий. - Почему грустную? – спросила я. - Научные открытия – сокровище человечества, а люди мало что о них знают… Нет, не совсем так. Вот представь себе, астрономы открыли космическую струну, подтвердившую теорию суперструн. С одной стороны, эпохальное открытие, а с другой стороны люди, не занимающиеся наукой, о нем не знают да и знать не хотят. И струны, а раньше и квазары, и черные дыры, и крупномасштабная структура Вселенной, и реликтовое излучение – много всего перечислить можно – совершенно не заботят обывателей. Разве что с точки зрения научной фантастики, да и то под хороший соус с погонями и перестрелками. Иначе обстоит дело с открытиями, что называется, здесь и сейчас, на Земле. Они тут же идут в массовое производство, а что не идет, то моментально отбрасывается как ненужное. Человечество спешит жить, спешит урвать от любых открытий самую «вкусную» часть, пообрывать только то, что годится здесь и сейчас… Мой любимый пример с электрической лампочкой – ее «взяли» из теории Максвелла, а фундаментальное свойство постоянства скорости света обывателями ставится под сомнение до сих пор. - Это естественная судьба научных открытий, - сказала Эльвира Леонардовна. - Да, вроде все верно, все разумно… Но вот представьте себе, что произошло открытие, в реальной жизни довольно бесполезное, как те же квазары, но, в отличие от них, активно проявляющее себя здесь, на Земле, рядом с нами. Когда возникли туннели, обыватели поахали от восторга, побегали от Москвы до Парижа, самые стойкие поутомляли себя экзотикой посещения десятков городов в один день, но это быстро приелось, потому что пришли на смену гораздо более интересные вещи. Туннели стали не нужны. Разве что по ведомству Сколля, но в этом нет ничего удивительного, так как издревле человечество любое самое благое дело, любой нейтральный пустячок в состоянии приспособить во вред ближнему… Ну да не об этом речь. Туннели стали не нужны, но они никуда не исчезли, как исчезают старые модели телефонов. Туннели – порождение технологии, следствие величайшего открытия в физике – стали жить самостоятельной жизнью. Люди же привыкли по-хозяйски обходиться с наукой, беря от открытий только нужное в быту… Рогги-Ро снова устало провел ладонями по лицу. - Я, кажется, уже начинаю повторяться. - Я не пойму, к чему ты ведешь, - строго сказала профессор Фламма, - сейчас мы знаем о туннелях гораздо больше, чем год назад – и не без твоей активной работы, между прочим. Люди изучали механизм вулканов и в конце концов научились ими управлять. То же произойдет и с туннелями, - уверенно добавила она, - Просто нужно время. - Да, именно вулканы! Это хороший пример. Но и плохой тоже… - Выражайся яснее. - Да… Просто мне кажется, что туннели – это природное явление, как и вулканы. Это закон природы, который человек ошибочно посчитал результатом своих экспериментов, посчитал, что может в нем разобраться и запустить по своему вкусу. А мы ведь не смогли даже предсказать сегодняшнее нарушение равновесия! - Недостаточно хорошо и быстро работали – вот единственная и древняя как мир причина. Туннели Вуда – обычный раздел науки, подчиняющийся законам становления научной теории, вот и все. Ты просто устал сегодня, Родгер Леонидович. Рогги-Ро задумался, по обыкновению вздернув брови домиком и став похожим на грустное амплуа неаполитанского актера Тото. - Вот ведь как получается – человечество видело свой конец в далеком-далеком будущем, с остыванием Вселенной, а на самом деле все как-то немного иначе, как-то слишком быстро и неожиданно. Веками говорить о конце света, и банально не заметить его прихода, - сказал он и как-то невпопад добавил, - я склоняюсь к мысли, что ускорители тут вообще ни при чем. - Как это? – не поняла я. - Отвергаешь собственную теорию и экспериментальный материал? – голос Фламмы стал слегка раздражен, - это ересь, деточка. - Наш мир постепенно становится трехмерно-неустойчивым. Это просто очередной естественный этап эволюции Вселенной. Не ускорители, так было бы что-то другое… Это же так просто! Если бы не Коперник, Кеплер и Ньютон, то гравитацию открыли бы иначе, но рано или поздно все равно открыли бы, потому что гравитация – это закон природы, а не результат наших умственных усилий. Если бы не попытка перебросить частицы с нашей браны на соседнюю, то рано или поздно они все равно начали бы туда проникать – по мере роста энергетических возможностей человеческой цивилизации. И породили бы туннели. Эволюция цивилизации – часть эволюции Вселенной, следовательно, туннели Вуда – это просто закон природы. Приглушенный свет зеленой лампы и беспечные обезьяны на абажуре не гармонировали со словами Рейнольдса. Мне было и тревожно и уютно одновременно, и этот странный диссонанс заставлял меня как-то особенно внимательно вживаться в обстановку комнаты и не менее жадно воспринимать слова Рейнольдса. Контрасты – мое привычное состояние. Вокруг, по всей комнате, на многочисленных полках от пола до потолка разместились книги и фигурки индийских богов – танцующий Шива, бог-слон Ганеша со своей ездовой мышью, обезьяна-воин Хануман, вскинувший ладонь в арийском приветствии. Отдельный шкаф был заставлен маленькими жутковатыми персонажами картин Босха, из папье-маше, дерева и фарфора. Запах сандала витал в воздухе, рассеивая тяжелый аромат давно потухшего кальяна. В полумраке глаза богов и демонов отливали драгоценными камнями. А Рогги-Ро все говорил, и профессор Фламма больше не перебивала его. Рождение туннелей – необратимый процесс, потому что происходит в необратимо расширяющейся Вселенной. Когда-то давно, в ранней Вселенной, одним из законов природы стала гравитация и благодаря ей сформировались звезды и галактики. Почему в нашей Вселенной вообще оказались возможными гравитационные силы? Просто Вселенная обладала такими начальными условиями, вот и все. Случайно ли или согласно разумной воле? Кто знает… Но теория суперструн не нуждается в гипотезе Создателя! Она гласит, что разных вселенных существует великое множество – так почему бы в одной из них случайно не возникнуть гравитации? В начальных условиях заложено все – и то, что спустя пятнадцать миллиардов лет после своего возникновения Вселенная начнет становиться многомерной. Одно состояние вещества сменялось другим, как плазма сменила скалярное поле. Одно состояние пространства-времени сменяется другим, как туннели Вуда сменяют трехмерную плоскостность Вселенной. Новый закон природы рождается здесь и сейчас.
…Я не заметила, как задремала, а когда проснулась, Сколля уже не было. Мы стали прощаться. Фламма вдруг с таинственным видом поманила меня в соседнюю комнату. - Смотри, - она показала гигантскую карту на всю стену. Это были схематично изображенные улицы Дели, поверх которых было нанесено множество других разноцветных линий, формирующих нечитаемый бессмысленный набор, как будто ребенок возил цветными карандашами по бумаге, окончательно потеряв форму рисунка. Она подошла и нарисовала еще одну линию, - а это вид из моего окна. Я не нашла, что ответить. Из задумчивости меня вывел голос Рейнольдса, напомнившего мне переодеться. Не без сожаления я оставила сари, в нем было очень удобно и как-то… непривычно элегантно – обычно я хожу в брюках и свитерах. Профессор Фламма долго стояла на крыльце и глядела нам вслед. На ней опять было сари – вечером она была в фиолетовом, а сейчас надела нежно зеленое. - Она думает, что живет в Индии, - сказал Рогги-Ро, когда я приноравливалась к его широкому шагу по дороге на станцию. В каком бы городе она не была, она считает, что находится в Дели, выбирая на карте похожую улицу. «Синдром дежавю» – когда кажется, что в Сорренто за поворотом будет Вестминстерский Собор, а на острове Капри за углом – Биг Бен, а все вместе это часть города Дели. Она видела столько городов, что они все смазались, усреднились своими повторениями и схожими чертами и в конце концов превратились в ее сознании в один единственный город – в вавилонскую башню, содержащую в себе все города мира. Мы долго спускались вниз по крутым и узким улочкам Сорренто. На маленькой железнодорожной станции никого не было. Рогги-Ро указал мне на странно вогнутую, точно смятую, кирпичную стену здания вокзала. - Вот здесь и был выход, куда нас выкинуло с набережной. «Это он что же, нес меня на руках до дома Фламмы!?» Я почувствовала, как запылали уши.
…Поезд стучал по рельсам. В окне мерцал Неаполитанский залив, испещренный точками рыбацких лодок, а с другой стороны медленно оставалась позади громада Везувия. У меня было много вопросов, но я не решалась спросить. «Синдром дежавю» … А сам Рогги-Ро? На гордый профиль белокаменного Вестминстерского аббатства смотрели глаза не профессора Рейнольдса – это был взгляд священника, живущего здесь долгие годы. В неаполитанских доках среди грязи и мусора широко шагал не профессор Рейнольдс, а опасный тип с ножом за голенищем сапога. Его сознание как будто находилось в постоянном хрупком равновесии между его собственной настоящей жизнью и теми бесчисленными образами, которыми щедро делились с ним города. Вот и наш мир тоже был на грани равновесия в многомерном пространстве-времени… Рогги-Ро приручал города, как мы приручаем собак, заставляя их преданно глядеть нам в глаза, но и он не мог без них обходиться – они становились его жизнью, его сущностью. По сравнению с глубиной его восприятия, мое любование красками, формами, запахами и звуками – все то, что я ценила в «пестрых прогулках» - было детской наивной игрой. На Елисейских полях он насвистывал песенки Джо Дассена, рисовал миниатюрки прохожих на полях рабочей тетради, а потом, до глубокой ночи, мы сидели на открытых террасках кафе, и становились частью ночного Парижа, одними из тысячи его огоньков… Taka-taka-takata... И так из города в город, изо дня в день… - Что? – вздрогнув, очнулся от полудремы Рейнольдс. Сейчас его улыбчивое лицо, казалось, утратило краски и весь свой задор, осунулось, обрюзгло от усталости – он был точно клоун после длинного рабочего дня. Мне вдруг стало его очень жалко.
…Неаполь страшно изменился. Непривычно затих. Темнели странно распухшие, разросшиеся дома, изъеденные темными провалами. Туннели не уничтожали пространство, они просто деформировали, ломали его структуру, бывшую изящной и гармоничной до мелочей. Я до бесконечности могла перечислять все, что окружало меня в моих «пестрых прогулках» по Неаполю, теперь же от города осталось не больше, чем пустого пространства в клубке ниток. Моя фантазия умерла, пазл-картинки рассыпались – передо мной был почти мертвец, лишенный своей солнечности и многообразия. Мы вышли на конечной станции, недалеко от площади Гарибальди и лимонного дома. - Смотри. Напротив дома со святым отцом Пио, там, где некогда была часовая мастерская, в стене зиял четырехметровый идеально ровный вход. - Загляни. Прямой как стрела туннель уходил… «в никуда». Он был настолько длинный, что его покатые стены, пол и потолок сходились в точку. И продолжались дальше. - Здесь больше пяти километров… но на Земле не может быть выхода для такого туннеля! Наша планета представилась мне проткнутой гигантским полым штыком. И она, точно издыхающий жук, слабо содрогалась, не в силах исторгнуть из себя это чужеродное пространство… - Где-то в… космосе выход, да? - Нет. Туннель идеально прямой. Уйди он с Земли, его кривизна была бы довольно большой. Он никуда не ушел с Земли. - Но тогда… - Теория старика Вуда, - криво усмехнулся Рейнольдс, - все-таки подтвердила свое первоначальное имя – ЭС-ВАГ. Бродяги все-таки ушли навсегда из нашей скучной трехмерности. - К-куда ушли? - Узнаем, скоро узнаем, - дернул плечом Рейнольдс, его взгляд становился отсутствующим. Он довел меня до лимонного дома – вместо фигурки отца Пио темнел проем нового туннеля. Приглядевшись, я увидела, что фигурка святого точно размазана по всему ободу, вход в туннель образовался прямо на нем. А через пять минут мы были около моего подъезда. - Ну, иди, - сказал Рогги-Ро, и… извини, что не увел тебя вовремя с набережной. - А Вы? - Я? – снова рассеянная улыбка, - пошатаюсь, осмотрюсь. «Куда же ты едешь, ведь Ночь подступила к глазам? Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему. А он отвечает: «ах, если б я знал это сам». - Пока еще есть время,… пока еще есть весь этот мир… - он пробормотал еще что-то неразборчивое и, махнув мне рукой, снова нырнул в туннель. Я вернулась домой. Тихонько поцеловав спящую бабушку, прокралась в свою комнату. Мне не спалось. Я все думала о том, почему люди вокруг меня до самого последнего момента нисколько не были обеспокоены появлением туннелей. Почему люди не чувствуют времени, в котором живут? Ну и что с того, что это время называется «эпохой в эволюции Вселенной», а не «временем пить чай»? Эта эпоха ведь касается всех нас, она больше не абстрактная теория далеких фантастических миров. Я думала ни о чем и обо всем сразу. Думала о бабушке, которой ни разу не захотелось заглянуть в такой вот туннель. Как не хотелось и моему умершему деду, всю жизнь прожившему совершенно другими целями и интересами. Как не хотелось и завсегдатаям маленького клуба «старых неаполитанских львов». Люди гораздо более консервативны, чем это кажется на первый взгляд. Тот же Гуревич – достаточно молодой и любопытный – чувствовал себя неуютно в чужих городах. Люди оказались в эпоху преобразования трехмерного мира, но никто не был к этому готов, никто не воспринимал всерьез – бесконечные истории апокалипсиса давно наскучили человечеству. Завтра наверное, все газеты и передачи будут переполнены информацией о туннелях. «Бедный Сколль…» - почему-то подумала я напоследок, уже засыпая.
…Я долго не могла проснуться. Мне снились тесные улочки Неаполя, большой воскресный рынок, толпы народа. От меня все не отходила какая-то старуха, она все шла и шла за мной, бормотала на шипящем неаполитанском. Я не понимала ни слова. Лица мелькали вокруг. Старуха становилась все более назойливой, хватала меня за рукава, дотрагивалась до волос, дышала в ухо. «Lasciate!» - не выдержала я, остановившись. Дрожащими скрюченными пальцами старуха протягивала мне огромный клубок белых ниток. «Клубок, - шамкал ее беззубый рот, - клубок» . И повторяла дальше, «купи, девочка, купи, нитки отменные, один клубок за один евро – мужу свитер свяжешь, девочка…». «У меня нет мужа!» – почему-то хотелось зло выкрикнуть ей в лицо. А потом я вдруг оказалась дома. Новогодняя елка в углу. Я, маленькая, езжу на велосипедике по гремящим коридорам. В квартире темно, тихо, а коридоров становилось все больше и больше… И вот уже нет ничего, кроме клубка коридоров… Я закричала и проснулась. Открыла глаза. У моей комнаты больше не было стен и потолка – они деформировались в нечто, напоминающее внутренность многогранника со скругленными гранями разных размеров, покрытых темными отверстиями, как сыр дырками. Дверей не стало. По непонятной причине пол остался нетронутым… хотя тот пятачок, на котором уместилась часть моей кровати, трудно назвать полом. Кровать зажата изогнутыми стенами, расширявшимися кверху – я оказалась точно на донышке чашки. Еще до того, как я успела испугаться, глаз автоматически распознал пять больших квартокаскадов. А потом пугаться стало некогда – одновременно и считать, и пугаться я не умею. Пять по четыре на четырех квадратных метра того, что раньше было стеной. Это означает, что для их компенсации где-то образовался аттрактор на шестнадцать туннелей. А где? Тоже не сложно: встав ногами на кровать, я заглянула в первые туннели каждого квартокаскада – вдали смутно белели пятна выходов. Прямые, по пятьдесят метров каждый… нет, последний шестьдесят – асимметрия при одинаковых диаметрах, следовательно, аттрактор на Карловом мосту. Он, в свою очередь, компенсируется сетью Шеффилда. …Всего в комнате семьсот два туннеля, следовательно… следовательно… Я зажмурилась, стараясь побыстрее представить себе всю систему целиком, я боялась ее возможной нестабильности, потому что меняющиеся эсваги умеет рассчитать только мой профессор. Сеть по двадцати четырем аттракторам… по пятьдесят четыре группы… триста шестнадцать нечетных… Система в равновесии как минимум пятнадцать минут, следовательно, центральный аттрактор на двести пятнадцать и… черт!… чему равна гамма-функция от большого аргумента? Лучше не факториалами считать, а по асимптотической формуле Стирлинга… Ой, так близко! Я открыла глаза – мне нужен был всего один туннель в человеческий рост. Туннелей в человеческий рост было всего два. Первый – конический. А при таком большом размере, значит, завязан на пентакаскад с кольцом. Следовательно, и сам замкнут. Так что вариантов нет. Как же я люблю задачи с однозначным решением! А то на комплексную плоскость переходи, разрезы строй, ветви выбирай… Встав на спинку кровати, я с трудом вскарабкалась в отверстие. И отправилась в путь. Одна часть меня методично подставляла граничные условия в несложные интегралы. Другая же часть держала в голове рассчитанную часть сети. Чтобы не запутаться в разных уровнях – а судя по моим оценкам, туннели уже шли и в глубь Земли, и над ее поверхностью – я мысленно разрисовала их разными цветами. Эта идея возникла, когда я вспомнила карту Дели, сделанную профессором Фламмой – теперь она не казалась мне совершенно бессмысленной, и за сложным нагромождением линий прослеживалась некая структура. Проецируя все города на один единственный, ученица Вуда создала проекционное изображение системы туннелей. Я вызвала в памяти переплетение цветных росчерков, сопоставила с рассчитанной мной частью сети и обнаружила удивительное сходство. Наконец-то моя фантазия, притупившаяся от тяжелого зрелища изъеденного эсвагом Неаполя, получила работу! Итак, возьмем на вооружение карту Эльвиры Леонардовны. Снова пришлось напрягать память, восстанавливать образ созданной профессором Фламмой карты… Нет, все-таки я туповата для того, чтобы называться ученицей Рейнольдса! Пришлось схитрить и воспользовалась ассоциативным рядом разноцветных слоников и фигурок Босха – я часто запоминаю одни цвета с помощью других. Считала, перебирала в уме бесчисленные цветные линии и думала про множество других вещей – уж если я начинаю думать, то думаю про все сразу, не словами, но образами, пазл-картинками. Я все ожидала встретить людей – беспомощных, перепуганных, изумленных. Даже подготовила несколько понятных и простых слов, чтобы утешить и хоть как-то объяснить им происходящее. Раз Рейнольдс смог объяснить школьникам теорию эсвагов Вуда, то смогу и я простым людям втолковать суть явлений. Но ни одного человека я не встретила. Сначала меня это удивляло, но по мере того, как я просчитывала истинное количество туннелей, я поняла, что туннелей стало гораздо больше, чем людей. На одного человека приходилось как минимум по несколько тысяч туннелей! А значит, и на меня. Мне вдруг стало себя безумно жалко, и я тут же сбилась с расчетов, воображаемая карта туннелей потускнела. И я впервые за последние три часа испугалась, да так сильно, что колени задрожали и подогнулись. Я плюхнулась спиной к скругленной стенке очередного туннеля. Видимо, настало время каждому человеку на этой Земле побыть одному. «Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать». Вспомнила, как когда-то давно, когда наш мир еще был похож на мир, а не на кусок эмменталя, Рогги-Ро танцевал на площади в Венеции перед дворцом Дожей. Я бы не сказала, что у него особенно получалось, но было что-то невероятно трогательное в его немного неуклюжих движениях. Надо бы все-таки прийти к центральному аттрактору, он ведь где-то совсем близко. «Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать». Как же там люди? Все люди? Что они успели понять и подумать за это время… Сколько прошло времени? Больше трех часов! Где-то шли войны – и туннели разорвали пространство, разделили противников, пули и снаряды заблудились в сплетении сводов. Где-то люди любили друг друга – и вдруг оказались одни… Остались один на один, думать о войне и о любви. «Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». Ведь уже близко! Я встала и заставила себя пройти сквозь последний туннель. И оказалась там, где и должна быть. - От имени диссертационного совета присваиваю тебе степень кандидата физико-математических наук, - профессор Рейнольдс попытался улыбнуться своей шутке, - ты у меня просто молодец, Оля. Его почерневшая и ставшая бесполезной электронная карта валялась в углу – вероятности эсвага стали равны единице. Откуда-то накрапывал дождь. - У меня есть гипотеза, конкурирующая с вашим утверждением о том, что эсваги – закон природы, которому пришло время свершиться. Это у него я научилась шутить, когда особенно тяжело. - Излагай, - шутливо-торжественным тоном потребовал Рогги-Ро, вытирая капли дождя с лица, - хочешь сразу докторскую? Я заложила руки за спину и возвела глаза туда, где должен был быть потолок, а было что-то, напоминающее глубокие соты и уходившее вверх, в темноту. А дождь все накрапывал – он, наверное, тоже заблудился в этом бесконечном лабиринте. - Туннели стали образовываться под влиянием желаний и эмоций человека, потому что явственно коррелируют с местами скопления людей: в крупных европейских городах их много, в глухих местах мало, в океанах совсем нет. Так, около моего дома образовались именно те два туннеля, которые я хотела бы видеть. - О которых мечтала, - доброжелательно подсказал Рейнольдс. - Совершенно верно, профессор, - я качнулась с пятки на носок, передразнивая Рейнольдса, - Я всегда умела находить туннели, потому что они образовывались именно там, где я хотела. И я смогла добраться сюда без карты, по той же самой причине. - Ага! Лилит – ученица Господа Бога. - Нет, - тихо сказала я, - Ваша. Рейнольдс кашлянул. Наш шутливый тон споткнулся, но я все-таки довела мысль до конца. - Быть может, я и сформировала этот мир, в качестве альтернативы Божественному порядку. - Это не докторская, это ересь, деточка, - рассмеялся Рогги-Ро, - даже если и так, - с серьезным лицом подхватил он мою шутку, то ты-то сама все равно следствие природного закона и... Он не договорил. Тонкие перегородки между отверстиями, когда-то бывшими лицами на портретах в МАИ, стремительно истаяли. «Как тает воск от лица огня». Гигантский провал ширился и рос во всю стену и выше, туда, где когда-то было небо. - Ну вот и все. Да только мне не сюда. - Что?... Как!? - Я хочу проверить, что случится с Сорренто – останется ли он инвариантом относительно преобразования пространства или нет. - Но…Вы не можете… - Счастливого пути, Оленька. Рогги-Ро успел нырнуть в боковой туннель за мгновение до того, как я и все остальное понеслось вперед, в раскрывшуюся пасть туннеля. «Сто пятьдесят метров в диаметре» - это было последнее, что я успела посчитать в этом мире.
…Хмурое осеннее небо на фоне черных веток. Господи, небо… Здесь есть небо! Желтый листок клена упал на плечо. Сидеть на земле жестко и холодно. Я встала и побрела домой. Я ведь в парке, недалеко от станции метро «Сокол», значит, через дорогу будет мой дом. Действительно, он тут и есть. Это хорошо. Все по-старому, все по-прежнему. Только около моего подъезда уже не было Неаполь-туннеля. Накатила и не отпускала мелкая, противная дрожь. Как там мои родные!? Господи, как же я всех люблю… И бабушку, и мою мамочку, и папу, и брата и неприкаянного несчастного Алешку… Я вдруг разрыдалась, подумав о том, что кто-то мог заблудиться в коридорах, не вернуться, не попасть сюда. Ускорила шаг и побежала, задыхаясь от слез.
…Прошел месяц. Я снова шла домой. Как и вчера. Так и завтра. С утра мне было особенно досадно на Эйнштейна. Плохо. Что-то тяжело все объяснять последнее время. Я остановилась и потерла виски. Голова болит… О чем это я? Да, об одном старом эффекте общей теории относительности Эйнштейна, но с этакой моралистической точки зрения. Дело в том, что для тех, кто не двигался по туннелям во время последней стадии эсвага, время шло быстрее. Сильно быстрее, так что все произошло за какие-то минуты, в то время как я бродила по клубку коридоров около трех часов. Так что никакого «откровения Человека перед своей совестью во мраке рушащегося мира» не получилось. И все свои пороки люди благополучно отнесли в мир новый. Но вообще странно было на что-то рассчитывать. О чем это я вообще? «Жаль, Рогги-Ро совсем мало уделил мне сегодня времени. Он такой занятой. Да и вообще… Вот…» Мысли не шли, как я не старалась. Что-то настойчиво рвалось из глубины сознания, жаждало заявить о себе. Я не могла больше обманываться… но с чего начать… Господи… с чего!?… Нет больше моих сил. Надо быстро. Сразу. Это только сначала будет больно, а потом уже лучше. Но с чего же начать!? Лучше всего прямо с кота. Которого у меня нет и никогда не было. Голова болит… Мне удавалось долгие пять лет считать, что моя бабушка жива, что она печет пирожки под Новый год, что она волнуется за мою работу, за мою одинокую жизнь, что она радуется конфетам, которые я ей приношу из Неаполя. Мне удавалось воображать разговоры с ней, мне удавалось убедить себя, что она здесь, что она со мной. Но теперь все закончилось, потому что… потому что…. Считать, что Рогги-Ро здесь, что он со мной, что я каждый день обсуждаю с ним науку… нет, этого я уже сделать не могу… Моя фантазия не безгранична!!! И пора наконец признать, что его больше нет. Его нет. Также, как вот уже пять лет нет моей бабушки… Их обоих нет…. нет… нет… Он не вернулся. Тогда, бредя домой в новеньком, только что родившемся мире, я надеялась, я почему-то надеялась, что в этом мире будет все немного иначе, что бабушка действительно встретит меня… Наверное, это мне наказание за то, что возомнила себя способной постигать мир с легкостью самого Бога. Впрочем, я всегда в чем-нибудь виновата… И уже не важно, что моя кандидатская диссертация не прошла Ученый совет ИКИ – никто ведь не считал, что мы живем уже на другой бране, никто не видел тот страшный туннель в Неаполе, ведущий В НИКУДА. Никого из членов Ученого совета или министерских чиновников не было там, в портретной галерее, когда открылась дорога в другой мир. Это ересь, деточка. Это суть вещи несовместимые. Все не важно. Все, кроме того, что Рогги-Ро больше нет.
Падал снег. Темная фигура отделилась от моего подъезда. Я ахнула. Выронила сумку. Рогги-Ро наклонился и протянул ее мне. Как узелок «ежику в тумане». Мерцал огонек его неизменной трубки. - Привет, - улыбнулся он, так знакомо вздернув брови домиком, - представляешь, Сорренто все-таки оказался неинвариантен и меня тоже занесло на вашу брану. Там такой концентрический туннель получился! Я молчала. До боли стиснула зубы. Все правильно: я захотела его видеть и вот, моя фантазия снова услужила мне. Его ведь нет здесь на самом деле. Слезы замерзали на моих щеках. Рейнольдс тоже замолчал. Посмотрел на меня. Кашлянул. Неловко повел плечами. - Я, конечно, должен был раньше прийти… Ну, так получилось. Голова болит. И земляники хочется. Кот снова сворачивается клубочком на моем стареньком шерстяном одеяле. Смотрит на меня, мертво, но по-доброму. - Оль,… ну извини меня… Я про диссертацию только сегодня с утра узнал, это мы все поправим. - Да при чем тут… при чем!?… - всхлипнула я. И вдруг обняла Рогги-Ро обеими руками, вцепилась в его куртку, вжалась в нее лицом. - Ну… Оленька, успокойся… Ну что ты… Я не видела, но знала, что он улыбается. Как же мне не хватало этой его улыбки! Рогги-Ро снова кашлянул. - В общем, как ты смотришь на то, чтобы поисследовать метрику этой новенькой браны? Лучше всего с Сорренто начать. Теперь, правда, надо своим ходом. Я нам два билета в Неаполь купил, на завтра. Ну, а там на поезде… Помнишь, мы от Фламмы ехали? Ты ведь поедешь со мной, да? Я закивала, не отрывая зареванного лица от его пропахшей табаком куртки. Снег все падал и падал. Кот бесшумно пропал где-то в темноте. Я видела перед собой глаза бабушки – впервые лучащиеся тихим спокойным счастьем. Рогги-Ро обнял меня. - Дурочка ты моя. Это было со мной, это было здесь и сейчас.
Послано - 24 Апр 2008 : 14:10:27
А можно ложку дёгтя? "Перед толстым как буйволиный лоб стеклом пляшет на веревочке Пульчинелла, белый клоун в черной маске. " Это кукла - Пьеро. Пульчинелла - аналог нашего Петрушки и английского Панча (в комедии дель арте Пульчинелла - роль дзанни (забияка, сквернослов, бабник), ближе к Арлекину (он же Труффальдино) или Бригелле, в отличии от Пульчинеллы - роли бестолкового слуги-деревеньщины с юга полуострова).
Послано - 24 Апр 2008 : 14:27:20
А мне понравилось - даже больше, чем "Радужные Анаграммы". Только вот фокусы со временем я не понимаю:((( Перечитаю еще, наверное:)
Послано - 24 Апр 2008 : 14:31:29
Прочитал с большим удовольствием и интересом! Читал непрерывно, не откладывая в сторону, т.е. увлекся. Краткое резюме: 1. Это, действительно, настоящая Научная фантастика в ее, я сказал бы, эталонном варианте, который подразумевает наличие реальной научной гипотезы, еще лучше теории. Здесь это - Теория космических струн в земной ее проекции, которая и составляет суть фантастической компоненты. 2. Это художественное произведение, потому что не есть вариант научно-популярного сочинения, а есть драматургия человеческих взаимоотношений, характеров, судеб. Возможно, герои из научного мира несколько "типовые", но, сам будучи представителем этого мира, знаю, что этих типов не так уж и много. А прорывы в науке совершают те, кто ею живет - тип "Рогги-Ро" или "Гинти-Ганкель" вполне объемно и убедительно "промоделированные" автором. 3. Это философское произведение, что является одним из необходимых условий истинного НФ. В философии его присутствует две компоненты: социально-философская (взаимоотношения человечества и науки) и космическо-философская, рассматривающая философию динамики развития мироздания. Наверное, это не легкое чтиво для малограмотных читательских масс? Не могу судить, потому что сам прочитал с легкостью и интересом, но все же восприятие повести не требует специального математического или физического образования - достаточно согласиться на условия "игры" в предлагаемых топологических декорациях. Но посмотрим, как примут повесть другие читатели...
Извините, но никак нет . Это таки Пульчинелла - традиционный неаполитанский кукольный персонаж. Во всяком случае, неаполитанцы именно так его и называют.
Денис
Только вот фокусы со временем я не понимаю:(((
Рада, что понравилось . "Фокусов со временем" там практически нет совсем, а то, что есть на самом поверхностном уровне и никаких особых размышлений не требует.
Там просто факт, что для людей "работающих" с туннелями время, как функция топологии, идет медленне, вот и все. И это там и не объясняется, просто намечается аналогия с общей теорией относительности.
И для сюжетной линии эти "фокусы" (один единственный) тоже почти не существенны.
Василид 2
Спасибо!
восприятие повести не требует специального математического или физического образования - достаточно согласиться на условия "игры" в предлагаемых топологических декорациях
Именно этого и хотелось - это была, в некотором роде,попытка объяснить теорию суперструн художественно, потому что мне все-все говорили что это никак-никак невозможно .
MrGrey
Давненько не читал качественной научно-фантастической повести. Что могу сказать? Спасибо!
Ради этого все и затевалось! Таки безумно хочется НАУЧНОЙ фантастики, а найти ее сейчас оч. сложно....
Послано - 25 Апр 2008 : 04:47:46
Оля, молодец! Богатый язык, лаконичные и зримые картинки. "Зашла в ближайшую кафешку и, пристроив пакет у недобро поблескивающей стальной ножки стула, вместо горячего шоколада заказала рюмку граппы. На полу спала тощая кошка". ОТЛИЧНО! И НОЖКА, И КОШКА! СЕЙЧАС ТАК ЕДИНИЦЫ МОГУТ ПИСАТЬ ОБСТАНОВКУ ЧЕРЕЗ ДЕТАЛИ. В целом - то, что я и раньше говорил: не мейнстрим. Сейчас читатель хорошо разбирается в том, как работает компьютер: нажимаешь кнопку, и он работает. Теория струн сама по себе не может быть основой сюжета, как у тебя, а только поводом попасть в другой мир и спасти его мечом или бластером. ."Серьез" внедряется по полстранички, с шуточками, чтобы читатель не заскучал. Словом, пристроить повесть будет трудно. Разбросайте по журналам. Кстати, прежнюю-то опубликовали? Почему ее нет на СИ?
Послано - 25 Апр 2008 : 05:29:26
Благодарю Дан за то, что ее произведение заставило выползти из тени старых знакомых Архивов. Очень приятно видеть, что они не покинули нас.
Послано - 25 Апр 2008 : 09:03:51
Я и не покидал Архивов. Просто нахожусь в другом "бране" и срочно кропаю романы, в т.ч., обещанный Дедом Морозом Архивам... А пока не выполнил обещанного нефига лысиной отсвечивать.
Послано - 27 Апр 2008 : 10:51:54
Отличная Научная фантастика. Свехэмоциональная и романтичная. Пожалуй в этой книге концентрация чувств и эмоций достигла апогея, написать так без вопиющего утрирования и гротескности способен не каждый человек, я уж не говорю о женщинах.:)) Тут все в превосходной степени. Всё так же немного по- сумасшедшему,с легкой шизофренией.(ну какой ученый без приметы? :) ) Отлично прописанные хар-ры, даже у статистов. Немного напрягает гладкость и глянцевость,..знаете у истории нет углов о которые ударяешься и морщишься поглаживая воображение, но право слово я не знаю, упрек это или достоинство. Знаете так бывает, когда текст обкатывается и причесывается долго и трепетно. Бывает..., но не слишком похоже...в тех случаях эмоции тускнеют, становятся выхолощенными...Здесь же они втягивают вас и мучают вместе с героиней.(Не хочу быть женщиной:) ) Радует хеппи энд. Грусть и несчастье всегда хороши небольшими дозами, дабы оттенять все то, что приносит радость и, будь то счастье ученого сделавшего очередной шаг на пути постижения или души обретшей взаимность. Книга где есть все для пира вашей "тонкой" сущности, включая самопогружение. Удивительно, но присутствует даже динамика и драйв, своеобразный, конечно, но начав читать книгу которая никак не соответствует твоим вкусам и сегодняшним интересам..., тонешь... Похожие ощущения бывают от падения с небольшой высоты на спину...Дыхание сбивается, мир вокруг подергивается мутной пленкой, он искрит и искажается пока вы пытаетесь втянуть в себя хоть глоток воздуха, на губах появляется вкус паники...и тут как по благословению на вас обрушивается вместе с вздохом пахнущий дымом и сыростью, но живой и живущий мир. Хороша идея туннелей связывающих разные миры(говоря образно и фактически) Город в котором нет окраин, все человеческие мирки связаны в общий клубок, распутать который- значит оставить лишь тонкую одинокую нить, пусть и бесконечную...
Да, у текста нет жесткости и жестокости, нет драйва бешенного и крутости героя, как в прямом так и переносном смысле. Поиск, беспомощность и надежда... Повесть иногда производит впечатление некоей куколки которую застигли в тот момент когда она хотела стать бабочкой, не дали ей возможности показать себя в полной красе...Присутствует некая скомканность и спрессовывание событий, свойственное скорее рассказу, чем повести или роману. Это не портит картины, лишь обозначивает новые горизонты и возможности на пути к совершенству. Эмоции преобладают над действием, гармония не достигнута. Тем не менее отмечу классность произведения, талант автора и рассказчика.
Сейчас действительно НФ не в моде, чего конечно жаль. Самое паршивое, я полагаю, что мода сия больше не вернется, оставшись лишь увлечением меньшенства.
Это суть вещи несовместимые.(с)
П.С. Я не понял как мир вновь обрел стабильность? Своеобразная перезагрузка? Тяга к равновесию и стабилизации?
На СИ все есть, все три моих сочинения. На странице, где размещен "Клубок", есть ссылка на страницу с *Радужными Анаграммами* и "Открыть теорию относительности". Я просто фамилию поменяла , c Хованской на Сажину.
Ziriaell
Ура! Да здравствует Физика!
костик
Ой, Костик, у меня просто нет слов с твоих букафф... Вот правда, ради такого Отзыва стоит написать еще что-нибудь, хоть бы даже и роман целый. Спасибо тебе огромное!
Я не понял как мир вновь обрел стабильность? Своеобразная перезагрузка? Тяга к равновесию и стабилизации?
А не факт, что новый мир обрел стабильность - то, что там пока нет туннелей, совсем ничего не доказывает. Может, там устойчивость каким-то другим образом нарушится. Пока просто наш мир "переехал" на соседнюю трехмерную брану, "дуплицировался". А уж какая она, эта новая брана, да кто ее знает...
Послано - 08 Мая 2008 : 00:25:25
(Тихо просочившись между рядами поклонников автора) Сами мы не местные... Неаполь не знаем...
Впечатлило. Прочиталось легко. И даже без небольшой лекции по теории струн в маленьком питерском кафе, можно было понять что к чему. Мерси! Хотя, поначалу было и странно про бабушкины пирожки и "не ела со вчерашнего вечера"... и про умершую бабушкину сестру... к которой бабушка отлучалась почти на весь день, и поэтому не имела удовольствия лицезреть Рогги-Ро... Да и про кота... который такой же как у профессора Фламмы... Но, все устаканилось в конце. Мило. Очень. Правда. Интересно и познавательно. Согласна и с Ziriaell ибо захотелось знать, откуда ноги растут у этих вот формул и этих вот выкладок:) В общем, респект. ИМХО стоящая вещь!
Послано - 08 Мая 2008 : 18:16:54
Да, кстати, насчет "многострадального эпохальника"... Прошу прощения, если задеваю больную тему (помнится мне, там трения какие-то возникли), но все же, будет ли выложена окончательная, отредактированная версия? Или "проект заморожен"? А "срочно еще что-нибудь написать" - это хорошо. Ждем-с :)
Отредактированной версии как таковой не предусматривалось. Игра была совокупностью постов игроков, а не единым текстом. Сейчас игра закончена, т.к. выложен последний пост и написано слово "конец". Проект не заморожен, а просто завершен.
Что касается книги, то, хоть она и будет "по игре", но фактически будет сильно от нее отличаться: и по сути, и по форме, и по стилю, и по содержанию, и по персонажам.
Послано - 08 Мая 2008 : 21:10:48
А вообще мне уже почти удается подсадить гуманитариев на теор.физику с космологией Мне есть чем гордиться!!!
А еще мне хотелось вспомнить... Сименона, извините. Его "трудные романы". Помните, там такой Дюпюш был, который "застрял" в экзотической стране Бразилии и остался там навсегда, полностью изменив свой менталитет? Вот одно из следствий "смены стран".
Послано - 14 Мая 2008 : 22:06:51
(с робкой надеждой) Продолжения? А если серьезно... Знаний по физике таки не хватает То есть, читать можно и так, и даже кое-что понятно, но все время кажется, что что-то упускаешь из-за этой вот нехватки знаний. Но это мое личное впечатление. В остальном все просто прекрасно. На мой вкус. Неважный из меня критик
Ну, продолжения именно этого мира и этих персонажей, наверное, уже не будет... С ними как-то все уже понятно . А повторов, пусть и не буквальных, а "идеологических", не хочется.
У меня есть идея про одну очень-очень странную вещь (это меня тут Набоков поразил до невозможности и навел на всякие мысли). И еще про Средневековье есть идеи, как реализовавывать эпопею отца Ричарда. Я тут Валентинова почитала, посмотреть, КАК это в принципе люди делали , но это совсем-совсем не то, что мне бы хотелось - хочется как бы "Умберто Эко + многомерные пространства + Достоевский + проповеди + инквизиторские процессы + оживленное махание двуручником + ...." Вот . И еще есть одна идея... но она такая, я бы сказала, наглая, что я ее пока даже и озвучивать не буду. Но с другой стороны, если я это все не сделаю, то оно так и умрет, и никто про это про все не узнает никогда, что оч. обидно
А что ОСОБЕННО НЕПОНЯТНО по физике было? Ну, самое-самое "смутное" из всего? Так, чтобы мне на будущее знать, по каким вопросам я "особенно невнятна"
Послано - 15 Мая 2008 : 22:33:17
Я немного неправильно выразилась. Оно не то чтобы "непонятно". Просто все время присутствует ощущение, что ты видишь только "верхушку айсберга", в то время как автору виден весь "айсберг" целиком :) И вот тебе тоже очень хочется этот "айсберг" посмотреть и пощупать, ан нет - квалификации не хватает :) Вот, надеюсь понятно выразилась. Впрочем, это скорее мои личные глюки, чем недостатки данного текста. Да, все вышесказанное относится исключительно к, так сказать, научной составляющей произведения :)
А идеи свои бросать не вздумайте :) А то читателям тоже обидно будет.
Послано - 24 Июля 2008 : 05:05:58
Наконец пресловутый коллайдер кого-то вдохновил ;)
Эволюция цивилизации – часть эволюции Вселенной, следовательно, туннели Вуда – это просто закон природы.
Самый фундаментальный, пусть и не общепризнанный, факт ;) Даже пан Лем - и тот порывался к чему-то призывать и о чём-то предостерегать там, где больше всего уместно Хеоровское (Щеглов, Панга) "Дуумай!" :-)
Я прочитал повесть пару дней назад и до сих пор нахожусь под впечатлением. Признаться честно, я привык к более драйвовым вещам с погонями, поединками и войнами миров. Но в этом тексте я нашел то, что инстинктивно ищу в каждой книге, но нахожу далеко не во всех. Только в лучших. Это нечто отличает искусство от графомании, заставляет читать не отрываясь всё от корки до корки и оставляет после прочтения невыразимое никакими словами ощущение причастности к чему-то красивому, мудрому, стоящему... Одним словом: спасибо!
Вселенная не зависит от нашей воли, но лишь до тех пор, пока мы с этим согласны.
Версия для печати
Послано - 22 Апр 2008 : 01:36:27
. Это таки Пульчинелла - традиционный неаполитанский кукольный персонаж. Во всяком случае, неаполитанцы именно так его и называют.
.
