Ведь сказано всё. Нам осталось лишь перетряхивать крохи из изречений прошлого, подобно цветным стёклышкам в калейдоскопе, смутно надеясь, что из них сложится что-то на вид новое.
Я мог бы рассказать тебе сказку про сражение отважного Терминатора с коварным Чернокнижником, или эпопею о вечной борьбе российской ментуры с Великим Ктулху. Могу порадовать тебя лирической новеллой о Ромео и Джульетте; в конце произведения несчастные влюблённые принимают каждый по красной таблетке и выходят из Матрицы. Могу изложить тебе пять основных вариантов мировой истории — от ЦК КПСС, западных СМИ, российской Академии Наук, математика Фоменко и писателя Пелевина.
Так я ведь и предлагаю тебе. Целых пять.
Настоящая правда — явление настолько фантастичное по сути, что парадоксальным образом исключает само себя. Кстати, раз уж мы заговорили на эту тему, почему бы тебе не выслушать сравнительно короткую, но весьма поучительную историю Взлёта и Падения Фантастики?..
Случилось это в те времена, когда твой дедушка был совсем молодым, а люди ещё жили снаружи компьютеров, внешне напоминавших тогда жестяные коробки.
Фантастику придумали те немногие парни, кому честность не позволяла заявить, что они-де пишут правду. Таковых во все времена недоставало, а поскольку и тогда в их сторону многие посматривали весьма косо, то нет ничего удивительного, что Фантастика быстро приобрела статус закрытой зоны, литературного гетто.
Что такое гетто? Я не знаю, внучек, но это выражение часто встречается в работах так называемых «литературных критиков». Судя по некоторым намёкам, гетто — это такая огороженная часть пространства, куда помещают всё самое ценное. Туда, например, помещали негров, чтобы их не обижали белые расисты. Про расистов ты знаешь, ты ведь читал «Хижину дяди Тома» в адаптации под стиль Кастанеды.
Человечество в те времена было очень мудрым.
Оно понимало, что Фантастику следует защищать. И что в первую очередь её надлежит защищать от сущностей, именуемых литературоведами.
Существовала такая относительно небольшая категория людей, присвоивших себе право высказывать мнения о литературе за всё человечество сразу. Они частенько встречались между собою на разнообразных конвентах; они могли часами рассуждать о «чувстве языка» и отличии «искусства» от «творчества»; ими издавалось множество монографий и критических эссе. Для них превыше всего в произведении была эстетика, высшая гармония слова, в то время как значение сказанного отходило на второй план. «Неважно, что ты сказал, важно, как ты это сказал» — было их тайным девизом.
Их не волновало мнение несогласных с ними, равно как и количество таковых. Напротив, всех несогласных они объявляли профанами и чурбанами, а большое количество таковых лишь использовалось ими как довод в поддержку своей точки зрения, исходя из тезиса о безвкусии толпы. Таким образом они представляли собою замкнутую элиту, действующую строго по принципу круговой поруки и претендующую на мировое господство в сфере вынесения вердиктов.
Вообще следует признать, что подобная ситуация не была уникальной для того времени. Например, Арнольд Шварценеггер, легендарный киноактёр, слава которого донеслась даже до наших дней, не получил ни одного «Оскара».
Почему?
Потому что присуждением и вручением кинонаград в те дни ведали люди, подобные литературоведам, о которых я тебе уже рассказал. И фильмы, в которых снимался Шварценеггер, не казались им Высоким Искусством.
Так вот, все эти люди — литературоведы, кинокритики и прочие — были глубоко несчастными в личной жизни. Невзирая на все их попытки привлечь к себе внимание, никто их не слушал и не читал — кроме разве что их самих и их знакомых. Хотя они были явными безумцами, никто их не преследовал и не смеялся над ними, ибо человечество в те времена было не только мудрым, но и гуманным.
Именно поэтому люди не стали ради спасения Фантастики удалять литературоведов, как мы удаляем заражённый файл.
Человечество поступило иначе, придумав специальную хитрость, чтобы отвлечь литературоведов от нового жанра. Им сказали: «Фантастика — не литература». А поскольку большинство литературоведов полагало унизительным тратить время на нечто, не являющееся литературой, то внимание их вновь перешло на ранее существовавшие жанры — прозу, лирику и тому подобное. Если же кто из них и уделял внимание новому жанру, то тратил на него значительно меньше яда.
Таким образом удалось спасти Фантастику. Её огородили забором, превратив в неприступное гетто, надёжно защищённое от любых врагов.
Это были, без преувеличения, золотые годы Фантастики.
Избавившись от спуда в виде строгих требований к языку, зачастую основанных на едином лишь «законе прецедента», фантасты смогли всецело сосредоточиться на свежих сюжетах, новых идеях, ярких персонажах. Пытался ли кто-нибудь с «вумным видом» рассуждать о чувстве языка Гибсона или плеоназмах Гаррисона? Если и пытался, то в число их не входил ни твой дедушка, ни его знакомые. Фантастика как жанр изначально не особо подходила для эстетов и буквоедов, фанатиков завершённости формы и охотников до лингвистической изысканности. «Суббота для человека, но не человек для субботы» — начертано было на Вратах в ея Храм. Люди искали в оном Храме не изящеские словоблудия, не лукавства извилистого языка, а новые идеи и мысли, чуждые серой повседневности. И находили.
Важным в то время всем казалось не то, как ты говоришь, а то, о чём ты говоришь.
Оглядываясь сквозь века, представляется совершенно очевидным, что подобная ситуация не могла длиться долго. Подобная ситуация возможна лишь когда жанр молод, и не исчерпал все возможности для экспансии.
Но когда жанр выдыхается, и начинает повторять себя — как это было и с героическим романом, и с романтическими новеллами, а теперь и с Фантастикой, — всё большее внимание обращают не на то, что ты говоришь, а на то, как ты это сказал.
Именно на этой почве процветают существа, литературоведами именуемые. Ибо нельзя измерить в градусах или литрах новизну сюжетной идеи, зато вполне достижим подсчёт применяемых автором словесных штампов или заимствований. И как раз из подобного подсчёта проистекало 90% рецензий, монографий и критических эссе той эпохи. Тогдашние критики не знали — да и не хотели знать — как подобает вести себя с жанром, в котором главное место занимает не стиль, а идея сюжета. Детектив, скажем, подобных проблем для литературоведов не нёс, поскольку ни в одном из них идея сюжета не может принципиально отличаться от аналогичных идей в других образцах жанра. Поэтому детектив можно подвергнуть более или менее точной количественной оценке. В Фантастике же каждый читатель выносит вердикт произведению самостоятельно, думая своей головой. И литературовед, написавший хвалебную рецензию на бездарное произведение или ругательную — на блестящее, рискует крепко опозориться на весь критический андерграунд.
Возможно, именно по этой причине литературоведы притворились уверовавшими в «нелитературность» Фантастики? Поскольку в противном случае вампирам пера пришлось бы признать своё бессилие перед новым жанром? Кто теперь это знает...
Рано или поздно любой жанр исчерпывается, находит свои границы. И Фантастика не стала исключением.
Правда, с Фантастикой был особый случай. Сама по себе исчерпаться она не могла, поскольку черпала новые идеи в научно-техническом прогрессе. Но её подвёл тот же внешний фактор, который и был источником её силы.
Скорость научно-теоретического прогресса на краткое время превысила способности фантастов к умопостижению.
Само по себе это ещё не было катастрофой для жанра, благо длилось весьма недолго — и к тому же не единым научно-техническим прогрессом жила Фантастика. Кроме того, хоть писатели отныне и не могли выдавать надёжных прогнозов на будущее, за ними оставалась роль популяризаторов.
Но в жанре образовался некий, как бы временный, застой.
В застойных водоёмах обычно начинает расти камыш, а в застойных жанрах расцветают литературоведы.
Присутствие литературоведов является надёжным признаком того, что жанр гибнет, если ещё не погиб. Ибо когда жанр жив и развивается, литературоведы, привыкшие читать книги не душой, но калькулятором, не успевают выработать систему шаблонных оценок.
Их не удавалось более водить за нос легендой про то, что Фантастика — это не литература. Слишком красноречивы были цифры кассовых сборов и величины тиражей. Легенда лопнула с оглушительным треском. Вначале это произошло на Западе, ну а потом коснулось и всего остального мира. И не случайно свершилось это в тот самый миг, когда жанр оказался беззащитен; в этом отчётливо видна тень скрытых закономерностей нашего жестокого мира.
Ты спрашиваешь, что такое Запад?.. Западом, внучек, называлась та часть планеты, которую при вращении позже начинало освещать Солнце.
Откуда начинался отсчёт? Ну откуда мне знать, внучек, запроси лучше инфор. У тебя на это всего пара миллисекунд уйдёт, а мне не придётся отвлекаться.
Итак, стены гетто пали, и вокруг лучших образцов жанра начали кружиться вороньи стаи.
Пока ещё лишь нерешительно каркая, они уже присматривались, какой кусок живого, истекающего кровью мяса можно отхватить. Хищники были наготове. Они ждали очень долго, и не могли поверить своей удаче.
Некоторые, не решаясь отхватить самый жирный кусок, отщипывали по кусочку с краю — составляя не слишком лютые рецензии к сравнительно малоизвестным или не претендующим на серьёзность произведениям. Иные же избрали жертвою своею тех, кто не причисляет себя в открытую к Фантастике, хотя фактически работает в фантастическом жанре.
И стали всё громче звучать претензии, нотации, приговоры уже в адрес самых именитых мэтров, начиная с замечаний по поводу «литературного языка» Лукьяненко и «корявых метафор» Перумова.
И просочилась декаденция даже в незамутнённую юдоль сверкающей мысли — в тогдашние сетевые форумы, чьи обитатели казались поначалу совершенно устойчивыми к заразе.
И вцеплялись порою в одно и то же произведение сразу по двое-трое стервятников, которые, заметив конкурентов, немедля вступали в схватку друг с другом. Таким парадоксальным образом некоторые наиболее заметные творения, выделявшиеся, подобно шпилям, среди своих собратьев, смогли ненадолго отсрочить свой конец.
Но нельзя избежать неизбежного.
И появлялось с каждым годом всё больше литературоведческих произведений, и всё меньше — собственно литературных.
И начинали литературоведческие произведения всё больше походить на учебники по правописанию, и всё меньше — на произведения, долженствующие указать читателю, какая книга интересна, а какая — нет.
И начали вдруг приходить в Храм Фантастики странные личности, подобных которым там никогда не видели раньше. Эти личности, прежде бывшие почитателями иных жанров, и ринувшиеся покупать Фантастику, едва её признали литературной, были в недоумении в связи с отсутствием ориентиров. «Как выбрать? Этого ругают, но, с другой стороны, ругают и этого. Нет здесь непоругаемых. Как быть?» И ответствовали им сурово завсегдатаи: «Думайте своею головой, как делали всегда мы». И в ещё большем недоумении были неофиты: «Как же можно думать своею головой? Для чего же тогда существуют литературоведы?»
И растворилась Старая Гвардия в сером бесцветье Нового Массового Читателя, подобно тому как тает превед под натиском медведа. Ибо не может соперничать порядок с хаосом, а «мерседес» — с асфальтоукладчиком.
И сместились критерии. Поплыли расценки. И нередок стал случай, когда читатель открывал книгу с калькулятором, чтобы проверить, сколько раз автор использовал один и тот же словооборот, к которому потом можно прицепиться при написании рецензии.
И стало смыслом существования литературы — литературоведение, как до того происходило с театром и другими устаревшими видами искусства.
И было Падение Фантастики предзнаменованьем общего крушения, ждущего литературу в целом после гибели последнего её бастиона.
Так было. И так стало. И, пока глаза мои не превратились в цифру, можно было назвать их свидетелями грандиозного позора. Теперь, однако, когда воспоминания все в одном формате, цена истине ровно такова же, какова цена лжи.
Пойду-ка я посплю, внучек. Сказку я тебе уже рассказал, теперь можно отдать дань своей древней слабости — видеть сны. Вам, новому поколению, не понять этого кайфа...
Ты что-то ещё хочешь спросить? Является ли вся эта история правдой?..
Ну конечно, является.
Одной из.