На холме Меркурия. Дневник прежней ведьмы.

Возможно, я узнала бы мою знаменитую родственницу лучше и, самое главное, учла ее ошибки.

Возможно, у меня не возникло бы такого поклонения этой великой волшебнице и ее обожествления.

Возможно, если бы родители донесли до моего разума всю нелепость роли бабушки в том самом спорном деле…

«Возможно», «вероятно», «а вдруг» – и ничего не было бы?

Вместо этого, меня с самого рождения, под любыми предлогами, лишали общения с Той, что могла бы вечно править миром. А страх перед поверьем, что проклятое наследство – опасный дар ломать чужие судьбы – передается через поколение (между мной и той самой бабушкой стояло нечетное число пять), это верование подготовило самую благоприятную почву для моего священного восхищения и подражания.

Сказать правду, я и видела-то Её всего несколько раз. Страх родителей перед появлением бабушки и нелепая суета была мне странна. Нет, дом не приводился в идеальный порядок, как это обычно бывает перед приездом того, мнением которого дорожишь. И на кухне огонь не вспыхивал с удвоенной силой.
Я замечала, что мамины веки начинали краснеть, и сама она как будто испытывала чувство вины перед своим супругом, моим отцом, который вел себя алогично с нашей, детской, точки зрения. Пропадал в кабинете, варил зелье гадко-коричневого цвета, а потом заставлял всех, включая прислугу, его пить. Было замечено, что после именно этой гадости появлялся насморк – и весь дом, заговоренный бытовой магией, дружно сморкался в платки и тайно вздыхал от самодурства предусмотрительного главы. А мы, дети, усвоив неприятное последствие, заставляли себя уговаривать и, только под угрозами отца лишить нас какого-нибудь подарка, глотали вонючую отраву…

Секрет молодости волшебников безыскусен – они скрывают свой возраст под маской молодости при помощи двух видов магии – обычной, Гесперидовской, и Эмайн-Аблаховского Сна. Из нашего разговора я поняла: Вы выбирали только яблоки и амброзию, ибо желание быть всегда в гуще всех событий стало причиной Вашего опыта и мудрости, в то время как мое предпочтение Эмайн-Аблаховского сна не дало мне ничего, кроме чувства потерянности первых нескольких лет после каждого пробуждения. Я проспала или намеренно избегала, удаляясь на пустынные острова, почти все великие войны, Инквизицию, годы Великой Скорби – и, если я Вас старше на 500 лет, а Ваш опыт тянет больше, чем на мои две с половиной тысячи лет, то сколько же я пропустила?

Моя знаменитая бабушка, как я слышала, имея свою собственную магию, не пользовалась ни одной из двух основных. Были встречи, когда она казалась невероятно старой, как сам Хронос, наш прародитель, – мы с трудом узнавали ее в такие минуты; но чаще она появлялась прекрасная, юная… Именно в подобные визиты родители тряслись от страха больше всего. Бабушка вежливо «не замечала» поджатых губ отца и «верила» в очередную простуду всей семьи. Спустя пару часов встречи мы, ее внуки, уже с радостью поддерживали смешную игру «обмани родителей»: будучи спасенными бабушкой от заложенности в носе, старательно (в присутствии взрослых) сморкались в батист и жаловались на то, что совсем не чувствуем, как изумительно пахнет суп или любимый пудинг…

А пахла бабушка, когда приезжала молодой, божественно! Цветы в саду реагировали на появление Ее, имеющую столько имен, мгновенно: розы раскрывали свои бутоны, а шиповник за ночь взбирался по каменной кладке на верх изгороди; маки, лилии и нарциссы казались крупнее… И, если в тот день был ветер, то о присутствии бабушки все местные карнавонширские маги узнавали по флюидам благоухания диких фиалок, растекавшегося по графству.
Розы. Да, бабушка пахла именно розами… Это была ее личная магия, которой так боялись (я поняла позже) наши родители. Влюбляясь, старая, как мир, колдунья молодела, сбрасывала с себя несколько сотен лет возраста. Не знаю, была ли я последней внучкой, видевшей Великую Богиню-Колдунью-Волшебницу, но, это точно, я унаследовала ее самое ценное – воспоминания, мысли и секреты.

– Милая моя, дорогая… Я счастлива… И желаю тебе такого же счастья,- бабушка потрепала меня за щеки.
Между нами обеими (в отличие от моей старшей сестры и брата) установилось особое расположение, начиная с самого знакомства (последняя встреча была в аккурат перед бельтайновской ночью). Пока я была мала, бабушка сажала меня себе на колени, когда не видели родители, и зацеловывала, а потом рассказывала какие-нибудь истории о колдунах, эвфемизмично названных древними богами. Я обожала эти сказания! Да, бабушка успела поведать обо всем, только про свою злополучную историю и наказание умолчала…
– Бабушка, а разве можно влюбляться каждый раз по-настоящему? – в тот, последний, преднощный разговор мы полулежали на кровати, и самое время было поговорить о сокровенном, под вечерний треск камина.
– Можно,- тонко улыбается, как и Вы сейчас, древняя богиня, – нам можно все… Почти все…
Лицо ее внезапно стареет:
– Устала я… – быстро справляется с собой и заговорщически шепчет, – ну а ты-то… скажи… скажи, – тянется ко мне и щекочет меня. Я хохочу, извиваясь, – признавайся, негодница, сколько раз влюблялась?
– Не надо… я скажу… несколько раз, не помню…
– Ну-у-у? И удачно?
Легкомысленно вздыхаю:
– Нет, – вижу мгновенное разочарование бабушки.
Она берет своими длинными белыми пальцами меня за подбородок и просто пронизывает своим взглядом, заставляя не отводить виноватых глаз:
– Если ты моя внучка, ты обязательно должна уметь управлять любовью… Пусть даже возраст не пришел… Что-то должно быть…

В моих глазах начинает щипать, наверное, морская соль, из которой, по смешной легенде, появилась сама бабушка.
– Ну-ну,- она с досадой отпускает меня и повторяет,- что-то же ты должна уметь делать сама.
– Это нечестно, я не могу принуждать…
Сапфиры бабушкиных глаз теплеют:
– Так ты, хулиганка, даже не пробовала?! – она обрамляет теплыми розово-ароматными ладонями мое лицо, наклоняет голову и целует мою смущенную макушку, долго не убирая губ, – есть… конечно есть… Ты взяла больше от Антэроса, твоего прадеда, чем от меня. Тяжеловато тебе будет.
Бабушка грустно улыбается:
– Но пусть об этом тебе расскажут твои родители. Они и так боятся, что я повлияю на тебя.
Кипрогения спрыгивает с кровати, подходит к камину и протягивает руки к огню. Я, заинтригованная, молчу и просто слушаю неторопливые слова:
– Когда-нибудь и ты устанешь, как и я. Потому что это неблагодарное дело – нести любовь. Смертные сразу видят боль, оскорбления, предпочитают порок и пренебрегают даром, который вдруг сваливается им на голову. Да, я пошутила в своей жизни немало, и все время надеялась, что мои шутки принесут людям счастье,- бабушка повернулась ко мне лицом, послушное кресло вежливо развернулось, и колдунья села,- но я ни о чем не жалею. Что было, то было…

Она снова не договаривает и, не делая ни шага, возникает передо мной, садится на край кровати:
– Я устала… очень устала… Любить – это наказание, поверь мне… А мое проклятие, этого проклятого ханжи Урануса, даже ты несешь его, как твоя мать, сестра, брат… В разной степени, конечно… Бедная моя девочка, ты только начинаешь свой путь… Но когда-нибудь и ты, я знаю, впишешь свою последнюю запись…

Дальше воспоминание мутнеет и обрывается на подарке бабушки – книге-дневнике. Кипрогения рисует в воздухе заклинания, создает невидимую посторонним глазам небольшую полку и отправляет туда, по воздуху, мое будущее наследство.
Что же потом? Потом… По маминым словам, сказанным с глубоким вздохом, пришло время новых волшебников: старые, один за одним, уходили в небытие, кто-то присоединялся к звездной пыли, кто-то заточал себя в горе, бабушкиной волей стало вернуться пеной в океан…
Мне до сих пор думается, что мы любим смотреть на движение воды, потому что тоскуем по Великому Дару одной из первых Ведьм – Богини Любви.

А бабушкин дневник я сберегла, – много было охотников до этой ценности – и совсем недавно передала уже своей внучке, наивной малышке с изумрудными глазами и великолепными каштановыми волосами.
Также я исправила ошибку бабушки и своих родителей: рассказала своей внучке об опасном наследстве. Надеюсь, это спасет судьбу моей зеленоглазой радости… А я… я устала… очень устала… Я не могу больше любить и выносить это наказание. Переданное через пять поколений моей такой Прекрасной, но такой несчастной прародительницей…

Да, мы, Боги, любим шутить: наши розыгрыши – это испытание для тех, на кого мы обратили внимание. Бывало и так, что шутки Сил Имущих заходили далеко, но в этом была вина тех, кто хотел обманываться.
Что я видела каждый раз, появляясь среди людей? Мужчины обманывали женщин ради денег, ловеласы упивались болью брошенных им дам, а прекрасный пол мстил, наставляя рога своим мужьям… Разве это искусство Любви мои предки подарили человечеству?
О горе мне, горе! Содом и Гоморра, разве не вас наказал Хронос, испепелив до тла? Что может быть священнее любви двух половинок мироздания? И если бы однополая любовь была благословенна, разве от нее не рождались бы новые дети-вселенные?..

Я сонно внимаю Вашему голосу, моя рука устала гладить мех пледа, а губы – греть кубок с остывающим глинтвейном. Будь я обычной смертной, я бы отбросила все эти условности, встала бы со своего кресла и смертной куртизанкой подошла бы к Вам, заставила бы подчиниться, расстегнула бы все пуговицы… И уже не искусственный мех, а теплую живую кожу гладили бы мои пальцы…
Но Вы, увлеченный своими миражами, не видите картины, возникшей в глубине Вашего замка: пара двух призраков кружится под музыку, плывущую из-под купола…

Он был слишком стар для Нее, королевы, решившей принести себя в жертву ради своего народа. И я пожалела ее. О, Хронос! Мне было всего четырнадцать! Откуда я могла знать, что юная особа, будучи старше меня всего на пару лет, та самая Гвенхуивар, предназначена одному из самых великих смертных? Она была так прекрасна и, опьянев, как и я сейчас, поведала мне о своей нелюбви к мужу, мне, первой встречной, задержавшейся в таверне в ожидании пары отдохнувших лошадей…
Я просто пожалела ее… Да, я была расслаблена хмелем, как и сейчас; пообещала будущей королеве, что она найдет Любовь и будет счастлива, что, если моя случайная знакомая пожелает, у нее будет такой поклонник, который прославит имя своей возлюбленной на века… Откуда я знала, что мой нетрезвый бред – пророчество?!
А потом, в замке Мирддина, я встретила их, гордого Медраута и Ланселота Озёрного. Каюсь, я пошутила с первым, одарив его любовью к недоступной молодой королеве. Во второго я была влюблена сама и поэтому эгоистично не допустила восторженного юношу к ставшей мне близкой подруге.
Так, за два месяца до Ман Саури одним своим желанием осчастливить троих людей, не думая о судьбе целого народа, я погубила целую королевскую династию!..

У входа в здание, где собрался Орден Магии, мое саше, наполненное порошком высушенных и так заботливо истолченных моей мамой листьев самшита и ольхи, а так же венок из чабреца – все средства, способные защитить меня, были отобраны суровыми служителями Ордена.
Маги совещались очень долго… Не зная, чем заняться в ожидании, я вертела в руках яблоневую ветку, сорванную с дерева-дички, растущей по пути к судилищу. Эту ветку привратники не забрали по той причине, что яблоня никогда не считалась оберегом. Бабушка, бабушка! Разве я знала, что это твое дерево?
Вы, мой Светлый Маг, могли бы подумать, что я в тот момент думала о наказании? Ничего подобного – мои мысли были всецело посвящены благородному Ланселоту. Мне было не до перешептываний Мирддина с Беленусом и последнего – с менее известными мне магами… Я думала только о Сыне Озерной Девы. Я просто любила, как и в последствии, словно в первый раз и по-настоящему.

Первым чудо заметил Мирддин: на ветке, лишенной питания соками отчего ствола, распустились белые цветы, не похожие на мелкие соцветия дички, а гораздо крупнее, продолговатые и божественно прекрасные, – новые, неизвестные никому из присутствующих. Их аромат перебил собой стойкий запах чернил и пергамента, заставив присяжных поднять голову и замолчать.
Пришло время огласить приговор. Как официально избранный главным Магом, это должен был сделать дядя Мирддин, но он молчал: прекрасное амбре вскружило всем голову. Тогда заговорил всегда серьезный Беленус.
Он начал обвинение с напоминания о долге каждого волшебника блюсти свою и Ордена честь, не вмешиваться без надобности в дела смертных… Должно быть, на моем лице застыла непочтительная для суда мечтательная улыбка, потому что великий Беленус-Лугус покинул свое возвышение и спустился вниз.
Мирддин в возникшей паузе неуверенно сказал что-то про вероятность прощения в виду моей неопытности, но Беленус не снизошел до ответа – некоторое время молча пристально рассматривал меня. А я, я подняла глаза и… Он мне показался невероятно мудрым и мужественным, от него исходила такая сила… мои губы непроизвольно раскрылись, и я доверчиво протянула грозному Магу цветущую ветку…

Шепот на трибунах, перешедший в бормотание, спас Беленуса: он слишком долго неподвижно стоял с веткой в руке, я видела расширившиеся зрачки бога-учителя и его участившееся дыхание. Беленус встряхнул головой, отгоняя наваждение, отбросил ветку в сторону, будто принял ее из рук прокаженной, – и в мгновение перенесся на трибуну, взметнув в пространстве невидимый цветочный сироп.
Неожиданный приговор, озвученный хриплым голосом, потряс всех присутствующих. Это был намек на то, что я не выдержу долго и вскоре сама выберу небытие.

После вердикта Беленуса, спустя пару лет, я сбежала из дома вместе с Ланселотом, чтобы сопровождать его в поисках Чаши Мудрости; сын Озерной Девы так и не узнал, что мальчишка, его спутник, на самом деле был молодой любопытной ведьмой. Мне нужно было найти себя, познать мир и, обманув наказание, – продолжать жить.
В этом долгом путешествии я научилась управлять своим ароматом: бабушкин был мне подвластен, но он был не мой. Но только в возрасте двух тысяч лет я подарила свой цветок очередному возлюбленному, никому не известному немецкому врачу-ботанику.
– Так мой дом еще не пах,- улыбаетесь Вы, и я, наконец, начинаю соображать, к чему был вопрос…
Силы Хроноса! Я сижу в прозрачном тумане из приторного благоухания фрезий, которых здесь нет, и, чем сильнее жажду той самой минуты, тем более тягучим этот запах становится и тем ярче свечение моих рук.
– Да, Фридрих был очень талантливым молодым человеком, – с усилием нахожу в себе беспечный тон.
– Вы сегодня крайне несловоохотливы… Может быть, хотите посмотреть альбом с семейной хроникой?
Киваю слабо:
– Это все ваше вино.
Вы ушли, и я Вам благодарна за предоставленную передышку.

Что я могла бы рассказать такого особенного, чтобы удивить Вас? Я не помогала изобретать пенициллин и порох, не разворачивала русла рек, не имею отношения к тем техническим новшествам, которыми богат этот век…
Я – ординарная ведьма. Все, что появилось благодаря мне, – ничтожно и не более чем шутка.
Вспоминаю одну, самую веселую – соблазнение индийского философа-аскета. Мой Маг, Вы не представляете, как мне, молодой ведьме, жадной до жизни и не познавшей радости плотской любви, было весело дурачить сурового и избегающего нежность смертного Ватсаьяяна… И если Вы внимательно присмотритесь к труду этого отшельника, то поймете, что это всего лишь комикс; а ведь шутка приобрела необыкновенную популярность у смертных… Смешно…

Яркое воспоминание немного взбодрило меня. На время. Кстати, о шутках… Волна слабости накатила сверху и вязко поползла к ногам: Вы вернетесь с альбомом, и это значит, что одному из нас придется пересесть, – расстояние сократится и…
Провожу рукой по лбу: запах фрезий становится нестерпимым, – я почти задыхаюсь. Движением пальцев создаю небольшой вихрь в зале, что грозит вздрагивающим языкам свечей. Из дальних черных углов, куда цветочный аромат еще не добрался, поток свежего воздуха с нейтральным запахом темноты устремляется ко мне и уносит прочь часть невидимого сиропа, оставляя легкий налет на одежде, мебели и кубках.

Успеваю до Вашего появления. По щелчку хозяина кресло, в котором утопаю я, удлиняется до размеров дивана, предоставляя место сесть справа от меня.
Вы невозмутимо опускаетесь рядом (опасно близко!) и кладете фамильную реликвию себе на колени, чуть сдвигая в мою сторону.
– Как вы это делаете? Мне никогда не удавалась цветочная магия, – удивляетесь Вы, раскрывая альбом.
– Бабушкино наследство, – бормочу я. Должно быть, со стороны я нелепа в своей хмельной рассеянности.
Вы объясняете первую иллюстрацию:
– Это наш первый замок, правда, потерял былое величие…
Мне можно не рассматривать рисунки в книге: Ваш родовой замок Фрамлингем мне превосходно знаком. Я была в Саффолке, когда процесс постройки был в самом разгаре, любопытство к архитектуре у меня от деда-ваятеля по отцовской линии.
Вы еще что-то говорите, я разумом понимаю, что задан вопрос, но в силах только поднять голову и пусто смотреть в ответ.
Пора прекращать расточительство временем, и не важно, догадываетесь ли Вы о цели встречи… В моем доме, в углу, у двери, стоят собранные вещи; после Поцелуя я покину Вас и этот город, ибо оставаться вблизи Вас грозит мне небытием.
Но вы упреждаете мое решение, отправляете альбом на столик к полупустым кубками и наклоняетесь. Ах, каким бы Магом Вы не были, прежде всего, Вы – мужчина! Догадываюсь, что немало дам побывало здесь до меня, а я не хочу затеряться в их длинном списке. Нет, я не претендую на звание подруги и тем более любовницы, все, чего я хочу, – это остаться на Вашем холме Меркурия…

Поцелуй. Один. Который Вы не забудете, и которого нет в труде Малланаги: секрет самого ценного я скрыла. А потом, когда Вы возжелаете продолжения, меня не окажется рядом, Вы будете пытаться повторить его, лобзая других – и у Вас ничего не получится…
Уклоняюсь от движения Вашей головы и беру столь желанные руки в свои. Наверное, их Вам много раз почтительно целовали магобоязненные девы? Я буду почтительнее и нежнее. Ни один Маг никогда не даст рассматривать свои ладони, тем более ведьме… Но разве Вы можете сейчас отказать моему порыву? Вы не отнимаете своих рук ¬– и я, продолжая следовать намеченному плану, сама теряю голову! Светлый Маг, что Вы со мной делаете, и какая Магия на Вашей стороне?
Раскрываю Ваши ладони чашей, и мои сухие и горячие губы путешествуют по линиям, выдыхая еле различимое, жалобное руйн ду гару ди, руйн ду гару ди … Не отнимайте своих ладоней и не лишайте меня надежды верить, что ничего не будет, что я смогу сегодня уйти и забыть Вас, мой такой светлый и такой упрямый Маг.

Знайте, я влюблялась в талант, подвиги, кураж и голос… Но никогда, слышите (Вы слышите?!) не смейте больше использовать Слово и не читайте мои мысли: Вы снова будете благородно утешать меня, говорить, что все будет хорошо! А я, я буду и дальше сопротивляться желанию говорить с Вами, буду делать вид, что у меня без Вас все легко и невесомо, что я не думаю о Вас утром, когда просыпаюсь, и вечером перед сном, в попытке забыться…
О, Хронос! Этот вечер, возможно, перечеркнет все возможности остаться Вам другом, но, я знаю, это единственный шанс рассеять все свои сомнения в нужности этой страсти и сумасшествия. Клянусь, в мои планы не входило выставить Вас на посмешище: я уеду затемно, и никто не узнает, что Вы были брошены одной глупой, очень глупой и влюблённой в Ваше Слово колдуньи.

Я плачу в Ваши ладони и уже всхлипываю: руйн ду гару ди, руйн ду гару ди … Вы, это Вы сделали из меня истеричную и нервную ведьму: я потеряла веру в себя и свои силы, ибо почувствовала свою ничтожность! Вы – второй мой Учитель, которому я готова целовать руки и вечность ждать Слова.
Как-то Вы сказали, что Слово Вам не подвластно, что это не Ваша магия. А я Вам отвечу – если одна Ваша фраза привела меня в чувство тогда, на площади, и потерять от Вас голову?
Две тысячи лет прошло, и вот оно вернулось… Две тысячи лет, а я не могу никак себе простить… Ужасаюсь пришедшему на ум сравнению.
Вы мне напомнили Учителя, которого я не спасла тогда, не смогла отговорить идти в проклятый город и бросить своих трусоватых учеников, один из них (страдать ему в небытии!) в насмешку над моими чувствами избрал поцелуй знаком предательства.
А потом глупые смертные отняли у Него жизнь. У Него, который одним своим Словом остановил толпу, намеревавшуюся убить ведьму, что дарила любовь!
Идя на казнь, бледный, но спокойный, он тогда тоже сказал мне, утешая: «Все будет хорошо». С тех пор я ненавижу эти три Слова, ненавижу и проклинаю их обман.
А мой Дар, в память об Учителе, стал больше, чем шуткой, – осознанной местью недостойным смертным… Я мстила болью и бессонными ночами, я равнодушно наблюдала расплывающийся в воде рисунок крови от перерезанных вен, я смеялась над истерией пьющих стрихнин, отдающий запахом чеснока… Мне понадобилось немало времени, чтобы успокоиться и полюбить другого. И ни за кем другим я больше так не шла, как за Учителем, утешавшим трусливых учеников перед своей смертью…
(Беленус-Лугус, я догадалась: ты не произнес вслух часть проклятия, а утаил его от любопытства присутствовавших при твоем позоре. Что ты еще скрыл от меня? Чем еще ты мне отомстил за свое бесславие?)
Неужели история может так безжалостно повторяться?!

Слезы моментально высыхают, и я смущенно склоняю лицо над Вашими ладонями, всматриваюсь в линии и холмы. В каменной зале - полумрак, но свет моих рук позволяет рассмотреть все тайные знаки и рисунки линий.
Ничего удивительного – холмы Солнца, Луны и Аполлона объясняют то, что казалось странным. Вы всю свою жизнь пытались подражать Темным Силам. Так вот почему Ваша Темная магия давала такие странные эффекты! Вы – Светлый по природе, зачем же Вы?..

Возможно еще одно объяснение. При частом употреблении гесперидовского средства мог возникнуть так называемый эффект стирания одного из периодов бытия. Наше сознание выдает такие шутки с нами часто, заставляя сбрасывать тяжелый груз мрачных воспоминаний. Какая-то одна жизнь, каких-нибудь тридцать-сорок лет во плоти смертного, то, что Вы никак не могли вспомнить, – это и заставляло Ваш темный Дар превращаться в светлый… И как Вы сейчас похожи на Учителя! Я тогда так и не посмела смутить Его.
Ваш взгляд, выхваченный пламенем вспыхнувшей свечи, приводит меня в чувство. Не бойтесь, я не причиню Вам вреда – шутки не будет в память о Том, Кто когда-то дал спасение моей душе. Хотя и ревность к Вам меня ослепляет: Ваш холм Меркурия под мизинцем испещрен прерывистыми тонкими линиями прилипчивых дам и Ваших привязанностей. Которая из них моя? Прикасаюсь дыханием к холму, и на нем отчетливо проступает одна (линия), пока неглубокая и короткая. Поверьте, после этого вечера она не исчезнет и не затеряется среди прочих.
– Все будет хорошо, – Вы негромко говорите то, чего не следует.

Тут же яркой вспышкой проносятся перед мысленным взором картины прошлого, без малого две тысячи лет, запорошенные пылью забвения – Учитель, Агапа, Слово, любопытные собеседники, я, робко спрятавшаяся в темном углу комнаты, и тот, за которым не перестаю наблюдать весь вечер – задумчиво потирающий свои губы бледный Предатель.
«Все будет хорошо»,- если бы Вы этого не сказали… (Так Вы еще больше унизили меня, возвеличившись который раз). Если бы Вы не сказали, еще мгновение – и я ушла бы, извинившись за свое недостойное поведение…
Но сейчас… Я Вас ненавижу…

Снова целую Ваши ладони, но уже не так страстно-почтительно – нежнее. Чувствую Ваше замешательство и желание остановить эту истерику. Оставляю Ваши руки в покое – Вы «незаметно» вздыхаете с облегчением. Только не говорите ничего больше… И тех слов тоже… Молчите, просто молчите, и я подарю Вам Поцелуй, какого Вы не знали.
Агапа – Агапе… Избегаю Ваших губ – иначе получится слишком примитивно – сначала прикосновения. Расстегиваю пуговицы на Вашей мантии, Вы готовы помочь – я перехватываю неторопливые руки и отвожу их замком из своих пальцев, ибо сейчас Вы еще улыбаетесь, и глаза Ваши открыты: Вам нравится упиваться моим смущением.
Вы забыли, кто я? Не хочу, чтобы этот вечер был банален, как другие Ваши, предыдущие и будущие…
Отправляю свои губы трепетать крыльями ночной бабочки по Вашей доступной коже шеи. Вы, наконец, подхватываете игру и прекращаете попытки встрять в этот монолог. В качестве поощрения освобождаю Вашу руку из замка, – теперь моя левая раздвигает на Вашей груди мантию, а правая – учит новой игре свою пленницу: две руки, мужская и женская, начинают ненасытный танец любви.
Вы разрываетесь надвое: к какому ощущению прислушиваться – к скольжению губ или медленно размыкающимся и смыкающимся пальцам?

Воспользовавшись сумятицей, через полуприкрытые ресницы бросаю взгляд на Ваше лицо… Не ждите быстрой развязки – мучить буду долго… Я почти улыбаюсь, когда мои губы перемещаются вверх, к Вашей шее, но не целую страстно, а продолжаю мучить и вызывать сухость в горле…терпите, линия на холме Меркурия еще слаба…
Пора дать передышку нам обоим: я на мгновение по-детски беззащитно ненадолго кладу голову Вам на грудь, – но мои руки тут же проникают Вам под мантию. Увидеть, где теперь эти искусители, не сложно: желтый нимб выдает их, где бы они не находились, на груди – ниже – переходящие на спину и плечи. Прикосновения - индийский шелк, струящийся по пальцам…
Вы тщитесь укоротить прелюдию, прикасаясь к моей спине, прижимая к себе и даже – неслыханное нахальство! – пытаясь сдвинуть на мне одежду.

Упрямо «не понимаю» намеков. Впереди – Поцелуй. Мои губы у Вашего лица как долгожданная награда. Вы снова подставляете свои – я старательно обхожу их, не целуя – обдавая прерывистой жаркой сухостью дыхания немного колючей щеки, подбородка, угла губ и назад – к шее. Вас эта игра, безусловно, начинает утомлять, как раздражает жаждущего отодвигаемый от него бокал с прохладной водой.
Возвращаюсь – и снова: щека, подбородок и углы губ – полуоткрытые врата в рай. Вы делаете едва заметное движение, требуя не удаляться. Что ж, я задерживаюсь, чуть дольше – не более… Пауза: я вытягиваюсь в струну, чтобы дать Вам возможность заболеть ароматом фрезии, и Вы замираете от восхитительного чувства стать рабом. Позволяю Вам дерзость – губами провести по моей шее одну короткую страстную линию.
Я буду играть Вами, заставлю Вас сойти с ума: в конце концов, Вы – внук Беленуса, а значит, мое проклятие еще работает. Пока я насмехаюсь над Вами, Вы будете любить меня… Только бы не заиграться, только бы не забыть про свою ненависть…

Понимаю, сегодня я не победила – побеждена. Проиграла… Страсть не обладает терпением: в ней либо ты уничтожишь сам себя, либо будешь победителем.
Что мне еще остается? Разве я могу уйти? Закрываю глаза и тянусь к Вашему лицу, чувствуя ответное движение.
Люблю этот миг: он самый ценный, – когда его и мои губы замирают, уста еще пока не соприкасаются каждой клеткой поверхности, но уже обдают друг друга желанием и страхом, что ничего может и не быть. Скажите, знаете ли Вы нечто лучше игры? Предвкушение результата ярче вспышки в конце, за вспышкой не так светло, чаще там – сумрак. Этот секрет, не мой, с древности знают те, для кого игра в любовь стала смыслом жизни. Для ценителей Агапе не существует мучительного чувства неловкости по утрам, они не имеют страха перед Любовью и сожалений о том, что самое яркое уже было…

Мне жаль Вас, Светлый Маг: Вы никогда не поймете сути того, что произошло сегодня, Вы будете думать о моей ложной целомудренности и странности. Но пока длится вечер, пусть заблуждение, его хозяйка, правит поцелуем.
Наши губы замирают. Мы прислушиваемся к дыханию друг друга и, сначала робко, неслышно звучит первое касание. Будто первая капля после затишья, поцелуй тяжел и удивителен своей внезапностью – тому доказательством Ваш вздох изумления. Вы замираете, прислушиваясь к собственным ощущениям, и погружаетесь, а вместе с Вами я, – в новое, более сочное.
Руйн ду гару ди … Успеваю заметить, что струнный оркестр над нами сменяется другой музыкой, соответствующей целомудрию моего аромата. Дальше – только вкус шоколада на кончике языка, моем и Вашем.
Что-то еще странное происходит с этим горячим воздухом в старинной зале. Упрямое синее «я» начинает терять контуры, смешиваясь с алым «Вы» – возникает новый цвет, новый мир, новый вздох. Мы пробуем ртутное вино, глоток за глотком: наши губы неторопливы, а руки – трепетно-жадны.

Мы, неопытные подростки, будто не решаемся на смелый шаг, ограничиваясь поверхностными касаниями губ. Выдох – прикосновение, вдох – поцелуй, выдох – головокружение, вдох – новый поцелуй…
Жар щиплет щеки и губы: кажется, что настало время столкнуть два пламени. Вы решаетесь, я – повинуюсь. Ваш язык проникает в мой храм, и там становится слишком тесно.
Лаву не удержать, клокочущая ртуть поднимается вверх по кратеру, подступает к глазам – и выплескивается наружу горячим живым потоком.
– Солёная… – Вы вытираете ладонями эту лаву, что уже не может застыть, превратиться в жемчуг, и ругаетесь. – Что это такое!
– Руйн ду гару ди, – я помню только привычно родное, – руйн ду гару ди.

Беленус! Как это страшно и сложно сказать: «Я – Ваша», – кажется, что нет другого мира: он выдуман циниками, не знающими любви! «Люблю и дарю Вам право на меня», – только так новая вселенная имеет право на существование…
Отчего вдруг становится прохладнее? Ах да, наши оковы, мантии, сброшены; сверху, на груду темного атласа падает белый шелк Вашей рубашки и плюшевый пурпур моей блузы.
Лобзайте мои открытые губы, мучайте мои голодные плечи, тревожьте стыдливую шею! Не предавайте – не лишайте поцелуев, не останавливайтесь…
Выдох – прикосновение, вдох – поцелуй…
Выдох – головокружение, вдох – новый поцелуй…
Выдох – я где-то внизу, на дне океана, вдох – на меня опускается мрамор неба…
Выдох – мои руки пытаются расстегнуть Ваш непослушный ремень, вдох – дыханию больше ничто не мешает, корсет сброшен…
Выдох – Ваши слова в тепло-молочном тумане, вдох – …

И вдруг, из-под толщи воды, зигзагообразной молнией, вверх устремляется боль.
Из забытья меня выталкивает на поверхность головокружения мой собственный стон. Я открываю глаза и вижу свою руку, ласкающую Ваш затылок. Очертания руки расплывчаты от почти ослепляющего света, и в центре этого пятна – сетка сосудов с пульсирующей кровью. Вы чувствуете мое внезапное напряжение и слегка приподымаетесь надо мной, заглядывая в лицо:
– Что-то не так?
Все не так: еще немного – и я потеряла бы над собой контроль, проклятье! Я отстраняю полураздетого Вас от себя, подымаюсь с дивана, давно превратившегося в огромную плоскую кровать; подхватываю с пола свою одежду и бормочу:
– Я сейчас, подождите немного…

Убегаю в Вашу ванную. Там, уже одетая, увлажняю свое лицо и «потухшие» руки, долго смотрю в свое отражение порозовевшего лица с расширенными зрачками.
– Как я устала, проклятый Беленус… я слишком устала…
Знаю, и это пройдет, буду снова любить и страдать, мстить смертным и подглядывать за их ночами любви – и вспоминать эту… Проклятый Беленус…
Кажется, я пришла в себя: нужно идти. Простите меня, мой Светлый и добрый: Вы быстро утешитесь с другой, а я… я останусь небольшой линией на Вашем холме Меркурия… Я согласна на прерывистую линию, только пусть она будет… пусть будет…

Выдохнув отчаяние последний раз, закрываю за собой дверь в ванную и крадусь к входной двери по сумраку зала. В круге света Вы, опершись на локоть, ждете моего возвращения и задумчиво слушаете музыку. Я уже берусь за ручку двери, как вдруг Вы оказываетесь рядом:
– Что случилось?
С трудом поднимаю виноватый взгляд:
– Простите… Мне нужно идти…
– Почему?
– Я устала, я не могу больше так… – меня лихорадит и вот-вот снова польется лава.
Вы прижимаете меня к себе и гладите по голове:
– Все будет хорошо… Разве ты не знаешь, что я Темный Маг?
– Я забыла… Светлый,- поправляю сквозь всхлипывания и озноб.
– Пойдем, все будет хорошо…
Я откладываю свой плащ на какую-то придверную статую, кажется, большие песочные часы – ироничный намёк… Будь ты проклят, Беленус… У меня больше нет сил…
Идти за Вами?.. Я готова. Я пойду.
– Ты почему дрожишь? Тебе холодно?
– Немного… – улыбаюсь сквозь силу.

Мне страшно, но с Вами я ничего не боюсь, только… жаль Вас. Где-то в черноте слышны удары вечернего колокола – новый день рядом, но не близок. У меня есть еще несколько часов до рассвета. Я успею.
Я напишу Вам письмо, когда Вы уснете, изможденный нашей борьбой тел и моей страстью. Объясню все и попрошу. Знаю, в последней просьбе Вы мне не откажете – постелите ту самую простынь, которая пропитается моим запахом фрезий, последующей после меня новой гостье. Знаю, у нее от Вас родится дочь, обычная девочка, возможно, с некоторым талантом, унаследованным от своих родителей-магов, но не моим Даром. Потому что настоящий Дар передается только через поколение.

Меня еще немного знобит, в этом есть особая прелесть – Вы будете чувствовать себя хозяином ситуации и Учителем для одной очень глупой и бездарной ведьмы.
А еще, перед самым рассветом, я пошлю свою последнюю запись в бабушкин дневник, который я продолжила для тебя, моя зеленоглазая внучка с медными волосами. Когда-нибудь и ты устанешь, как и я сегодня. Но пусть тебя это не смущает: так и должно быть, род все равно не прервется. Ты, в свое время, передашь дневник первой богини любви своей праправнучке, родственнице этого Светлого Мага… И пусть уже она, как я когда-то, как ты в скором будущем, морочит голову серьезным смертным-ханжам. Пусть она изобретает французские поцелуи, пусть строит, как и ее проклятая Беленусом бабка, разведенные мосты, на которых до утра будут сидеть влюбленные… Пусть дает вдохновение художникам и поэтам… Пусть смеется над теми, кто считает, что политика и управление государством важнее…
Мое время вышло. Но я, наконец, счастлива – рядом со мной Вы и я Вас люблю. Признаком конца этой истории станет то, что «Вы» вдруг исчезнет, в ответ на Вашу просьбу, появится упрощенное «ты»…

А потом Вы проснетесь утром и почувствуете, что весь Ваш замок наполнен воспоминанием обо мне, и простыни вместе с диванными подушками будут еще очень долго пахнуть нежным ароматом весенних цветов, которые, даже умирая, остаются прекрасными и напоминают сложенные крылья бабочки.
Когда-нибудь и это благоухание выветрится, я знаю, но однажды Ваша спутница принесет в дом фрезии, и Вы снова вспомните обо мне.
Простите меня, мой Маг, спасибо Вам и помните:
руйн ду гару ди …