Новый Михаил

От автора:
Хочу обратить внимание читателей на следующий момент. Книга задумывалась, как синтез двух параллельных сюжетных линий - линия попаданца в тело великого князя Михаила Александровича (Авт. Владимир Бабкин) и линия местного (по времени жизни) офицера Александра Мостовского (Авт. Олег Заруднев). В настоящее время в черновом варианте закончены главы первой части книги, которые относятся к сюжетной линии Михаила (Главы 1, 2, 4, 6 и 8). Главы 3, 5 и 7 будут написаны Олегом Зарудневым в течение осени. Мною же пишутся главы второй и третьей части романа. Приношу читателям извинения за возможную путаницу.
С уважением, Владимир Бабкин

"НОВЫЙ МИХАИЛ"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1. ЛОГИСТИК ВРЕМЕНИ

Наши дни

Летающая машина с воем пронеслась в черном небе стреляя россыпью энергетических импульсов. Несколько бойцов перекатом ушли в развалины некогда величественного здания, спеша покинуть поле зрения инфракрасных сенсоров чудовищных боевых машин, под гусеницами которых перемалывались в пыль человеческие кости и черепа. Рядом с боевыми машинами двигались, напоминающие стальные скелеты, киборги сопровождения и методично обшаривали все возможные укрытия бойцов человеческого сопротивления...
Я зевнул.
Пришло мое время.
Время варить кофе.
Нащупав ступнями свои боевые тапки движусь от наполнившего квартиру грохотом «Терминатора» в сторону кухни обетованной.
Вот почему по ящику показывают всякую фигню? То дебильные мыльные оперы, то всякие разборки ментов с бандюками, то наглых профессиональных лгунов, которые жадно стреляя маслянистыми глазками, выражают обеспокоенность благом народным?
Давно минуло то время, когда у меня эти обмены словесным дерьмом вызывали хоть какой-то отклик в душе. А ведь было время, когда на закате Перестройки вся страна, не отрываясь от телевизоров, жадно впитывала словесные ветра всяких съездов митингов. Тогда и мне, молодому и наивному, казалось что вот, еще чуть-чуть, еще год-другой и будет... и наступит... Что конкретно наступит было не совсем понятно, но наступит непременно хорошее. Такое, чтобы хлеб был по шестнадцать копеек, а гамбургер... ну, пусть даже по рублю! Но чтоб непременно без очереди!
Невесело усмехнулся, наливая кофе из турки в чашку. Какой же глупый я был. Но ладно я, молодой и зеленый студент института, но остальные? Ведь сколько их было умудренных опытом жизни и мудростью прошедших лет? На глазах у всех группа начальничков, растащив страну на куски, с наслаждением начала ее рвать и продавать оптом.
Ладно, что уж вспоминать. Тем более что мне тогда было так мало нужно от жизни. Хорошая компания, частые турпоходы, звезды над головой и огонь костра, который отражается в глазах той самой...
И пусть «те самые» имели свойство меняться, пусть жизнь в «незалежной» становилась все хуже, пусть рубли превращались в купоны, а купоны в фантики... Пусть. Но это была такая счастливая пора! Это была молодость! Пора безумных мечтаний!
Хотя главной моей мальчишеской мечте - стать офицером и был вынесен приговор в виде заключения медкомиссии о непригодности, мне, глядя на мытарства моих более удачливых в этом вопросе одноклассников, начинало казаться, что может оно и к лучшему.
В конце концов выучившись я получил востребованную профессию и, даже в условиях всеобщего хаоса и безденежья, на управление международными транспортными потоками спрос был и у меня практически всегда имелся хлеб с маслом.
И вот сейчас, остепенившись, купив квартиру почти в центре Донецка (а Донецк сейчас, на минуточку, почти столица Украины), я все чаще замечаю тягу к чему-то несбыточному, далекому...
Может это возраст такой? Сорок лет все ж таки. Как там говорят — седина в бороду бес в ребро? Что ж, может оно и так. Борода есть и седина в ней имеется. А бес... Бес он, вероятно, у всех разный. Кому-то хочется ударить по бабам, кому-то хочется погреть пузо на всех курортах мира. А я вот себе байк хочу купить. Хороший. И примкнуть к какому-нибудь клубу байкеров. Такая вот брутальная мечта...
Надоело, видимо, управлять чужими транспортными потоками направляя их по выверенным логистическим схемам. Хочется самому. И именно так, не в автомобиле, а с ветром в лицо. Ночь. Луна. Дорога...
И в наушниках:

...Этот парень был из тех, кто просто любит жить
Любит праздники и громкий смех, пыль дорог и ветра свист
Он был везде и всегда своим
Влюблял в себя целый свет
И гнал свой байк, а не лимузин
Таких друзей больше нет...

Да. Мечты. А кофе меж тем остыл, ешкин кот. Вот чего не люблю, так это остывшего кофе. Так что кухня ждет своего единственного хозяина. С тех пор, как развелся, особо женщин на кухню не водил даже на экскурсию. Зачем?
Оставив жене прежнюю квартиру, купил себе уютную двушку и сделал все «как для себя». Ничего лишнего, но все под рукой. Да и готовить я люблю. Но не в плане ежедневной унылой еды, а всякие вкусности типа борща, плова, солянки, мяса разного...
Поглядев на холодильник пришел к выводу, что открывать я его не буду. Во избежание...
Так что только кофе.
А может коньячку? Очень даже может быть. Почему бы и нет?
Бутылка ординарного «Арарата», лимон, сыр, копченая колбаска. Кресло. И... И любимая песня в колонках, какое без этого настроение?
При помощи пульта принуждаю грозного Шварца далее без звука мочить доблестных лохов из америкосовской полиции. На ноуте вывожу медиаплеер и врубаю:

И в гостиной при свечах он танцевал, как бог
Но зато менялся на глазах, только вспомнит шум дорог
Все, что имел, тут же тратил
И за порог сделав шаг
Мой друг давал команду братьям
Вверх поднимая кулак

Да. Как когда-то, в родном Мариуполе, ночью, да по Приморскому бульвару. Луна. Ветер. Слева море. Впереди виднеются огни порта.
Вот видимо чего-то не хватает все-таки. Романтизм в душе еще жив. Но не тот романтизм, когда закат над голубой лагуной. Совсем нет. Хочется чего-то иного. Захватывающего дух. Масштабного. Галактических битв, как в «Звездных королях». Да, вероятно, я так и остался в душе мальчишкой, который сбегал с уроков в поисках приключений на свою голову. А скорее всего налицо общая неудовлетворенность рутиной жизни. Рутиной прихода-ухода. Обеспечения доставки груза N из пункта А в пункт Б. Надоело все...
И Шварц надоел. Щелкаю каналы. Муть, муть, муть... Вот разве что. Какая-то историческая передача. На экране мелькают кадры с расхристанными революционными матросами, вот какие-то личности куда-то бегут, их сменяет демонстрация с транспарантами. Явно передача о Февральской революции. Но звук включать не буду. Не хочу. Надоел промыв мозгов. Что вы можете сказать о том времени? Вы что там были? Историю пишут победители, знаете-ли...
А вот если вспомнить семейные легенды, то одним из виновников того, что произошел весь этот балаган был якобы мой прадед. И был он, по семейному преданию, самим братом тогдашнего царя Николая — моим полным тезкой Михаилом Александровичем Романовым. Но, честно говоря, никогда я особо в это не верил, хотя сличая фотографии высокого худого старика в телогрейке и брата царя, можно было найти определенное сходство. Естественно с поправкой на возраст, бороду и телогрейку.
Взял с книжной полки семейный альбом, нашел фотографию прадеда Михаила. Да, есть что-то общее...
Так вот, если это действительно был он, то был Михаил Александрович жутким романтиком и верил во всякую чушь. И который, стараясь избежать гражданской войны, отказался от престола. Отказался и наивно думал, что если не будет высовываться, то его оставят в покое. Даже отказался от побега, хотя дело уже вовсю пахло керосином. Ждал. И дождался. Оставили его трое активистов в покое в лесу остывать, рядом с убитым секретарем Джонсоном. Ветками закидали. А прадед (если это, конечно, был он) не помер и наглым образом застонал, когда какие-то местные селяне ехали мимо. Ну, они его и подобрали. И секретаря Джонсона потом похоронили по тихому, а вот Михаил выжил. Но правда ранение в голову сказалось на его памяти. Амнезия в полный рост.
Поселяне, вероятно, о чем-то таком догадывались, но о своем найденыше не сообщили никому — ни красным, ни белым. Переправили его дальше в Сибирь и прожил он там много лет. Когда память постепенно вернулась, то удирать из СССР было уже поздно, а о судьбе своей жены и сына он так ничего и не узнал.
Так и жил, стараясь лишний раз не отсвечивать и на глаза чекистам не попадать. В конце концов женился и завел детишек. Старшего сына назвал Михаилом. Завещал старших сыновей называть то Александрами, то Михаилами. И проведя тихую жизнь тихо умер незадолго до войны в начале 1941 года.
Соответственно дед мой был Михаилом Михайловичем, отец был Александром Михайловичем, а я вот Михаил Александрович. Полный тезка, короче говоря.
Так, что если легенды не врут, то моим прапрадедом был Государь Император Александр Третий Миротворец. А я, ввиду того, что мой прадед (если допустить, что это был он) не получил соизволения на брак от царствующего Императора (ввиду отсутствия такового на просторах нашей необъятной Родины), не могу претендовать ни на какой титул. И пожаловать мне его некому.
Кладу на стол раскрытый альбом. Смешно. Понесло меня куда-то. Это все коньяк. Ну, какой из меня аристократ? Да и откуда они у нас? Не считать же аристократами ряженных клоунов из созданного после развала СССР дворянского собрания?
Отхлебнув коньяк ставлю бокал на стол перед компом. Не ставлю... Бокал опрокинулся и упал на бок залив коньяком бумаги на столе. И, естественно, раскрытый альбом.
- Вот баляба!
Вскакиваю и пытаюсь стряхнуть коньяк с бумаг. Блин! Я ж еще и семейный альбом залил. Кретин! И нормально ж так залил. А там же фотки старые. Негативов нет. Не напечатаешь. Младоумен сущеглупый холоп! Вещи ставь назад, а не бросай где попало!
Схватив альбом начинаю тряпочкой от компа вытирать фотографии. Но гадский коньяк залился и под фотографии, так что пришлось фотографии вынимать. Так и есть — фотографии намокли.
Тут краем глаза замечаю на полу листок, который видимо выпал из альбома, когда я вынимал фотографии. На листке какие-то слова, но не разобрать. Чернила выцвели, а листок, и без того пожелтевший, приобрел благородный цвет коньяка. И какие-то старые пятна на бумаге. Может даже и кровь...
Покрутив листок и даже поглядев сквозь него на свет я понял, что ничего так не добьюсь. Нужно сушить.
Спешно несу фен и начинаю сушку.
И тут... Как в таких случаях говорят в романах? Молния сверкнула в небе? Грянул гром средь ясного неба? Нет, ничего такого не было. Просто под горячими струями фена на листе бумаги стали проявляться строки...
О, как говорится, тайное послание! Ну-ну...
Терпеливо жду пока бумага высохнет и все строки проявятся. Вроде все. Подношу лист к глазам и читаю слова, написанные явно старческим почерком судя по дрожанию писавшей руки:

Моему потомку.
Во исправление ошибок мной свершенных завещаю тебе в день, когда замыкается двенадцатилетнее кольцо времен, прочесть сие и, вернувшись в то судьбоносное утро 27 февраля 1917 года, заместить меня в моем теле.
Кольцо замыкается каждые 12 лет в день 27 февраля по старому стилю или 12 марта по советскому. Соответственно в годах 1929, 1941, 1953 и далее.
Вернуться в 1929 году мне не дали. А до марта 1941 боюсь не доживу...
Заклинаю тебя выполнить долг перед Россией и Династией.
Для переноса прочти это письмо в этот день этого года.
Все свершится само по воле Господа нашего.
Джонни будет там.
Михаил Александрович Романов,
Великий Князь, генерал-адъютант.
12 января 1941 года

Прочитав несколько раз этот бред вдруг с ужасом вспоминаю, что сегодня именно 12 марта. Так... Что бы это не значило, нужно определить, когда собственно этот год пресловутый... Итак, считаем: 1929... 1941... 1953... 1965... 1977... 1989... 2001... ...2013... Вот баляба!

Под гитарный жесткий рок, который так любил
На Харлее он домчать нас мог до небес и звезд любых
Но он исчез и никто не знал
Куда теперь мчит его байк
Один бродяга нам сказал
Что он отправился в рай

Владимир Бабкин

ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Резкий судорожный кашель буквально согнул меня пополам. Упершись головой в лежащие на столе руки, я пытался ухватить ртом воздух. Резкая боль разрывала голову. Мучительно ныли мышцы. На глаза навернулись слезы.
- Значит, это все-таки правда.
От неожиданности вздрагиваю и, резко подняв голову, смотрю на человека, сказавшего эти страшные слова. Страшные потому, что был в них неизъяснимый холодный ужас, бывающий только у людей, которые только что узнали страшный диагноз и со всей ясностью поняли, что обречены.
- Кто вы?... - Хриплю сквозь приступы кашля.
- Я? - Человек печально усмехнулся. - Я — Николай Николаевич Джонсон, личный секретарь Великого Князя Михаила Александровича Романова. А вот вы-то кто?
- В смысле кто?
- В прямом смысле. Представьтесь, милостивый государь! - Джонсон требовательно смотрит на меня.
- Я? Меня зовут Михаилом Александровичем Романовым...
Джонсон раздраженно прерывает меня:
- Сейчас не время для шуток!
- Да какие шутки... Меня действительно зовут Михаилом Александровичем Романовым и я не понимаю вашей реакции...
Джонсон опять меня перебивает:
- Кем вы приходитесь Великому Князю Михаилу Александровичу?
- Князю? Если вы о брате царя Николая...
- Именно.
Откашливаюсь.
- С вашего позволения, я его правнук. По крайней мере мне так было зявлено.
- Правнук?! Вы внук Георгия?
- Нет. У него, насколько я помню, не было детей...
Джонсон помолчал, видимо пытаясь осознать услышанное. Наконец он спросил:
- Из какого года вы прибыли?
- Вот баляба! Что значит из какого прибыл? А сейчас что — не две тысячи тринадцатый?
- Две тысячи тринадцатый... - Джонсон печально покачал головой. - Так долго пришлось ждать... Нет, милостивый государь, сейчас не две тысячи тринадцатый. Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Вот так.
Меня пробивает на смех. Джонсон печально и терпеливо ждет окончания моего веселья. И вот тут меня словно обухом по темечку огрели. Я вдруг осознал, что язык на котором мы говорим, хоть и русский, но все же немного не такой, как я привык. Какой-то архаичный, но отлично мне знакомый! А Джонсон, которого я в первый раз вижу (хотя лицо смутно знакомое) в то же самое время МОЙ личный секретарь Джонни! Причем не только секретарь, но и друг! Что за бред?
Острая боль пронзила голову. На меня обрушились воспоминания... Нет, ВОСПОМИНАНИЯ — память, привычки, друзья и враги, любовь и семья — на меня обрушился ОКРУЖАЮЩИЙ МИР...
...Что-то холодное влили мне в рот, и я судорожно закашлялся от коньяка, который обжег горло.
- Вы меня слышите?
Это склонившийся Джонсон одной рукой держит мою голову, а в другой у него бокал коньяка.
- Пейте!
Делаю несколько глотков. Джонсон помогает мне подняться с пола, куда я, видимо, приземлился. Я что, в обморок упал? Вот позорище, словно гимназистка...
- Я вижу, что вам лучше. - Джонсон плеснул мне в бокал еще коньяка. - Итак, повторюсь — вы попали в тело Великого Князя Михаила Александровича в день двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Насколько я понимаю, между вашим временем и нашим почти сто лет разницы.
Тут до меня дошел смысл начала его фразы:
- Что значит попал в ТЕЛО?..
- То и значит. Вы в теле Михаила Александровича Романова. Сегодня ваш, я так понимаю, прадед и, он же, Великий Князь Михаил Александрович, запустил механизм переноса разума его или, возможно, прямых потомков в его тело.
- Гм... Михаил Александрович перенесся в тело Михаила Александровича... Что за БРЕД? Вы, что фантастики начитались? Или это розыгрыш такой? Так я вам скажу, что этот розыгрыш не прикольный!
- Прикольный? Что это значит? Впрочем, - Джонсон грустно усмехнулся, - как раз такие словечки, очевидно принятые в ваше время, лучше всего доказывают ваше происхождение из грядущего.
Я помолчал собираясь с мыслями и анализируя свои ощущения. Реально впервые мне пришло в голову внимательно осмотреть помещение и самого Джонсона. Помещение, скорее музей, выглядело солидно и выдержано в стиле рубежа XIX-XX веков. Хотя нет, музеем тут и не пахнет. Запах и ощущение именно жилого помещения, а отнюдь не затхлой витрины. Да и сам Джонсон отнюдь не музейный служащий. Причем обстановка была привычной мне и не вызывала удивления.
Но главное было не это. Главное я ТОЧНО ЗНАЛ, что на улице действительно 27 февраля 1917 года. Знал и то, что я действительно в теле Великого Князя, в теле своего прадеда. Я помнил всю его жизнь в мельчайших подробностях. Но помнил и свою жизнь в том мире, которого здесь еще нет, а может никогда и не будет. Ведь если я здесь — значит будущее изменилось?
- Вы сказали, что мой прадед запустил какой-то механизм?
Джонсон кивает.
- Да. При нем всегда был крест, который ему подарили в одном из монастырей. Особый крест. Я не знаю подробностей. Он всегда очень неохотно об этом говорил. Вчера на прогулке к нему подошел монах и они о чем-то долго говорили. А сегодня Михаил Александрович, отдав все необходимые распоряжения по дому и простившись с женой, вызвал меня в кабинет и... - Дыхание Джонсона перехватило, но он, справившись с минутной слабостью, продолжил. - И сообщил, что ему было пророчество о страшном будущем России и Династии. И что только ему суждено все исправить.Для этого каждые двенадцать лет, день в день, открывается окно сквозь время и, либо он сам, либо кто-то из его прямых потомков, может появиться в нашем времени. Но, в отличии от сказок мистера Уэллса, перенести предмет или тело сквозь время невозможно. Только чистый разум может поселиться в теле, которое его готово принять.
Джонсон пару минут помолчал.
- Скажу честно, начиная этот опыт, мы не предполагали, что вернется не сам Великий Князь. И он, и я и Наталья Сергеевна, мы все рассчитывали, что через несколько минут мы увидим, как в тело Михаила Александровича вернется он сам, но но прожив двенадцать лет. Мы верили, что он, увидев то, какими дорогами пойдет история, сможет вернуться в наше время из 1929 года и сумеет и все исправить. Но видимо мы ошиблись...
- Прадед написал, что в двадцать девятом году ему не дали совершить переход. А до марта 1941 года он не дожил. Он умер в январе 1941 года.
- Тогда понятно. А почему вы сказали до марта? Ведь день открытия окна — 27 февраля?
- После октябрьской революции перешли на григорианский календарь.
- После октябрьской революции? - Джонсон удивился еще больше.
Я поморщился.
- Николай Николаевич, я прошу вас, не отвлекайтесь. Я потом вам расскажу о всяких революциях. Давайте по существу.
Джонсон кивнул и продолжил.
- Итак, сегодня утром, Михаил Александрович уколол палец о терновый венец на кресте. Произошла синяя вспышка - и через мгновение вы кашляли сидя за столом.
- Ай да дедуля... - Качаю головой. - Куда там инженеру Тимофееву. Тот хоть живого царя вызвал, а тут вызвали в царя... Или еще не в царя?
Джонсон изумленно смотрит на меня:
- Почему в царя? И кто такой инженер Тимофеев?
- Да так... Киношный персонаж из фильма про машину времени.
- А почему в царя?
- Ну, пока не в царя. Но шанс есть.
- Поясните.
- Сегодня у вас... у нас — 27 февраля 1917 года, так?
Джонсон кивает.
- Значит в Питере идут беспорядки?
Снова кивок.
- Значит вы, ну, теперь уже мы, через три дня будем наблюдать падение монархии в России. Царь Николай отречется от Престола за себя и сына в пользу брата Михаила. А как вы думаете, что сделал ваш босс?
- Босс? А, понял, это вы о Михаиле Александровиче?
- О нем. Так что он сделал?
- Думаю, что он не принял Престол. Он был противником тирании и считал, что народу нужно дать право выбора своей судьбы.
- В той истории, которую я знал, мой прадед отказался от Престола, стремясь избежать гражданской войны.
Джонсон удовлетворенно кивнул.
- Благородный поступок.
- Конечно. За это его и расстреляли. Вместе с вами, кстати...
Мстительно наблюдаю растерянность на лице Джонсона. Наконец он выдает:
- Но... За что?
- Как врагов народа или что-то в таком духе. Неважно в общем.
- То есть как — неважно?
- А так. Раз я здесь, то история изменится.
- И что вы намереваетесь сделать? Примете корону?
Я рассмеялся.
- Я похож на сумасшедшего? Нет, Николай Николаевич, я может и не местный, но не глупый. Шансов подавить восстание я не вижу. Тем более за три дня. И ждать пока меня вместе с вами шлепнут всякие пролетарии я не готов. И вам не советую. Думаю лучше всего собрать все ценное и компактное, обменять рубли на какую-нибудь приличную валюту и сделать ноги из России в ближайшее же время. Причем в ближайшие несколько дней. Иначе Временное правительство наложит запрет на наш выезд.
Джонсон потрясенно смотрел на меня.
- И вы... Вы все вот так бросите?
- Конечно. Послушайте, Николай Николаевич! Я не просил меня сюда выдергивать из моего времени! Мне там очень неплохо жилось! И, если мой чудный прадед наворотил дел, то почему я должен за это жертвовать жизнью?
- И вы ничего не попытаетесь сделать? Даже не попытаетесь спасти тысячи людей? - Тихо спросил Джонсон.
- Да поймите же вы, наконец! Спасать придется не тысячи, десятки миллионов! Впереди страшный двадцатый век! И, раз уж я оказался, по милости вашего босса, в этом времени, то я никогда не соглашусь оказаться в жерновах истории! Я лучше окажусь в Рио-де-Жанейро! И поверьте — лучше, когда вокруг все поголовно будут в белых штанах, чем телогрейках!
- Значит все было зря... - Джонсон глухо застонал...

* * *

Телеграмма генерала Хабалова Николаю II от 27 февраля №56
Принята: 27.02.1917 в 12 ч. 10 м. Пополудни.
Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что 26 февраля рота эвакуированных запасного баталиона лейб-гвардии Павловского полка объявила командиру роты, что она не будет стрелять в народ. Рота обезоружена и арестована. Дознание производится. Командир баталиона полковник Экстен ранен неизвестными из толпы. Сегодня 27 февраля учебная команда запасного баталиона лейб-гвардии Волынского полка отказалась выходить против бунтующих, вследствие чего начальник ее застрелился, затем вместе с ротой эвакуированных того же баталиона направилась частью к расположению лейб-гвардии Литовского и частью к лейб-гвардии Преображенского баталионов, где к ним присоединилась рота эвакуированных последнего баталиона. Принимаю все меры, которые мне доступны, для подавления бунта. Полагаю необходимым прислать немедленно надежные части с фронта. Генерал-лейтенант Хабалов.

* * *

Молча наблюдаю, как Джонсон предается рефлексированию. Пока он ищет смысл жизни, мне необходимо быстро определить свою дальнейшую линию поведения.
Я против своей воли оказался в мире, который еще вчера вызывал у меня лишь смутное любопытство помноженное на скуку. Мир первобытных страстей, мрака и крови. Мировая война идет третий год и продлится еще года полтора. Причем для России война мировая быстро перетечет в войну гражданскую и будет она длиться еще лет пять-шесть. И самое неприятное лично для меня, что в той, прежней истории, Михаила Романова попытались шлепнуть в июне 1918 года. То, что прадед выжил, лишь случайность. Джонсону вон так не повезло. Да и если удастся пережить тот расстрел, то жить, как прадед, скрываясь по лесам до конца жизни — нет уж, увольте.
Значит нужно выбираться из полосы исторических катаклизмов. Легко сказать. А куда?
- Кстати, Николай Николаевич, а куда ваш босс собирался ехать-то?
Джонсон секунды три рассматривал меня, выныривая из своих раздумий, а затем нехотя ответил:
- Сегодня он должен был ехать в Питер.
- Ясно. Питер отпадает категорически.
Джонсон с некоторым интересом посмотрел на меня:
- Почему, если не секрет?
Я хмыкнул.
- Да какой уж тут секрет... Стоит нам там появиться и дорога в расстрельный лес станет неизбежной. Нас, точнее меня, уже не выпустят из цепких лап революции.
- И что вы предлагаете? Сидеть и ждать?
Качаю головой.
- Нет. Это не выход. Возможно, этот вариант даже хуже, чем поездка в Питер. Там нас хотя бы возьмут под полный контроль. А вот если остаться здесь, то ни за что я поручиться не могу. Революционные матросы — они такие шалуны и затейники! Шлепнут нас в лесочке при попытке к бегству и все. Хотя могут шлепнуть и просто так, без всяких затей.
- Что вы такое говорите? - Джонсон был явно потрясен. - Как можно вот так просто взять и расстрелять? Без суда?
- К вашему сведению на улицах Питера сейчас убивают офицеров, полицейских и прочих представителей старого мира. И заметьте без всякого суда. Часто даже к стеночке не отводят, а стреляют прямо на месте. А вы говорите...
Пока Джонсон переваривал горькую правду жизни я пытался найти из этой правды выход. Итак, вариант с Питером отпал. Вариант с сидением в Гатчине отпал тоже. Ехать в Киев, к родне Михаила? Там евойная мама, которая мне прапрабабкой приходится. Но что это даст собственно? Насколько я помню историю, иностранные правительства не очень-то горели желанием видеть у себя всяких Романовых. И пришлось киевским Романовым сидеть в Крыму под охраной немцев. То, что им удалось в конце концов, с остатками имущества, отбыть в любимую ими Англию — это лишь каприз судьбы. Могли и не выехать. А что делали большевики с Романовыми я знаю в этом времени лучше кого бы то ни было.
Нет, Киев и Крым отпадают. Еще варианты? Уехать в глубинку — не вариант. Оставаться в России глупо и опасно. Двигать в Америку? В это время единственный путь — через Владивосток, а это месяц пути только туда. А я понятия не имею, что случится за это время. Двигать через Китай? Да нет, ерунда.
Значит путь на юг и восток отпадает. На север? Выехать через Мурманск или, как он там сейчас — Романов-на-Мурмане? Или через Ревель в Швецию? Не подходит. Просто не успею. Временное правительство наверняка объявит розыск...
Вот баляба! Я ж забыл совсем! Через три дня «братец» Николай отречется от власти в мою пользу! Да меня будут с собаками искать! Даже если я пришлю им телеграмму, что мол не готов принять, то это никого не устроит. Никто не согласится оставить такую мощную бомбу под свою власть без присмотра!
Значит все мои рассуждения полная ерунда! Сижу тут, умничаю, сущеглупый холоп!
Если я буду в одиночку метаться по стране в поисках пути свалить за бугор, то меня неприменно отловят и посадят под надзор. Сначала Временное правительство не даст выехать из страны, а затем большевики буквально не дадут жить.
Да и времени у меня дня три-четыре, не больше.
Значит нужно искать союзников в этом мире и именно сейчас. Но к кому обратиться? Кому интересен Великий Князь Михаил Александрович в ближайшие дни? Царю? Да он сам себя защитить не сможет. Тут полностью совпали интересы Временного правительства и генералитета...
СТОП!!!
Генералитет!!! Вот оно!
Я даже щелкнул пальцами, чем вызвал удивленный взгляд Джонсона. Но я не обратил на него никакого внимания.
Насколько я помню историю, начальник Генерального штаба генерал Алексеев, при организации заговора военных, ставил перед собой цель отстранить от власти конкретно Николая II, но сохранить монархию, как институт. Возможно, он хотел введения конституционной монархии, тут я не помню точно. Но это и не важно. Важно то, что для генерала Алексеева, я в Ставке представляю больший интерес, чем я где угодно. Ему моя персона нужна для торга о будущем мироустройстве с господами из Временного правительства. А его персона мне нужна ввиду того, что за его спиной стоит армия, то есть реальная сила. Значит у меня появляется шанс на некоторое время выйти из под удара мятежников. И что дальше? Дальше будем решать по мере поступления проблем.
- Послушайте, Николай Николаевич! Хочу задать вам два вопроса.
Джонсон вопросительно смотрит на меня.
- Скажите, вы дальше собираетесь ездить вместе со мной или наши пути здесь расходятся?
Мрачно оценив меня взглядом Джонсон изрек:
- Что бы вы там себе не думали, но у меня есть определенный инструкции относительно вас и поэтому я еду с вами. А куда вы собрались собственно?
Вот как — инструкции! Хорош гусь, нечего сказать. Интересно, а что там ему мой прадед наинструктировал? Судя по его мрачному виду — все, что угодно. Вплоть до физического устранения. Значит у меня еще одна проблема образовалась — собственный киллер-секретарь. И что я должен такого совершить, чтобы меня ликвидировали?
Однако отвечаю, как можно спокойнее.
- Я собираюсь ехать в Могилев.
- Зачем?
- В гости к генералу Алексееву. - И совершенно неожиданно добавляю. - Поговорим о спасении России.
Джонсон странно смотрит на меня и после минутной паузы произносит:
- Хорошо. Я свяжусь с полковником Знамеровским.
«Роюсь» в памяти прадеда и «вспоминаю», что Знамеровский - начальник Гатчинского железнодорожного узла.
Киваю и добавляю:
- Только, Николай Николаевич, прошу вас, давайте поедем в цивильном костюме. Генеральская форма сейчас далеко на самый лучший наряд.

* * *

Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля №196
Принята: 27.02.1917 в 13 ч. 20 м.
Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и баталионами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев.

* * *

Мы с Джонсоном идем к поданному к подъезду автомобилю. Какие-то люди грузят в него чемоданы. Погодка на улице, как говорится — не май месяц. Хмурое небо и метет снег. Хмурые слуги. Хмурый Джонсон. В воздухе буквально разлито напряжение...
Внезапно слышу детский крик:
- Папа!
Резко оборачиваюсь и вижу, как на крыльце рвется из рук матери мальчик лет шести. Смотрю и понимаю, что это Георгий — сын моего прадеда, а мать мальчика, соответственно, его жена. Начинаю движение к крыльцу и слышу вдогонку тихий голос Джонсона:
- Мальчик не знает...
Киваю и бегу к дому. Георгий, наконец, вырывается из рук матери и прыгает мне на шею.
- Папка, почему ты со мной не попрощался?!
«Роюсь» в памяти прадеда и «вспоминаю», что с женой он попрощался и даже все ей рассказал, а вот сыну ничего говорить не стали.
- Спал ты, сынок, не хотел тебя будить.
Говорю это и ловлю страшный взгляд графини Брасовой. В глазах стоят слезы. Очевидно, она уже поняла, что мужа у нее больше нет...
Мне резко перехватило дыхание. Вот так, страшно, потерять мужа, который пытался спасти Россию. И видеть в его теле незнакомца из неизвестной дали. Кто я ей? Никто, вероятно. Не муж, любимый и родной, а какой-то чужак, который убил ее мужа своим появлением. Пусть и невольным, но все же, все же...
Пытаясь сохранить самообладание, наклоняюсь и целую мальчика в лоб.
- Будь хорошим сыном! Ты теперь в доме главный мужчина...
Сказал и понял, что сморозил глупость. Наталья Сергеевна Брасова вдруг всхлипнула и, схватив сына на руки, побежала вглубь дома.
С тяжелым сердцем я смотрел им вслед. Мой прадед, фактически пожертвовал жизнью, пожертвовал любовью, семьей ради своей страны. А я... Я бегу из страны. Куда? Под какими пальмами я смогу забыть взгляды сына и любимой своего прадеда? И кто я буду после этого?..

* * *

Телеграмма военного министра генерала Беляева генералу Алексееву от 27 февраля №197
Принята: 27.02.1917 в 19 ч. 35 м.
Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается; напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. 197. Беляев.

Владимир Бабкин

ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Едва машина завернула за угол дворца в глаза брызнул свет солнца. Зажмурившись, я впитывал в себя его тепло. Тоска понемногу отпускала и я уже спокойнее глянул в окно автомобиля. Снег прекратился и погода стремительно улучшалась. Ветер разорвал тучи и местами стало видно северное небо. Да и на душе стало как-то веселее...
Внезапно тревожная мысль кольнула сознание.
- Николай Николаевич, а графиня с Георгием как-же? Им же нельзя здесь оставаться!
Джонсон иронично покосился на меня.
- Да уж о них-то точно позаботились. Или считаете, что ваш прадед мог пойти на опыт не озаботившись судьбой своей семьи?
- Мне непонятна ваша ирония, Николай Николаевич. Я спрашиваю абсолютно серьезно.
Джонсон нехотя ответил:
- Они сегодня отправляются в Ревель, вместе с Врангелем. Он везет туда также свою семью. А оттуда графиня отправится в Стокгольм.
- Надеюсь прадед позаботился о том, чтобы они не бедствовали?
Джонсон вспыхнул.
- Послушайте вы, Михаил Александрович, или как вас там на самом деле! К чему эта игра? Ведь я абсолютно уверен в том, что вам безразлична судьба графини и Георгия! Вам вообще безразличны мы все! У вас на уме лишь деньги! Я не могу поверить, что у такого светлого и благородного человека, как Великий Князь Михаил Александрович, могут быть такие потомки!
- Да ну вас... - Буркнул я и, насупившись, отвернулся к окну.
Вот еще напыщенный индюк!
Машина тем временем въехала на привокзальную площадь. Вид паровоза и вагонов за ним неожиданно снова улучшил мое настроение. Наверное, впервые в этом времени, я почувствовал особое отличие от привычного мне мира. Гатчинский дворец, старинное (естественно по моим субъективным меркам) авто, даже люди в одежде начала XX века, как-то не шокировали сознание. Возможно свою роль сыграла память самого прадеда и многие понятия были мне знакомы на подсознательном уровне. Не знаю. Но вот именно вид окутанного дымом и паром паровоза окончательно замкнул в моем сознании логическую цепь — я в 1917 году и теперь это мой мир. Мой. Причем, очевидно, навсегда. А значит будем устраиваться в этом мире с наилучшим комфортом. Ничего, разлюбезный Николай Николаевич, ничего. Я еще удивлю вас. Только вот вырвемся отсюда.
Обозрев колоритных извозчиков, которые чем-то грелись у своих саней, и сравнив их с таксистами моего времени, я хмыкнул и вслед за Джонсоном вышел из машины на морозный воздух. Николай Николаевич, кивнув в сторону вагонов, пошел вперед с чемоданом. Я позволил себе идти налегке, ввиду того, что был сопровождаем шофером, который собственно и нес мои вещи. Хорошо быть большим начальником! Интересно, а чай сейчас в вагонах предлагают? Наверняка. Сомневаюсь я, что полковник Знамеровский организовал нам места в общем вагоне. Так что выше голову, Киса, поедем с комфортом!
И в моей голове явственно разлилась благостная картина теплого купе, горячего чая в серебряном подстаканнике, зимние пейзажи за окном. Все это так захватило мое сознание, что я не сразу обратил внимание, что Николай Николаевич внезапно остановился и смотрит куда-то в сторону.
От здания вокзала в нашу сторону спешил человек в военной форме. «Память» услужливо подсказала мне, что сей субъект и есть полковник Знамеровский. Очевидно хочет лично проводить высоких пассажиров, наговорить кучу любезностей и прогнуться лишний раз перед Великим Князем.
Едва я уже собирался придать лицу подобающее фразе «Прогиб засчитан!» выражение, как вдруг заметил тревогу на лице Знамеровского.
- Здравия желаю Ваше Императорское Высочество! - Знамеровский козырнув произнес это хоть и отчетливо, но явно стараясь не привлекать внимания к нашей компании.
- Здравствуйте, полковник. Вы решили нас провести?
- Нет, Ваше Императорское Высочество. Я хотел бы отговорить вас от поездки.
Мы с Джонсоном переглянулись.
- В чем дело, полковник?
- Я располагаю информацией об ожидаемом блокировании мятежниками железнодорожного сообщения в радиусе двухсот верст от Питера. Таким образом они собираются воспрепятствовать подвозу надежных частей в столицу.
Я кивнул.
- У меня есть эта информация. Но разве они будут блокировать пассажирское сообщение?
Знамеровский покачал головой.
- Сочувствующие мятежникам железнодорожники блокируют все колеи товарными составами и создадут пробки. Есть вероятность, что этот состав застрянет где-то в зимнем лесу. Есть также информация о том, что отряды мятежников будут проверять все пассажирские поезда в поисках добычи. А Ваше Императорское Высочество для них будет лакомым куском. Я скажу более. Сохранить ваше инкогнито при отъезде невозможно и кто-нибудь донесет мятежникам о вашей поездке и поезд могут остановить уже целенаправленно. Поэтому я и спешил вас предупредить.
Крепко жму Знамеровскому руку, хотя чувствую, как земля уходит у меня из под ног.
- Спасибо. Я этого не забуду. Но, как нам добраться до Ставки? Это крайне важно! Мне нужно срочно прибыть к Государю.
Знамеровский пожимает плечами.
- Разве что по воздуху.
Удивленно смотрю на него и пытаюсь понять шутит он или нет. Но видя мою реакцию на помощь приходит Джонсон.
- Ваше Императорское Высочество, полковник Знамеровский очевидно говорит об офицерской воздухоплавательной школе. - Николай Николаевич показал рукой куда-то за вагоны. - Там есть аэропланы. Тот же «Илья Муромец», например.
С трудом подавил возглас изумления. Вот баляба! А ведь сама мысль о возможности путешествия по воздуху в этом времени мне даже в голову не пришла! Да и не знал я, честно говоря, что в Гатчине был аэродром. Тем более с гигантскими машинами типа «Ильи Муромца»! Да это же спасение! Сколько там лететь до Могилева? Ерунда! Даже в это время дорога займет всего несколько часов!
Окончательно повеселев я тепло простился с Знамеровским и мы пошли обратно к машине.

* * *

ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года. ХРОНИКА СОБЫТИЙ

К 13 часам дня восставшие солдаты запасных батальонов Волынского, Литовского и Преображенского полков громили казармы жандармских рот. Полицейские, которые пытались призвать анархическую толпу к порядку, либо просто попадались им на пути, были избиты, а некоторые и застрелены на месте. На Литейном проспекте мятежные солдаты соединились с восставшими рабочими Петроградского орудийного и патронного заводов. Толпой солдат и рабочих был захвачен Арсенал. Оружие бесконтрольно распределялось среди восставших.
* * *

ГАТЧИНА 27 февраля (12 марта) 1917 года

Наша машина отъехала от здания вокзала и свернув направо поехала по улице параллельной железнодорожному полотну.
Наклонившись к Джонсону тихо спрашиваю:
- Далеко до летного поля?
Тот нехотя отозвался.
- Нет, не очень. Сейчас проедем по Конюшенной, а затем свернем на Александровскую слободу.
Он замолчал, а затем неожиданно спросил:
- А в ваше время большие аэропланы?
Киваю.
- Человек на пятьсот пассажиров.
Николай Николаевич покачал головой. А затем с внезапной гордостью добавил:
- Ну, «Илья Муромец», конечно, поменьше будет, но сейчас это самый большой аэроплан в мире.
Но вашего покорного слугу его патриотический угар волновал мало и я задал единственный интересовавший меня вопрос:
- А он до Могилева долетит?
- Не знаю, я ж не пилот. Но из Питера в Киев «Илья Муромец» летал.
Прикинув расстояние от Питера до Киева я с удовлетворением кивнул. Ну, если до Киева долетал, то до Могилева раз плюнуть. Была бы только у них машина готовая к полету. А то приедем, а там ни одного аэроплана. Вот это будет облом!
Тем временем, проехав по Александровской слободе, автомобиль въехал на большое поле. По периметру обширного пространства стояли капитальные строения летной школы, корпуса ангаров, а в отдалении из-за леска показалось здание церкви.
Машина остановилась у подъезда и нам навстречу выбежал офицер. Пока я выходил из машины Джонсон успел что-то сказать офицеру. Тот вытянувшись во фрунт отдал мне честь:
- Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество! Дежурный по офицерской летной школе поручик Николаевский!
Киваю офицеру.
- Вольно! Здесь ли начальник школы?
- Так точно! Его превосходительство в своем кабинете! Прошу! - Николаевский сделал приглашающий жест и повел нас внутрь.
В кабинете навстречу нам, на ходу надевая фуражку, вышел сам начальник офицерской воздухоплавательной школы генерал-лейтенант Кованько. Он весь светился излучая радушие.
- Ваше Императорское Высочество, это честь для нас, что вы изволили посетить нашу скромную школу. Здравия желаю! - Кованько козырнул.
Мы обменялись рукопожатиями.
Джонсон кивнул генералу:
- Здравия желаю, ваше превосходительство!
- Здравствуйте, дорогой мой Николай Николаевич! Вы ж давно покинули службу, а здороваетесь все по военному!
Джонсон рассмеялся.
- Приятно иногда вспомнить, что я тоже русский офицер, знаете ли.
Кованько мигнул адъютанту и гостеприимным жестом пригласил нас садиться.
- Я так понимаю, что нашу скромную школу, вы посетили по делу?
Киваю.
- Точно так, Александр Матвеевич, точно так... У нас донесение особой важности для Его Императорского Величества. Донесение, которое нельзя доверить телеграфу, нельзя доверить курьеру и нельзя затянуть доставку. Счет идет буквально на часы, если уже не на минуты.
Кованько понимающе кивает:
- Вам нужен аэроплан? И я, так понимаю, нужен «Илья Муромец»?
- Именно.
В этот момент адъютант внес на серебряном подносе кофейник и чашки. Пока он сноровисто расставлял все по столу, генерал о чем-то вполголоса распорядился. Адъютант кивнув испарился.
- Я пригласил присоединиться к нам подполковника Горшкова. Фактически он здесь всем заправляет и «Ильи Муромцы» полностью его епархия. Поэтому, пока мы ждем, на правах радушного хозяина приглашаю вас выпить по чашечке кофе. Что может быть лучше кофе с мороза?
Благодарно кивнув, я протянул руку и взял фарфоровую чашечку. Горячий напиток приятно полился по пищеводу. Вот люблю я хороший кофе!
- Кофе отменный у вас, Александр Матвеевич!
- Что вы, Ваше Императорское Высочество! Разве что может сравниться кофе у простого служаки с тем, что вам доводится пить в лучших домах столицы?
Дальше следует стандартный обмен любезностями. Пока мы распинаемся я рассматриваю эту легендарную личность. Передо мной сидел один из создателей военной авиации в России. Человек связавший с небом всю свою жизнь. Воевавший в этом качестве еще в русско-японскую войну. Правда его роскошная борода, честно говоря, вызывала у меня оторопь. Ну, не привык я к бородам у военных и все тут! Ладно, когда такая окладистая борода, типа как у Николая Второго. Это еще так сяк. Но вот такие кустистые заросли на всю грудь, из-за которой даже орденов не видать — это перебор! Вот хоть режьте меня. Дико. Ощущение, что обладатель такой бороды все время занят только ею. Хотя я понимаю, что это преувеличение и передо мной сидит один из тех, кто несмотря на бородищу сделал так много для Отечества, но все же ощущение такое, что именно «Несмотря на...» Вот понимаю в эти минуты я Петра Первого с его тягой рубить бороды. Был бы я царем, вышел бы из меня замечательный самодур. Наверное...
В кабинет вошел подполковник Горшков. Обменялись приветствиями и рукопожатиями. Когда все снова расселись Кованько сказал:
- Вот, Георгий Георгиевич, Его Императорскому Высочеству срочно нужно попасть к Государю. Дело не терпит отлагательств. Можете ли вы обеспечить доставку в Могилев на «Илье Муромце»?
Я буквально подобрался, словно зверь перед прыжком. Сейчас много решится в этой истории. Многое, если не все. А Горшков задумчиво оглядел присутствующих.
- В принципе, это возможно. Через полчаса мы собирались совершить тренировочный полет в Псков. Мы можем взять вас с собой. Сегодня сядем в Пскове. Заправимся. Осмотрим машину. А завтра с утра вылетим в Могилев.
Волна облегчения окатила меня. Да! Получилось! Я тихо выдохнул. По-лу-чи-лось! И, расслабившись, я пропустил мимо сознания вновь появившегося в кабинете адъютанта, который что-то шептал Кованько искоса поглядывая в мою сторону. Я насторожился. И, как оказалось, не зря.
Генерал кивнул и обратился ко мне:
- Ваше Императорское Высочество! Только что сообщили из аппаратной телеграфа — вас разыскивает председатель Государственной Думы Родзянко. Он откуда-то узнал, что вы здесь и просит вас подойти к аппарату.
Я, с трудом подавляя растерянность, обводил взглядом присутствующих. Ироничного Кованько, безучастного Горшкова, напряженного Джонсона. И стоящего в ожидании адъютанта генерала.
Вот так номер! Нашли! Вот баляба! Значит они уже знают о моем плане убраться подальше от Питера! И готовы принять меры. Какие? Да какие угодно. Если у них есть сочувствующие на аэродромах, то наш аэроплан просто не вылетит по техническим причинам. Или не вылетит из Пскова, что вероятнее всего. И что делать?
С другой стороны, если я пообщаюсь с Родзянко, возможно мне удастся сбить его с толку и у нас получится покинуть эту прифронтовую полосу мятежа?
Пауза затягивалась.
Да. Вариантов нет.
Я встал.
- Хорошо. Идемте.
Пока мы шли коридорами летной школы меня колотила нервная дрожь. Одно дело, пока сильные мира сего заняты друг другом, попытаться сделать ноги по тихому, а совсем другое влазить в эти игры Больших Дядь. Мой прадед влез и проиграл. Но, я ведь не прадед! Я вообще никто в этом мире! Если он проиграл, живя в нем и будучи в центре всех событий, то, что могу я, который только сегодня провалился в это время, будь оно неладно!
В аппаратной меня встретил офицер связи. Мы подошли к телеграфному аппарату.
- Разрешите сообщить господину Родзянко о вашем приходе, Ваше Императорское Высочество?
Киваю.
Поехали.
«У аппарата Великий Князь Михаил Александрович».
«Здравствуйте Ваше Императорское Высочество! У аппарата Родзянко»
«Здравствуйте, Михаил Владимирович»
«Рад, что мне удалось разыскать вас. Ваше Императорское Высочество, положение в столице крайне напряженное. Волнения, которые первоначально были вызваны нехваткой хлеба, приняли стихийный характер и угрожающие размеры. В основе беспорядков — полное недоверие к власти. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно, ценою пролития крови мирных граждан, но которых сдержать будет невозможно. Уже сейчас волнения распространяются на железные дороги, что, как я понял, вы на себе уже испытали. Жизнь страны, подвоз хлеба в города и припасов в армию будет остановлен. Уже сейчас заводы в Петрограде остановлены, а значит остановлено производство военной продукции для фронта. Голодная и не занятая работой толпа вступает на путь анархии стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по всей России пришло в полное расстройство. На юге из 63 доменных печей работают только 28. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44. Над Россией нависла угроза прекращения производства снарядов. Население, не доверяя власти, не везет продуктов на рынок в город. Угроза голода встает во весь рост перед народом и армией. Правительство, лишенное доверия общества, полностью парализовано и бессильно. России грозит позор и поражение в войне. Считаю, что единственным выходом из создавшегося положения является призвание лица, которому может верить вся страна и, которое сможет составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, воодушевившись вновь верою в себя и своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет, и я призываю вас, Ваше Императорское Высочество, принять на себя диктаторские полномочия в пределах Петрограда, отправить правительство в отставку и просить Государя о даровании ответственного министерства. Я ходатайствую перед Вашим Императорским Высочеством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Императорским Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В ваших руках, Ваше Императорское Высочество, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите спасти Россию от катастрофы. Молю вас о том от всей души. Председатель Государственной Думы Родзянко».
О, как! У меня даже дыхание перехватило. Прямо вот так — диктатором! Напоминает известную фразу - «Земля наша обильна и щедра, но ряда в ней нет. Приходите и владейте нами...». Обнять и плакать. Вот же разводняк! Так, нужно отпетлять подальше от этих спасителей Отечества.
«Мне понятны ваши тревоги и мотивы, Михаил Владимирович. С многим из сказанного вами я согласен. Меры не терпят отлагательств, а время уходит. Я переговорю с Его Императорским Величеством обо всем этом»
«Ваше Императорское Высочество, вы абсолютно правы. События требуют незамедлительного вмешательства. Поэтому наилучшим действием в этой тревожной ситуации было бы ваше немедленное прибытие в столицу и принятие на себя диктаторских полномочий»
Ага. Щас. Расскажи это кому-нибудь другому. Я то точно знаю, что если я попаду в Питер, то стану вашей марионеткой, именем которого будут приниматься решения, а затем выкинут на помойку под восторженные крики толпы. Или стрельнут под деревом.
«Прибытие в Питер, не имея полномочий от Государя для наведения порядка, не представляется разумным. Это лишь добавит хаоса в общий беспорядок в столице. Я немедленно вылетаю в Псков, а оттуда в Ставку. Завтра я буду иметь личный разговор с Его Императорским Величеством и приложу все силы для убеждения»
«Ваше Императорское Высочество, это не совсем разумно. Дорога воздухом зимой сопряжена с высоким риском. Повторно приглашаю вас в Питер. Народные массы нуждаются в вожде, который сможет вдохнуть в них веру в будущее России. Я организую спецпоезд из Гатчины в столицу и вы сегодня же сможете возглавить народные выступления, и тем самым сможете спасти тысячи жизней от возможного кровопролития. С царем сможете связаться прямо из Питера. Зачем вам рисковать?»
А это уже угроза! Вот гаденыш. Намекает, что никуда я не улечу. Или не долечу.
«Мне, как русскому офицеру и члену Императорской Фамилии, негоже обращать внимание на личный риск, когда на карту поставлена судьба Отечества. Уверен, что личный разговор с Государем сможет значительно смягчить его позицию и он скорее пойдет на необходимые обществу реформы. Если же Его Императорское Величество примет решение об отправке военной экспедиции для наведения порядка в столице, то лучше для всех будет, если курировать эту акцию буду я, а не, к примеру, генерал Иванов.»
«То есть вы решительно намерены лететь в Ставку?»
«Да. Сегодня же я вылетаю в Псков и завтра буду в Могилеве.»
«Берегите себя, Ваше Императорское Высочество. Родзянко»
«И вам желаю того же. Михаил»
Тэ-эк-с. Так значит? Значит «Берегите себя...» разлюбезный Михаил Владимирович? Да меня на разборки провожали этой фразой в лихие девяностые! Что-ж, Михаил Владимирович, поиграем в ваши игры по нашим правилам. А ведь, Бог свидетель, не хотел я этого...
Входя в кабинет Кованько обращаюсь к присутствующим.
- Господа, ситуация резко изменилась и нам нужно срочно вылетать. Причем минуя Псков. У меня есть информация, что моей миссии попытаются помешать любыми способами. Вплоть до убийства и катастрофы аэроплана. И вероятнее всего это произойдет либо здесь, либо на аэродроме в Пскове. Поэтому, Георгий Георгиевич, скажите, как нам добраться до Могилева минуя Псков?
- Даже затрудняюсь ответить, Ваше Императорское Высочество. Сесть то мы сможем, но вот как с горючим? Будет ли оно готово? Да и мало ли какой ремонт. Нужно будет связаться по телеграфу с аэродромами в том направлении...
- Нет. Это исключено. Если в месте посадки будут знать о нашем прибытии, то вероятность того, что мы больше не взлетим очень велика. Сможем ли долететь до Могилева напрямую?
- Ох, Ваше Императорское Высочество... Ну, в принципе, конечно можно, но...
- Что?
- Нужно разгрузить аэроплан от всего — оружия, запасов, взять в полет лишь трех человек экипажа. И перед тем, необходимо полностью проверить машину, двигатели, подготовить ее к полету. Учитывая сколько сейчас времени, то сегодня мы не вылетим. Значит завтра с утра и часов через пять будем в Могилеве.
- Нет. Это невозможно. Только сегодня. Завтра уже можно будет не лететь. Информация устареет. Да и не вылетим мы завтра.
Тут вмешался Кованько.
- Ваше Императорское Высочество, вы все время намекаете, что на вверенном мне объекте могут произойти какие-то события, которые ставят под угрозу вашу миссию. Я так понимаю, что вы намекаете на неблагонадежность личного состава школы. Как руководитель офицерской летной школы я...
- Простите, Александр Матвеевич, я не хотел вас обидеть или каким-то образом поставить под сомнения ваш профессионализм. Но, поверьте мне, я знаю о чем говорю. Еще два-три дня и мятежом полыхнет вся округа. Так что речь не идет только о вашей части.
Однако Кованько явно закусил удила.
- Простите, Ваше Императорское Высочество, но я...
- Верьте ему, Александр Матвеевич...
От неожиданности я повернулся. Тихо сидевший до этого Джонсон смотрел на меня и было в его глазах, что-то такое... Не смогу описать словами. Но в них больше не было той тоски, которая была в них все то недолгое время, что я его знал. В них появилась искра чего-то такого, что нельзя описать интересом к жизни или, к примеру, знанием тайны. Это было нечто иное...
Оказалось, что столь неожиданная помощь Николая Николаевича сломила сопротивление генерала. Он сел и устало махнул рукой. Я повернулся к Горшкову.
- Итак, Георгий Георгиевич, чем вы можете нам помочь?
- Это очень рискованно, Ваше Императорское Высочество, и я не имею права подвергать...
- Георгий Георгиевич, оставьте эти слова для тех случаев, когда высокородная барышня попросит вас совершить рискованную прогулку. Мы все боевые офицеры и выполняем свой долг. Поэтому ближе к делу.
Горшков глубоко вздохнул и покосился на Кованько. Тот нехотя кивнул.
- Если мы вылетим в течении часа, то, если все пойдет хорошо, мы будем в Могилеве незадолго до сумерек. Но предупреждаю еще раз — это полет на пределе возможностей корабля. Горючего должно хватить, но впритык. И есть шанс, что либо не хватит горючего, либо, не дай Бог, откажут двигатели и нам придется совершить вынужденную посадку. Если будет куда. А в этом случае вы рискуете оказаться далеко от дорог и связи. Да и вообще аэропланы иногда имеют свойство падать. Так что подумайте еще раз.
Я усмехнулся.
- Будем считать, что вы достаточно сделали усилий, чтобы меня отговорить, но не уговорили.
- Хорошо, Ваше Императорское Высочество, тогда я начинаю предполетную подготовку и мы максимально разгружаем машину. Вас двое летит?
Я посмотрел на Джонсона. Тот кивнул.
- Да, двое.
- Тогда готовьтесь к полету. Идемте, мы подберем для вас летное обмундирование...

* * *

Императорский телеграф в Ставке верховного главнокомандующего.
Телеграмма № Р/39921
152 слов
Подана в Петрограде 27 февраля 1917 г. 12 ч. 40 м.
Получена в Ставке 26 февраля 1917 г. 13 ч. 12 м.
Д [ействующая] армия, Ставка верховного главнокомандующего.
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
Занятия Государственной думой указом ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА прерваны до апреля. Точка. Последний оплот порядка устранен. Точка. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. Точка. На войска гарнизона надежды нет. Точка. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Точка. Убивают офицеров. Точка. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Точка. Гражданская война началась и разгорается. Точка. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ во вчерашней телеграмме.
Повелите в отмену Вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Точка. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Точка. Государь, не медлите. Точка. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии – неминуемо. Точка. От имени всей России прошу, Ваше величество, об исполнении изложенного. Точка. Час, решающий судьбу Вашу и Родины, настал. Точка. Завтра может быть уже поздно.
Председатель Государственной думы Родзянко.
* * *

ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Внизу проплывал февраль 1917 года. Заснеженные поля чередовались с черными массивами лесов. Иногда в это чередование разбавляли русла покрытых льдом рек или проплешины деревень. Попадались и города. Хотя, по меркам двадцать первого века такие населенные пункты тянули скорее на гордое наименование «поселок городского типа». Застроенные, в основном, малоэтажными домами и тем, что в советские времена именовалось «частным сектором» - множеством небольших, как правило, деревянных строений. Но вот церквей было ощутимо больше.
Горшков выбрал маршрут, при котором наш «Муромец» на завершающем участке пролетал ближе к городам и железной дороге. Как он пояснил, так, в случае чего, нам будет легче добраться до Могилева. Резервными аэродромами он назвал Великие Луки, Витебск и Оршу.
Летим уж часа два. Грохот двигателей лишил возможности продолжать разговоры. Поэтому почти все время уходит на созерцание красот внизу и на размышления.
На меня «Илья Муромец» особого впечатления не произвел. Ну, такая вот большая этажерка в три десятка метров, ну четыре двигателя со странными, на мой взгляд, винтами в две лопасти. Ну и что? Видел я его в хронике еще в наше время.
Зато потом, когда это чудо техники загрохотало двигателями, я понял, что видео несколько отличается от реальности. Четыре винта молотили воздух, как бешеные и грохот стоял, мама не горюй. А уж когда мы взлетели... Я понял, почему местные летчики так тепло одеваются. Сквозняк был отнюдь не легкий. Да и вообще, данная конструкция весь полет поскрипывала так, что поначалу вызывало мое беспокойство. Но увидев, что никто по этому поводу не дергается, решил не обращать на это внимания. Зато, как мне с гордостью рассказали, салон «Муромца» отапливался за счет выхлопных газов внутренней пары двигателей, которые по трубкам отдавали тепло экипажу и пассажирам. Ветряной генератор снабжал нас электричеством, а кроме того, на этом чуде техники был даже туалет! В общем, это был аэробус начала двадцатого века.
И еще одно его роднило с аэробусом моего времени — парашютов не предусматривалось. Да и другого варианта не было.
Об этом меня проинформировал лично Кованько, который нас провожал до аэроплана. Посетовав на то, что он вынужден давать добро на столь опасный перелет он, как бы промежду прочим, сказал:
- Вот если бы летели на «Гиганте», то я был бы куда спокойнее.
И я, заглотив наживку, тут же спросил:
- На «Гиганте»?
Усмехнувшись в бороду, Кованько показал на гигантский ангар в отдалении.
- Что это?
- Дирижабль. Дирижабль «Гигант». На нем бы вы долетели без проблем. И не только в Могилев.
Я запнулся. Явно был какой-то подвох. Кованько хитро на меня поглядывал.
Осторожно интересуюсь:
- Так в чем же дело?
- А дело в том, Ваше Императорское Высочество, что нем не отпускают нам водород. Говорят, что полеты на дирижаблях опасны.
- А ваше мнение?
- А я думаю, что дирижабль в сто раз безопаснее аэроплана. Если конечно по нему не стрелять. Да и то, если заменить водород гелием, то дирижабль обставит аэроплан по всем показателям. Но гелия в России нет, а водород нам не дают. И придется вам лететь на этой замечательной машине. - Кованько похлопал по фюзеляжу «Муромца». - А у него радиус действия куда меньше.
Мои воспоминания прервало появление внизу еще одного городишка. Судя по всему железнодорожного узла. Дернул за рукав проходившего мимо бортмеханика и вопросительно показал вниз.
Тот кивнул и прокричал:
- Станция Дно!
Станция Дно. Вот значит, как переплетается история. Я лечу над станцией Дно на встречу с царем, который послезавтра застрянет на этой самой станции, обложенный мятежниками, как волк флажками. Гримаса судьбы.

* * *

ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года.

- Он все-таки улетел...
Возбужденный и раскрасневшийся с улицы Керенский несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Только что он вбежал в кабинет к Родзянко с целью поведать ему о судьбах революции и о значении Лично Керенского для будущего России, а тут его с порога сбивают с настроя. Ну, кому это понравится? Но будучи опытным политиком он сдержал раздражение и вежливо поинтересовался:
- Кто улетел, Михаил Владимирович? И куда?
- Миша. Улетел на «Муромце» в Ставку. И это, Александр Федорович, меня сильно беспокоит.
Керенский в возбуждении прошел по кабинету. Затем повернулся к Родзянко и воскликнул:
- Я, право, удивлен! Михаил Владимирович, вот я не думаю, что сейчас есть время думать о Мише! Об этом ничтожестве! Каких вы ожидаете от него проблем, я не понимаю?
- Да нет, проблем быть не должно, но все же... Что-то меня гложет. Он меня удивил.
- Чем же, позвольте узнать?
- Мне казалось я контролирую процесс. С ним было договорено, что он едет в столицу, а здесь я бы полностью контролировал этого восторженного романтика. Но вот, подкупленные слуги Михаила сообщают о странных событиях. Он вместе со своим секретарем пытается покинуть Гатчину, но вовсе не в сторону Петрограда. Хотя, благодаря хаосу на железной дороге, как и ожидалось, выехать поездом в направлении от столицы ему не удалось, но, как оказалось, я не учел возможности покинуть Гатчину по воздуху. Мне пришлось его срочно вызывать к телеграфу и обещать с три короба.
- И что? Неужели не клюнул?
- В том то и дело. А это так не похоже на прежнего Мишу. Да и разговаривал он со мной как-то... В общем даже огрызнулся.
- Я уверен, что вы себя просто накрутили! Я Мишу отлично знаю!
Родзянко поднял на Керенского взгляд и молча протянул телеграфную ленту разговора с Михаилом Александровичем. Керенский бегло просмотрел переписку и изрек:
- В любом случае, чем нам может помешать этот романтический охотник за чужими женами? Кстати, я уверен, что это козни Брасовой.
- Вряд ли. Я уверен, что она спит и видит себя регентшей.
- А я уверен, что вы напрасно уделяете Мише и Брасовой столько внимания! Не цари с князьями творят историю ныне! Я только что с заполненных народом улиц и вот, что я обязан сказать в это торжественный час - на улицах нынче творится история! Я уверен, что старая власть доживает последние дни! Да, что там дни — последние часы, я бы сказал! И тот, кто поднимется над толпой, покорит ее своим напором и суждениями, кто сумеет возглавить ее, тот и станет новым вождем — вождем революции! И я прилагаю все усилия для того, чтобы революция победила, дорогой мой Михаил Владимирович! Именно улица, именно народ, в эти судьбоносные дни призовет к правлению новую власть — призовет нас!
Керенский постоял выпуская пар, а затем заговорил уже тише, но все так же с напором:
- А касаемо того, что Миша укатил к Николашке, так может это именно Брасова мужа надоумила, что нужно быть ближе к царю, на случай падения короны. Чтобы, так сказать, успеть подхватить!
Родзянко хмуро смотрел на традиционно рисующегося Керенского. Всех политиков раздражала эта его особенность — не делать различий в своем поведении, как перед многолюдным собранием, так и перед одним-двумя собеседниками в приватной атмосфере. Кереснкий всегда вел себя так, словно он римский трибун — он вещал пафосно и с надрывом. Но вслух Родзянко решил завершить беспокоившую его тему.
- Может быть. В любом случае необходимо воспрепятствовать их возможной встрече с царем. По моим данным рано утром царь выедет в Царское Село. А значит, до утра Миша не должен оказаться в Могилеве. По-хорошему, он вообще не должен там оказаться. Генералы поддерживают смещение царя, но они против упразднения монархии как таковой. И нам совсем не нужно, чтобы рядом с Алексеевым оказался регент. Тогда армия может оказаться совсем не на нашей стороне. Придется задействовать наших людей на местах. А вы, Александр Федорович, на всякий случай, будьте добры отправить одну из ваших великосветских проныр к Брасовой. Пусть разузнает что там и как.
Керенский покачал головой и заявил:
- Вы снова меня удивляете! Мы радоваться должны, что Миша укатил подальше от Брасовой. Чем нам помешает в Ставке его простодушное высочество? Алексеев отнюдь не оратор и не мастер убеждения. Вряд ли он сумеет быстро склонить Мишу на свою сторону, вы слишком хорошо с ним поработали. А через несколько дней регент будет никому не нужен! Бросайте хмуриться! История ждет!

* * *

ГДЕ-ТО МЕЖДУ ГАТЧИНОЙ И МОГИЛЕВОМ 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Итак, я лечу в Могилев, и даст Бог, к вечеру буду там. Насколько я помню историю, Николай отправится в свою последнюю царскую поездку в пять утра из Могилева. Выходит у меня есть шанс встретиться с ним и попытаться отговорить от поездки. Благо аргументы у меня имелись. И, если у меня все же получится его задержать, он сможет, опираясь на армию восстановить порядок в стране. Хватило же у него духа подавить революцию 1905-1907 годов? Неужели тут не справится? Особенно если ему правильно аргументировать.
Ну, а я сохраню статус царского брата, а быть братом царя в России это очень вкусно. Содержание из казны, связи, статус. Организую транспортную фирму, каких это время еще не видывало. Подключу дирижабли, благо в мое время была у меня мечта создать такую транспортную компанию. В условиях России, ее просторов и отсутствия дорог — дирижабли самое то. Причем тему я прорабатывал очень плотно, включая типы дирижаблей, месторождения и места производства гелия. Но там, в моем времени, у меня было много конкурентов и мало денег. И в моем времени я не был братом царя. Здесь же...
Тут мои радужные мысли были прерваны появлением в салоне Горшкова.
- Ваше Императорское Высочество, по курсу сплошной облачный фронт. Явно метель. Мы постараемся подняться выше, но могут быть проблемы с топливом. У нас его просто впритык. Вы уверены, что нам не нужно садиться? Мы пролетели Витебск и еще можем вернуться!
Витебск в мои радужные мечты никак не входил.
- Нет, Георгий Георгиевич! В Могилев! Я в вас верю!
Тот озабоченно кивнул и удалился в кабину. Мы начали набирать высоту.
Вскоре началась болтанка. Машина влетела в облака, и видимость упала до нуля. Минут пять нас основательно трясло, и вот в иллюминаторы брызнул свет закатного солнца. Белоснежные облака покрывали весь низ и полностью скрывали землю. Даже не верилось, что внизу бушует пурга.
Настроение мое снова улучшилось. Летим почти как на пассажирском самолете. Внизу облака. Голубое небо. Солнце. После Орши нам даже предложили бутерброды и горячий кофе.
Интересно, а на дирижабле какое ощущение от полета? Говорят, что комфорт на каком-нибудь «Гинденбурге» был запредельным.
Тут нас тряхнуло, и кофе вылился мне на ноги. «Муромец» затрясло. Выскочивший в салон Горшков глянул в иллюминатор и длинно цветисто выругался. Я, морщась от кофе, посмотрел в ту сторону и обомлел. У нас горел правый ближний двигатель. И, честно говоря, я понятия не имею, может ли наш аэроплан лететь без одного мотора, да и вообще, не горит ли он как спичка?
Подполковник метнулся в кабину. Оттуда выбежали второй пилот и бортмеханик. Из их криков я понял, что лопнул трубопровод ближнего двигателя и вытекший бензин загорелся. Огонь перекинулся на крыло, в результате чего занялась ткань обшивки, и мы словно подбитые уверенно шли к земле, а за нами небо прочерчивал дымный черный шлейф.
Пилот и бортмеханик, привязавшись к креплениям и вооружившись огнетушителями, вышли на крыло. В этот момент «Муромец» влетел в облачный слой. Бешеная болтанка трясла машину. Две фигуры на крыле пытались загасить огонь в то время как их самих хлестало снежными жгутами и пыталось сорвать с крыла.
Я уцепился за что только мог и впал в какое-то оцепенение, глядя на двух смельчаков. Тряхнуло так, что я прикусил язык, а бортмеханик чудом не сорвался с крыла.
Но всему, в конце концов, приходит конец. Огонь потушен. Два изможденных героя откинулись в креслах. Понимаю, что тут я им ничем не помогу и иду в кабину. Мало ли что там нужно, а Горшков там один.
В кабине меня ждало фантасмагорическое зрелище. Пилот в темной кабине с запредельным усилиями вцепившись в штурвал, глядит прямо в бушующий за лобовым стеклом ураган. И даже в такой дикой обстановке мне пришло в голову идиотское сравнение, что штурвал похож на руль старого советского автобуса.
Георгий, каким-то шестым чувством понял, что я в кабине и прокричал:
- Будем садиться! Я не удержу машину! Вернитесь в салон и закрепитесь там! И остальным скажите! Еще минуты две-три и все! Я ищу место посадки!
Возвращаясь в салон, я успел подивиться тому, что Горшков собирается выбирать место посадки в условиях, когда не видно даже земли внизу...
И в этот момент двигатели встали. Наступила звенящая тишина. Не было слышно даже ветра.
«Муромец» сильно тряхнуло, затем еще, еще... Встряхивания перешли в тряску и наконец, после сильного толчка, машина остановилась.
- Всем покинуть машину! Сейчас может взорваться!
Это Георгий, с разбитым лбом, кричал у люка и добрым словом подгонял всех к выходу.
Мы повыпрыгивали и бегом по снежной целине побежали от аэроплана. Я пришел в себя, когда что-то твердое толкнуло меня в грудь. Остановившись, я определил, что наткнулся на плетень, а прямо передо мной стоит крестьянская мазанка. А перед мазанкой стоит местный мужичок и держит во рту "козью ножку".
И я, видимо еще не отойдя от стресса, спрашиваю первое, что пришло мне в голову:
- Далеко до Могилева?
И мужик спокойно так отвечает (видимо, аэропланы у него в огороде падают по два раза на дню):
- Дык, почитай верст десять будет...

Владимир Бабкин

Интерлюдия I. Заговор

Роль личности в истории. Насколько характер одного или нескольких человек может изменить историю человеческой цивилизации? Или же, как уверяли классики марксизма, все решают законы развития общественных отношений? Думаю, что наверняка ответить на этот вопрос не сможет никто. Если, конечно, не оперировать догмами и лозунгами о «единственно верных учениях».
Как бы повернулась история России и человечества если бы на престоле Российской Империи в 1916-1917 годах был бы не Николай II? Что было бы, если бы не было Распутина? Или окажись на месте генерала Хабалова более решительный человек, который не побоялся бы взять ответственность на себя? Или, как развивались бы события если бы председателем Государственной Думы в тот момент был не Михаил Владимирович Родзянко? Или будь у Родзянко менее болезненное честолюбие?
Еще в 1911 году, став председателем III Государственной Думы, Родзянко начал усиленно привлекать к своей персоне внимание широкой публики. Часто именно в его личном особняке проходили совещания руководителей думский фракций и групп, заседания руководства партии октябристов и другие мероприятия нижней палаты парламента. Позднее, в июле 1914 года, патриотические манифестации специально задерживали у дома Родзянко, где демонстранты были вынуждены слушать его «напутствия».
Понимая, что его личный вес зависит от значения должности председателя Госдумы, Родзянко всячески выпячивал значение парламента и, соответственно, говорил от его имени. Часто это сводилось к ожесточенной пикировке с министрами и самим царем, которые, по его мнению, «унижали честь и достоинство» Государственной Думы.
Отстаивание всегда и во всем «чести и достоинства» представительской власти часто выливалось в отстаивание значения и его персонального статуса, как председателя Думы. Часто устраивались безобразные скандалы из-за недостаточно, по его мнению, статусного места в поезде или в театре.
Не менее колоритные спектакли устраивались на государственном уровне. Если Император не прислушивался к его словам, то на заседании парламента объявлялось, что "достоинство Думы оскорблено". Если же царь соглашался с мнением Родзянко, то громогласно объявлялось о его личной победе и авторитете.
С началом войны предполагалось, что о политике будет забыто, а думские сессии будут посвящены сугубо практическим вопросам войны и бюджета. Однако, такое положение дел не устраивало Родзянко и он делал все, чтобы оставаться в центре общественного внимания. Он часто посещал действующую армию и одним из первых поднял тему измены в высшем руководстве страны.
Весь период войны Родзянко различными способами выдвигал требования об отставке действующего премьера и о даровании Думе права самой формировать новое правительство «пользующегося доверием общества». Так на сессии Государственной Думы в ноябре 1916 года правительство, назначенное Императором, подверглось резким нападкам и нагнеталась истерия в обществе по поводу «глупости или измены» власти.
К концу 1916 года положение на фронтах внушало здоровый оптимизм. Снарядный и патронный голод был преодолен. Армия доукомплектовывалась и готовилась к решающему наступлению весной 1917 года, который должен был положить конец войне и принести России победу.
Однако, пока военные оркестры разучивали марш «Торжественный вход в Константинополь», в столице происходили события, которые должны были в ближайшие месяцы потрясти Россию.
Никакие уступки власти уже не удовлетворяли думских лидеров, желавших безраздельной и ничем не ограниченной власти. Всякий орган власти, всякий министр подвергался травле и самым безумным обвинениям. Со страниц думской и оппозиционной прессы эти настроения проникали в массы, проникали в войска на фронте. Результатом чего стало тревожное настроение в армии. Под давлением Государственной Думы министры менялись с такой скоростью, что это явление получило название «министерской чехарды».
К 1917 году Родзянко стал одним из самых публичных политиков. Без его участия не обходилось ни одно крупное событие, мероприятие или торжество. И ни одна манифестация. Как вспоминала его супруга: «... Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с великих князей, обращаются к нему за советами или с вопросом: когда будет революция?»
В столичных салонах царило убеждение, что во главе заговора стояли Родзянко и английский посол Бьюкенен, и что сам переворот будет осуществлен офицерами гвардии по примеру государственных переворотов прошлого.
И если вопрос с насильственной сменой власти уже созрел во многих умах, то методы переворота еще не были определены всеми участниками заговора. Точнее центров заговоров было несколько.
Начальник Петроградского охранного отделения генерал Глобачев докладывал 6 января 1917 г.: «первую из этих групп составляют руководящие "дельцы" парламентского прогрессивного блока, возглавляемые перешедшим в оппозицию и упорно стремящимся "к премьерству" председателем Государственной думы, камергером Родзянко... Во главе второй группы, действующей пока законспирировано и стремящейся во что бы то ни стало выхватить будущую добычу из рук представителей думской оппозиции, стоят не менее жаждущие власти А. И. Гучков, князь Львов, С. Н. Третьяков, А И. Коновалов, М. М. Федоров и некоторые другие», которая «скрывая до поры до времени свои истинные замыслы, самым усердным образом идет навстречу первой».
В начале января 1917 года на квартире председателя русского парламента собрались заговорщики. Военных представлял генерал Крымов, который от имени генералов требовал от Государственной Думы осуществить переворот, который поддержит армия. В качестве примера решимости армии был процитирован генерал Брусилов, который заявил: «Если придется выбирать между Царем и Россией - я пойду за Россией».
Однако, Родзянко мыслил себе переворот исключительно как военный, в то время, как сам он рассчитывал извлечь из него максимальную выгоду ничем особо не рискуя. Будучи осторожным политиком он до самого конца рассчитывал оставаться в стороне от возможных проблем со стороны царя: «Я никогда не пойду на переворот... я присягал... прошу вас об этом в моем доме не говорить... Если армия может добиться отречения, пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждением, а не насилием».
Но и военные не хотели таскать из огня каштаны для Родзянко.
Следует отметить, что генеральский заговор в основном ограничивался желанием сместить конкретного царя и, возможно, установить конституционную монархию. В то время, как желанием Родзянко было увеличить вес Государственной Думы (и свой соответственно) до максимума, то есть упразднить монархию и установить в России парламентскую республику.
Участники заговора не доверяли друг другу всячески стремились переиграть. Так, например, генерал Алексеев предлагал царю проект установления военной диктатуры в стране, как единственную возможность наведения порядка, в то время, как Родзянко, в качестве рецепта от всех бед, продвигал идею «ответственного министерства» с главой правительства наделенного обширными полномочиями, которого в свою очередь избирает парламент.
Также не было единства в методике переворота. Группа Родзянко предлагала инсценировку народных волнений в столице, в результате которых к зданию Государственной Думы должна была явиться «революционная общественность» и потребовать от Думы взять власть в свои руки. Гучков позднее вспоминал их рассуждения: «после стихийной анархии и уличных волнений настанет момент организации новой власти, и тут придет наш черед, как людей государственного опыта, которые, очевидно, будут призваны к управлению страной». Однако, сам Гучков считал: «Мне кажется, господа, — заявил тогда он, — что мы ошибаемся, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие- то другие будут призваны для создания верховной власти. Я боюсь, что те, кто будут делать революцию, сами станут во главе этой революции».
Группа Гучкова предлагала осуществить чисто дворцовый переворот, который поддержат одна или две части в Питере. В частности рассматривалась возможность захвата царя с целью принуждения его к отречению. В качестве вариантов были предложены захват Николая II в Царском Селе, в Петергофе или в Ставке. Но все три варианта были сопряжены с большим риском, что в любом из этих мест царь найдет достаточное количество верных войск для подавления мятежа. В связи с этим самым верным вариантом был признан вариант с захватом царского поезда в дороге между Могилевом и Петроградом, для чего было выяснено какие воинские части находятся на этом маршруте, после чего с их личным составом была начата аккуратная работа.
Также Родзянко с большим успехом была проведена работа с братом Императора — Великим Князем Михаилом Александровичем. Благородный и романтичный Михаил легко поддавался влиянию окружающих, чем и воспользовался Родзянко пытаясь через брата повлиять на царя в требовании новых уступок и назначения себя любимого главой правительства. Кроме, того заговорщиками Михаил Александрович рассматривался в качестве возможного послушного регента при малолетнем Алексее.
Получив информацию о готовящихся на 14 февраля беспорядках, министр внутренних дел Протопопов приказал арестовать организаторов манифестации. Одновременно Император вывел столицу из подчинения генералу Рузскому и назначил отдельное управление во главе с генералом Хабаловым. Эти решения породили панику в рядах заговорщиков и они решили действовать.
Родзянко добился аудиенции у Государя и, после чтения по бумаге длиной речи о настроениях в обществе, заявил: «Ваше Величество, нужно же принять какие-либо меры. Я указываю здесь на эти меры; что же Вы хотите во время войны потрясти страну революцией?» На что получил холодный ответ: «Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроений Думы, то, если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, она будет распущена». В ответ Родзянко заявил:«Я считаю своим долгом, Государь, высказать Вам свое убеждение, что этот доклад мой у Вас последний... Потому, что не пройдет трех недель, как вспыхнет революция».
И вот, словно по мановению волшебной палочки, 23 февраля, сразу на нескольких заводах вспыхивает забастовка. В толпе снуют какие-то темные личности и пожаром ширятся слухи: «В Питере нет хлеба», «Хлеб больше не привозят», «Грядет голод», «Запасайся мукой, православные!». Возбужденная толпа выметает все запасы продовольствия из лавок. Генерал Хабалов расклеивает по столице обращение, в котором сообщает, что хлеба в столице достаточно. Но слухи становятся все страшнее и обрастают новыми подробностями. Из толпы некие люди начинают бросать камни в полицию. Полиция не отвечает не имея приказа. А приказа все нет, все начальники заняты — идут беспрерывные совещания. Никто не хочет брать на себя ответственность.
25 февраля в арсенале никому не знакомых, но хорошо организованных личностей, камни сменяются бомбами и револьверами. Один полицейский ранен, другой убит. Войска томятся в ожидании какого-нибудь приказа, но приказа нет. Наверху идут совещания. Обсуждают вопрос — как отреагируют союзники на открытие огня по мятежникам и что скажут в цивилизованном мире о жертвах среди мирного населения? И стоит ли уже информировать Императора о беспорядках и само все рассосется? Тем временем среди солдат снуют подозрительные личности и о чем-то говорят...
Царь повелевает прекратить беспорядки. Ответственные лица в столице погружаются в новую череду совещаний. Никто не решается отдать приказ о применении силы. Многие ищут возможности покинуть совещания и улизнуть.
Ночь совещаний приносит странный результат — 26 февраля власти обращаются к руководству Думы с просьбой о посредничестве между властью и восставшими. В это же время по Петрограду расклеивается обращение Хабалова с информацией о том, что в случае продолжения беспорядков войска применят оружие. Генерал, в очередной раз, пытается обойтись полумерами, рассчитывая на то, что угрозы возымеют эффект и трудное решение о реальном применении силы в столице принимать не придется. Однако, и толпа, привыкшая за эти дни безнаказанно бродить по улицам и уже привыкающая к мысли, что это и есть революция, и войска, которые видят ужас и нерешительность командиров, уже никак не реагируют на слова. И, хотя этим днем лишь 10 тысяч солдат из 170 тысячного гарнизона перешли на сторону революции, власти по прежнему ждут, даже несмотря на усиливающуюся стихийную стрельбу в городе. Как телеграфировал Родзянко в Ставку: «На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга».
Но вот власти столицы и восставшие узнают об указе Императора о роспуске Думы и введении осадного положения в Петрограде. Растерянность власти достигает кульминации. Военный министр Беляев описывал состояние генерала Хабалова в тот день: «руки трясутся, равновесие, необходимое для Управления в такую серьезную минуту, он утратил».
Воля у власти отсутствует, приказы не поступают и, оставленные на произвол судьбы солдаты предпочитают перейти на сторону явного, по их мнению, победителя. К вечеру 27 марта на сторону восставших перешло уже 66 тысяч солдат гарнизона.
Однако, Родзянко далеко не был уверен в победе, понимая всю шаткость положения, а также то, что достаточно твердая воля вполне может склонить чашу весов на сторону власти. Поэтому, будучи по натуре осторожным политиком, он старается сохранить поле для маневра и возможного отступления. Председатель Думы шлет телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принимать немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и Династии». Одновременно с этим, пытающаяся соблюсти приличия, но уже откровенно перешедшая на сторону мятежа, Дума, под натиском Родзянко, принимает решение о создании Временного комитета депутатов Государственной Думы. Именно одно это слово «депутатов» и показывает то, что это еще почти не мятеж против указа Императора о роспуске Думы, а, можно сказать, почти клуб или общественная организация депутатов, но, все же, не официальный орган власти.
Итак, Государственная Дума в лице ее лидеров сделала нерешительный ход. Остальные участники драмы в раздумье задержали руку над шахматной доской. Император еще в Ставке и имеет все возможности. Генералитет ждет развития событий и определения явного фаворита в этой гонке за власть, дабы сделать правильный ход. Великий Князь Михаил Александрович пытается прорваться в Ставку и бросить на чашу весов свои аргументы.
По улицам столицы с флагами бродят толпы статистов, но они мало интересуют участников Большой Игры...

* * *

ОКРЕСТНОСТИ МОГИЛЕВА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Выстрел винтовки громыхнул в тишине ночного леса. Толчок в плечо.
- Слева!
Георгий не заморачивался всякими этикетами, лязгая затвором и вскидывая винтовку для нового выстрела. Резко обернувшись в указанном направлении пытаюсь взять на прицел скользящие между деревьями фигуры. Сзади дважды громыхнул маузер. Джонсон вел огонь с правого борта.
Стреляю. Ну, что я снайпер, попадать в движущуюся цель из маузера, используя летящие через ночной лес сани? Не попал, конечно. Не знаю, попадал ли кто-нибудь из нас, но мне казалось, что целей становилось только больше.
Слева от меня заковырсто подгонял свою клячу Тихон. Стоп, не клячу — лошадку. Вывези нас родная и я тебе куплю воз сена! Только быстрее !
Горшков стреляет и, к нашей секундной радости, одна из фигур кувыркнувшись затихла. Однако, это лишь разозлило остальных наших преследователей.
Мои два выстрела уходят в молоко. Попал ли Джонсон не знаю, но судя по возгласу, вероятно, попал.
- Гони! Гони, родная! - Кричал Тихон, хлестая лошадь вожжами. - Господь меня наказует за жадность мою! Вывези, Рыжуха, век не забуду!
Как он, вероятно, сейчас в душе костерит нас на чем свет стоит! И отдельно, наверняка, перепадает Джонсону, который так красноречиво его соблазнял на эту поездку.
Когда я впервые спросил хозяина огорода, которому мы свалились буквально на голову, о возможности срочно выехать в Могилев, тот лишь удивленно переспросил:
- Ночью? В лес?
Меня очень подмывало добавить фразу - «В багажнике?», но я добавил лишь окончание этого известного анекдота:
- Плохая примета?
Тихон, как оказалось, так зовут нашего собеседника, лишь хмыкнул:
- Шутник, ты барин...
- Что ж так?
- Дык, кто ж ночью зимой едет в лес? Тем более — волки. Вона их сколько за войну расплодилось. Стрелять-то некому, а в бесхозном лесу в лихолетье волк завсегда хозяин.
- Ну, так и нас несколько человек при оружии. Разве не проедем?
Тихон покачал головой.
- Ох, барин, не ведаешь ты, о чем просишь...
В разговор вмешался Джонсон.
- Разрешите, я с ним переговорю.
Дальше мы минут пятнадцать наблюдали сцену торга. Торговались ожесточенно. Николай Николаевич пару раз даже спросил крестьянина:
- Ты часом не еврей?
Но, торг был окончен и, весьма довольный Тихон пошел запрягать в сани лошадь, а в стороне, крайне раздраженный Джонсон, бурчал что-то себе под нос.
Горшков погрузил в сани винтовку и пару пистолетов «Маузер К-96». Через четверть часа мы выехали в сторону Могилева, оставив двух членов экипажа «Муромца» охранять и ремонтировать аэроплан.
И вот теперь мы неслись по этому лесу. Лунный свет заливал округу мертвенным светом. Черные деревья и мечущиеся между ними темные фигуры с горящими глазами создавали воистину фантасмагорическую картину. Наши выстрелы давали результат, но процент попаданий говорил о том, что мы круто попали. Не факт, что нам элементарно хватит патронов.
- Гони, Рыжуха! Ах ты...
Крик возницы слился с выстрелом из винтовки и в этот момент сани заваливаются набок. Лечу куда-то в сторону и, приложившись об что-то твердое, теряю сознание...

* * *

ТЕЛЕГРАММА ГЕНЕРАЛА БЕЛЯЕВА ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ 27 ФЕВРАЛЯ 1917 Г. №198
Принята 27.02. в 19 ч. 35 м.

Совет Министров признал необходимым объявить Петроград на осадном положении. Ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности, назначил в помощь ему генерала Занкевича, так как генерал Чебыкин отсутствует. 198. Беляев.

* * *

ОКРЕСТНОСТИ МОГИЛЕВА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Грохот винтовочных выстрелов вытолкнул меня из забытья холодной лавиной упавшего с еловых веток снега. Звук выстрелов из множества винтовок слился с волчьим воем, смешался с ним и погнал его дальше в лес. Уцелевшие волки стремглав неслись в глубину леса подгоняемые пулями наших неожиданных спасителей.
Пока мы выбирались из под перевернувшихся саней, десяток солдат вели методичный огонь по волчьей стае и тем самым, нужно признать, спасли наши жизни от страшной смерти в волчьих зубах.
Выбравшись на утоптанный тракт и, убедившись, что непосредственная опасность миновала, я повернулся к командиру столь неожиданно появившегося отряда.
- Кто вы, наши спасители?
Офицер с погонами штабс-капитана цепко скользнул взглядом по нашей компании задержавшись на мгновение на подполковничьих погонах Горшкова, и, поняв что я тут главный, вытянувшись по стойке смирно отдал честь и представился:
- Штабс-капитан Мостовский, сто тридцать третий Симферопольский полк. С кем имею честь?
- Я, генерал-адъютант Великий Князь Михаил Александрович.
Мостовский вытянувшись, как на параде, попытался официально доложиться:
- Ваше Императорское Высочество, специальная группа...
- Отставить, штабс-капитан. Мы не на плацу. Хочу выразить вам благодарность от своего имени и от имени моих спутников. Право, если бы не столь счастливое появление вашего отряда, то не встретить бы нам завтрашний рассвет.
Крепко жму руку Мостовского. Тот явно польщен, хотя и пытается скрыть это под маской видавшего виды служаки. После чего он обменивается рукопожатиями с Джонсоном и Горшковым.
Беру инициативу в свои руки.
- Итак, откуда и куда вы, так удачно для нас, направлялись?
Мостовский несколько напрягся, но затем видимо на что-то решившись, ответил:
- В Могилев. В Ставку Верховного Главнокомандующего.
- Вот так презабавный случай! Мы направляемся туда же. Но, признаться, я полагал, что вы движетесь из Могилева на звуки выстрелов. Если не секрет, что вы делаете в лесу в столь поздний час?
Штабс-капитан, пока я это все говорил, цепко оглядывал окружающие кусты, словно ожидая там увидеть засаду или группу захвата.
- Мы, Ваше Императорское Высочество, пытаемся попасть в расположение Ставки, в обход возможных неприятностей. Простите, Ваше Императорское Высочество, но мы опасные спутники и я не уверен, что ваше присутствие остановит моих преследователей от атаки. Тем более что вы без формы.
Лязг затвора винтовки в руках Георгия подсказал, что словам Мостовского поверил не только я один.
- Любопытно. Однако, кто же вас пытается перехватить, если не секрет?
- Извините, Ваше Императорское Высочество, но я не могу ответить на этот вопрос. Это не моя тайна. Могу лишь сказать, что от этого, видимо, зависит судьба России.
Я с удивлением смотрел на Мостовского. Вот так. Судьба России. Не больше и не меньше! Хотя лицо штабс-капитана и не допускала мысли о том, что он шутит или рисуется, но вот так, два человека, у каждого из которых есть некая секретная миссия в Ставку, просто так сталкиваются в ночном заснеженном лесу? И один из них спасает жизнь другого? Что это — каприз судьбы или ничего не значащий случай? Но события последних суток, полных жутких происшествий и чудесных спасений, жестко доказывали мне, что случайности вокруг меня в этом времени происходят крайне редко.
- Как ваше имя-отчество, господин Мостовский?
- Александр Петрович, к вашим услугам.
- Так вот, Александр Петрович, хочу предложить вам совместный вояж в Могилев.
- Но...
- Нет, нет, Александр Петрович, не возражайте. В крайнем случае у меня появится возможность вернуть вам долг и спасти в свою очередь вашу жизнь. Не лишайте меня такой возможности, прошу вас!
Мостовский на мгновение кинул взгляд в сторону своих бойцов и кивнул.
- Хорошо, Ваше Императорское Высочество. Я согласен.

* * *

ИЗ РАЗГОВОРА ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА С НАЧАЛЬНИКОМ ШТАБА СЕВЕРНОГО ФРОНТА ГЕНЕРАЛОМ ДАНИЛОВЫМ.
27 февраля (12 марта) 1917 года.

- Ссылаюсь на телеграмму главкосеву [Главнокомандующему Северным фронтом — авт] военного министра от сегодняшнего числа №197. Государь Император повелел: генерал-адъютанта Иванова назначить главнокомандующим Петроградским военным округом. В его распоряжение с возможной поспешностью отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка из самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для георгиевского баталиона, который едет из Ставки. Нужно назначить прочных генералов, так как, повидимому, генерал Хабалов растерялся. [...] Такой же силы наряд последует от Западного фронта, о чем иду говорить с генералом Квецинским. Минута грозная и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего. До свидания. Алексеев.

* * *

ОКРЕСТНОСТИ МОГИЛЕВА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Пока мы беседовали солдаты Мостовского поставили на дорогу сани. За санями билась в конвульсиях Рыжуха Тихона. Тот причитал и гладил свою лошадку, а один из солдат что-то горячо втолковывал крестьянину. В конце концов Тихон кивнул и, погладив лошадь в последний раз, отвернулся. Раздался выстрел и все затихло.
Я повернулся к Джонсону и тихо спросил:
- Николай Николаевич, вы при себе имеете деньги заплатить Тихону за лошадь и сани? Я потом отдам.
Тот с удивлением посмотрел на меня и, кивнув, пошел общаться с крестьянином. Через пять минут заметно повеселевший Тихон, при помощи солдат, прятал в лесу сани.
- Вот прохиндей! - Джонсон аж задохнулся. - Уверял меня, что все сломано и придется покупать новые, а вот поди ж ты — прячет. Явно собирается их забрать, купив лошадь в Могилеве!
- Да, Николай Николаевич, все, все, что нажито непосильным трудом — все ж погибло...
Снова удивленный взгляд.
- Это вы о чем?
- Да так. Кино про инженера Тимофеева вспомнил. М-да. Так, где там Тихон?
- Здесь я, барин!
Тихон подскочил, как будто ожидал вызова. Я оглядел его с ног до головы и усмехнулся. Такой нигде не пропадет и своей выгоды не упустит. Вон, как разжился деньжатами за этот вечер. И лошадку новую купит. А может и не одну.
- Так что, Тихон, до города далеко?
Тихон помолчал, прикидывая, пару раз оглянулся, а затем изрек авторитетно так:
- Думаю я, что, значится, версты две с гаком.
- Пешком дойдем?
- Пешими-то? Почему б не дойти пешком-то? Волки не сунутся более, да и у нас прибавка вышла.
Джонсон фыркнул. Тихон степенно повернулся к нему и глянул так... снисходительно.
Через несколько минут мы двинулись по ночному тракту в сторону Могилева. Если верить прикидкам Тихона, то я рассчитывал дойти до города где-то за час-полтора, учитывая ночь, снег и мало ли что...
- Ваше Императорское Высочество, разрешите обратиться?
Оборачиваюсь. Мостовский поравнялся со мной и козырнул. Киваю.
- Обращайтесь, штабс-капитан.
- Вы более сведущи в дворцовых порядках. Подскажите — как попасть на аудиенцию к Государю в Могилеве?
С удивлением его рассматриваю.
- К Государю? Лично? Штабс-капитан? Перед самым отъездом Государя из Ставки? Право не знаю чем вам помочь! Вас не пустят даже к царскому поезду.
- Государь уезжает? - Мостовский явно расстерялся.
Вот баляба! Болтун - находка для шпиона. Вот может ли Великий Князь Михаил Александрович знать о том, что Государь уезжает ночью, если мы еще не добрались до Ставки? А Бог его знает. В любом случае нужно делать морду кирпичом и выкручиваться.
- Да. Такие предположения есть.
- Плохо.
Мостовский долго шел молча, а затем спросил:
- А, если не секрет, вы с Государем будете встречаться сегодня?
Я хмыкнул. Сегодня положительно мне везет на наглецов! Один Тихон чего стоит. Вон идет, морда аж светится от самодовольства. Ощущение такое, что положи ему еще рубликов сто и он своей физиономией будет нам путь освещать словно прожектор локомотива.
Штабс-капитан ждал.
- Это вполне вероятно. А, позвольте спросить, чем вызван такой неподдельный интерес простого офицера к распорядку дня и встречам Государя Императора? Уж не шпион ли вы, дорогой Александр Петрович? Откуда я знаю ваши намерения?
Мостовский безнадежно махнул рукой.
- Могу дать слово чести, Ваше Императорское Высочество. Я не шпион.
Я не знал - смеяться мне или плакать? Слово чести, что я не шпион! Забавно. Хотя, что я знаю о понятиях этого времени о чести? И может ли шпион в эти годы вот так разбрасываться клятвами? Прадед, в глубине моего сознания, почему-то ему верил. Но, говорят, прадед был вообще легко внушаемым человеком...
- Хорошо, штабс-капитан, я вам, допустим, верю. Но, что это меняет? В Могилев вы идете и так. В город патруль вас пропустит. А вот на военную платформу, где стоит поезд Императора, вас никто не пустит.
Мостовский помолчал. Затем нехотя проговорил:
- Давайте доберемся до города, а там будет видно.
Я пожал плечами.

* * *

Тракт оказался неплохо утрамбован проезжающими санями и по колеям можно было идти довольно ходко. Ритмичное поскрипывание снега под нашими ногами и мрачный свет луны, сиявшей сквозь черные кроны деревьев, не располагали к романтическим мыслям. Чувствуя приближение решающих минут, я еще и еще раз возвращался к предстоящим встречам в Могилеве.
Безусловно, важнейшей для меня была встреча с царем. Именно от нее зависело мое личное будущее в этой стране, ну и, естественно, будущее самой России заодно. Если мне удастся уговорить Николая никуда не ехать, да еще и помочь ему удержать престол под своим мягким местом, то мне гарантируется вкусное будущее в ближайшие, а может и отдаленные, годы. Брат царя, это тебе не кум королю. Это куда круче при грамотном подходе. Что именно я собирался делать после победы монархизма в этой, одной, отдельно взятой стране, мне было еще неизвестно, но то, что я не собираюсь прожигать жизнь в Ницце, а собираюсь создать собственную торгово-промышленную империю — знал точно.
Но для этого сейчас я должен сделать все, для того чтобы Император остался у государственного руля. И я должен быть, ну ОЧЕНЬ убедительным. И вероятнее всего придется вступить в контакт с генералами типа Алексеева, стараясь их убедить в выгодности для них сохранения лояльности царю. Хотя, по большому счету, если мне удастся говорить Николая повременить с отъездом, остальное будет уже делом второстепенным. Даже если генералы позднее и будут продолжать заговор, то это будет уже иная история. Главное их разнести по времени с мятежом в Питере. И привлечь к наведению порядка в столице.
Хотя, чутье подсказывает мне, что навести порядок в стране, без значительных, а главное энергичных, реформ будет нереально. А значит, кроме того, чтобы уговорить Николая не ехать, нужно уговорить его на некоторые довольно радикальные реформы. И тут пожалеешь, что на престоле у нас сидит такой человек, как Коля Второй, а не такой крутой тиран, как Петя Первый. Поэтому, разговор с царем нужно построить в жестком ключе. Чем я рискую собственно? А ничем. Он мне ничего не сделает больше, чем сделали в моей истории революционеры. Вышлет из России? Вот испугал. Я еще и спасибо скажу, если все двинется по тому же историческому руслу, что и в прошлый раз. Так что, будем жестко давить на психику. Мягкие и почтительные разговоры с монархом всея Руси, как свидетельствует история, закончились катастрофой.
Да. Именно давить. Просто чувствую, что я тут единственный человек, который может стать той песчинкой, что клинит жернова истории. В конце концов именно для этого меня сюда и вызвали. А то, что вызвали не спросив моего мнения, так разве это интересует Ее Величество Историю?
Вопреки опасениям Мостовского до города мы добрались без всяких происшествий. На въезде патруль проверил наши документы, козырнул и выделил одного солдата для сопровождения в Ставку. Другого же солдата, офицер отправил бегом вперед с предупреждением о нас. Предложение вызвать автомобиль мы, по совету Горшкова, отвергли, дабы не тратить зря время на его ожидание. Могилев городишко совсем небольшой, тихий, да еще и набит войсками под завязку. Поэтому мы, ничего не опасаясь, двинулись в сторону центра.

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 22 часа 41 минута

Двое стояли в густой тени, которую отбрасывала стена дома, и из-за угла сарая смотрели на группу людей идущих по ночной улице. Группа была довольно необычна, даже по меркам этого времени в городе, который стал военной столицей Империи. Два офицера, два штатских, но с явной военной выправкой, мужик, явно местный крестьянин и несколько солдат с винтовками.
- Уверен в том, что это они?
Второй человек в тени дома кивнул:
- Да. Только что человек прибежал. Они прошли заставу и идут в Ставку.
- Странная у них компания.
Первый тихо хохотнул:
- Ну, а тебе-то что? Одним покойником больше, одним меньше.

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 22 часа 47 минут

- Ваше Императорское Высочество, я думаю, что нам нужно разделиться. У вас, я так понимаю, свой путь, а у нас свой.
Не успел я что-то ответить, как подал голос Джонсон.
- Я полагаю, что нам нужно сначала поселиться в гостинице и привести себя в порядок. Вид у нас отнюдь не для аудиенции. Да и форму одеть необходимо.
Я кивнул.
- Что ж, штабс-капитан, надеюсь на новую встречу. И, еще раз, спасибо за помощь.
- Пустое, Ваше Императорское Высочество, так поступил бы любой нормальный человек.
Я смотрел вслед уходящему Мостовскому и думал, а много ли людей в мое время ввязались бы в схватку со стаей голодных волков на ночной зимней дороге посреди черного леса?

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 22 часа 50 минут

- Они разделились.
- Вижу. Нам же лучше.
- Тогда готовься.
- Не сомневайся. Краснеть за меня не будут.

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 31 минута

Я вытащил часы и посмотрел время. Половина двенадцатого. Нужно торопиться. Дело в том, что я не помнил точно, когда царь уехал из Могилева и где он сейчас. Мне казалось, что он должен быть в поезде, а поезд на военной платформе. Но так ли это? И если относительно местоположения Николая Второго я мог спросить, то вот о времени отъезда, возможно, точно не знает и он сам. Поэтому быстро застегиваю генеральскую шинель и присоединяюсь к Джонсону, который уже ждет меня у дверей моего номера.
Внезапно в коридоре гостиницы появился офицер и направился к нам.
- Ваше Императорское Высочество! Штабс-капитан Григорьев, честь имею! Прикомандирован в ваше распоряжение вместе с авто по приказу генерала Лукомского.
Козыряю ему в ответ.
- Здравствуйте, штабс-капитан.
- Какие будут распоряжения, Ваше Императорское Высочество?
- Вы знаете, где сейчас Государь?
- Так точно! Их Императорское Величество изволят быть в своем кабинете во дворце!
Насколько я помнил из истории, царь в Могилеве располагался в губернаторском доме. Но во дворце, так во дворце. Как говорится, красиво жить не запретишь.
- Значит во дворец.
- Прошу в машину, Ваше Императорское Высочество!

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 38 минут

- Готов?
- Да...
- Что руки трясутся?
- Ничего. Не подведут. На святое дело иду. За свободу народную.
- Ты смотри, не урони со страху! Все, удачи!

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута

Машина тронулась и отъехала от парадного. Мы с Джонсоном расположились на заднем сидении, а Григорьев сел рядом с шофером.
Внезапно впереди послышались какие-то крики. Николай Николаевич, к моему изумлению, быстро вытащил из кармана пальто браунинг и взвел курок.
Шепчу ему на ухо:
- Вы реально опасаетесь нападения?
Тот кивает и вглядывается вперед сквозь лобовое стекло.
И вот в снопах света от фар появляются запряженные тройкой сани из которых слышатся развеселые крики, женский смех и звон стекла.

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 17 секунд

Сани свернули к гостинице. В ночной тишине веселые крики смешивались с топотом лошадиных копыт и с их тяжелым дыханием. Из темных окон на выгуливающих дам офицеров смотрели удивленные лица. Многим их смех казался наигранным. Горожане озабоченно комментировали происходящее.
Между санями и автомобилем оставалось метров пятьдесят.

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 25 секунд

- И часто у вас так?
Григорьев покосился на меня и хмуро бросил:
- Опять господа офицеры развлекаются. Как переехал сюда Двор, так и пошло расслабление. Премьеры, дамочки...
Оборачиваюсь к Джонсону:
- Как видите, Николай Николаевич...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 27 секунд

Сани весело бежали навстречу автомобилю. Сидящие в санях стали разворачиваться в сторону машины, кое-кто привстал в полный рост...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 40 секунд

- ...ничего опасного не...
Краем глаза вижу тень выбегающую из-за саней. Джонсон резко толкает меня в сторону и вскидывает браунинг. Григорьев успевает лишь потянуться к кобуре...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 42 секунды

Быстрее! Нужно обогнать так удачно подвернувшиеся на дороге сани пока Михаил не проехал мимо. Рука начала движение назад замахиваясь тяжелым саквояжем.
- Смерть тиранам! Да здравствует...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 45 секунд

Два выстрела разносят вдребезги лобовое стекло. Григорьев кричит, шофер резко выворачивает руль вправо.
Выбежавший из-за саней человек успевает что-то прокричать, но вторая пуля находит цель и я, словно на премьере дорогущего блокбастера вижу, как удивленно раскрываются глаза нападающего и струйка крови брызнула из дырки в переносице. Ноги его подгибаются и из безвольно падающей руки выпадает саквояж...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 41 минута 48 секунд

Мощный взрыв потряс тихую улицу. Из десятков окон на мостовую брызнули разбиваемые стекла. Крики. Плач. Свисток дворника. Из-за угла выбежал толстяк-городовой и, увидев произошедшее, засвистел во всю мощь легких. Из домов выбегали наспех одетые люди. По заснеженной мостовой глухо зацокали копыта...

* * *

МОГИЛЕВ. 27 февраля (12 марта) 1917 года. 23 часа 45 минут

Сквозь вату забвения пробивались какие-то звуки. Кто-то тряс мое плечо и что-то от меня хотел. А может чего-то добивался. Но хотел ли я чего-то?
Больно то как...
- Ваше Императорское Высочество! Ваше Императорское Высочество! Вы слышите меня? Ваше Императорское Высочество!
С трудом открываю глаза и, резко дернувшись, закрываю. Что это было? Вторая попытка совершить открытие века смогла прояснить ситуацию. Надо мной склонился Джонсон и именно его окровавленная физиономия ввергла меня в шок.
- Ваше Императорское Высочество!
- Да что ж вы так меня трясете... Я ж не глухой вроде...
С трудом приподнимаю голову.
Картина представшая моему взору была чудовищной. Куски мяса на мостовой, кровь, обломки саней. Несколько тел на красно-черном снегу. Наша машина перевернута. Из под нее торчит рука с погоном штабс-капитана на плече...
- Что... это было?
- Бомбист, судя по всему. Вы не ранены?
- Не знаю. Нет наверное. Все болит...
Джонсон быстро ощупывает меня и удовлетворенно кивает.
Нервный смех пробирает меня:
- Отделался.. легким исп... испугом... В гробу я видел такой испуг.
Опомнившись, оглядываю Николая Николаевича.
- Вы, как сами-то?
Джонсон болезненно скривился.
- Чепуха. Голова разбита. Но не страшно. Вон и санитары прибыли.
Действительно, по улице неслась машина с красным крестом на борту.
- Уцелел еще кто-нибудь?
Джонсон покачал головой.
- Только одна девушка из саней. Но, говорят, что очень плоха. Вы куда?
Он пытается предотвратить мою попытку встать. Я, в свою очередь, стараюсь вырваться.
- Сколько времени?
- Какое время? Вам в лазарет нужно!
Однако, мне все же удается подняться на ноги. И я шепчу Джонсону:
- Как вы не понимаете?! Другого шанса предотвратить вот это все у нас уже не будет! Господу Богу было угодно оставить нас в живых! Зачем? Как вы думаете?..
Однако подбежавшие санитары силой подхватили меня под руки, а рядом на забрызганную мостовую уже устанавливали носилки...

Владимир Бабкин

ПЕТРОГРАД. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

- «Первое. В виду чрезвычайных обстоятельств Государь Император не считает возможным отложить свой отъезд и выезжает завтра в два с половиною часа дня. Второе. Все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе, Его Императорское Величество откладывает до своего приезда в Царское Село. Третье. Завтра отправляется в Петроград генерал-адъютант Иванов в качестве главнокомандующего Петроградского округа, имея с собой надежный баталион. Четвертое. С завтрашнего дня с Северного и Западного фронтов начнут отправляться в Петроград, из наиболее надежных частей, четыре пехотных и четыре кавалерийских полка. Генерал Алексеев.»
Генерал Беляев отложил бланк телеграммы и посмотрел на растерянные лица присутствующих. Министры были обескуражены таким ответом Императора. Фактически, собравшись сегодня в четыре часа дня, они уже даже не пытались чем-то управлять, считая что все рычаги власти потеряны. Надеясь на чудо и в ожидании его они имитировали деятельность, принимая уже никому не нужные решения, но отказываясь от любых действий.
Так, например, с подачи генерала Беляева и Великого Князя Кирилла Владимировича, в надежде на успокоение улицы и автоматического разрешения проблем, был отправлен в отставку министр внутренних дел. Обиженный Протопопов сказал, что ему остается лишь застрелиться и покинул зал. Но, по обыкновению ответственных лиц тех дней, стреляться не стал, а просто спрятался в одном из служебных помещений дворца в надежде переждать бурю.
А правительство тем временем вяло решало новый вопрос - на кого бы спихнуть освободившийся портфель министра внутренних дел. Изобразив работу мысли, и не найдя кандидатур, решили просто поручить исполнение дел старшему из товарищей министра.
В шесть часов вечера князь Голицын послал Императору телеграмму о том, что Совет министров объявляет город на осадном положении и просит Государя поручить командование войсками столицы какому-нибудь популярному в войсках генералу, которого солдаты будут слушаться. Кроме того, в телеграмме сообщалось, что Совет министров просит Государя его уволить и поручить лицу, пользующемуся общим доверием, составить новое правительство.
С облегчением переведя дух, полагая, что более не отвечают за происходящее, министры ждали официальной отставки и возможности спокойно разъехаться. И вдруг такая неприятность — Государь их не уволил. Общее настроение присутствующих выражал сам глава правительства князь Голицын, который все время повторял одну и ту же фразу:
- Что же делать, что делать?
Министры растеряно переглядывались. Казалось, что все сейчас разрываются между желанием немедленно бежать и необходимостью соблюдать приличия придумав повод для бегства.
Внезапно кто-то распахнул двери в зал заседаний и закричал:
- Сюда идет толпа!!! Будут здесь с минуты на минуту! Спасайся!
Словно получив команду министры повскакивали со своих мест и, роняя стулья и никому теперь не нужные бумаги, рванулись к выходу. Шум паники охватил один из оплотов государственной власти России. Где-то хлопали двери. Зазвенело разбитое стекло. Погас свет.
Еще через несколько тягостных минут в опустевший дворец ворвалась толпа солдат и всякой веселой черни. Начался разгром.
Правительство, назначенное Государем Императором Николаем Вторым, перестало существовать...

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Вот уже четверть часа члены Временного комитета депутатов Государственной Думы напряженно поглядывали на двери за которыми скрылся Родзянко. Бурные события последних дней, казалось, достигли кульминации в ночь на 28 февраля. Переворот приобрел реальные черты и теперь от решений собравшихся в этой комнате во многом зависел исход революции. Революции, которую готовили и подталкивали так много фигур разного калибра. Но в которую, как оказалось, почти никто из них не верил и готов к ней не был. Когда на окраинах столицы завертелось и закрутилось, большинство из «деятелей революции» рассчитывало просто погреть руки на беспорядках и, в очередной раз выступив «спасителями Отечества», пожинать дивиденды после восстановления порядка. Мало кто сомневался в том, что в итоге власть сумеет жесткой рукой удержать ситуацию под контролем. Однако растерянность власти привела к растерянности думских лидеров.
Годами вся эта публика раскачивала державную лодку в стремлении расширить свои полномочия и привилегии путем откусывания кусочков от пирога власти, который сжимали подрагивающие руки самодержавия. И вот теперь, когда к ним в руки рухнула власть, они озадачено оглядывались по сторонам, пытаясь понять что же им делать?
Некоторые, имеющие между собой организационную связь более высокого порядка и состоящие во всяких тайных обществах, попытались перехватить инициативу и подхватить власть. Однако, на настоящий момент, авторитет Государственной Думы был еще слишком силен, чтобы обойтись без нее в деле захвата власти в стране. И, в ожидании решительных действий, все взоры обратились к Родзянко.
Ситуация усугубилась тем, что сегодня утром был опубликован указ Императора о роспуске Государственной Думы. И наступил момент истины — как далеко в борьбе за власть готовы пойти депутаты в лице своих лидеров? Оказалось, что пока еще все лидеры не могут решиться открыто заявить об участии в мятеже против Государя. Так, в результате взаимного подбадривания и запугивания и возник этот ублюдочный Временный комитет депутатов — вроде и власть, а вроде и частная вечеринка, вроде государственный орган, а вроде и чаепитие.
Однако, продолжаться долго так не могло. С одной стороны в Государственной Думе боялись, что царь таки найдет исполнителя, который всем сильно умным эти умные головы и пооткручивает, а остальным Сибирь станет домом родным. С другой стороны улица выходила из под контроля. Громились казармы и склады. Толпа вооружалась. Солдаты объявляли нейтралитет или переходили на сторону восставших. Офицеры массово разбегались. Какие-то темные личности переодевались офицерами и отдавали войскам приказы, которые усиливали хаос. Из тюрем выпустили заключенных и теперь вчерашние «узники режима» также стремились к власти. Вот, прямо в этот момент, прямо в этом же дворце, организовывается некий Совет рабочих депутатов, с абсолютно непонятными полномочиями и легитимностью уличного митинга.
Поэтому на Родзянко наседали. Он же до последнего момента панически отказывался от роли «Ответственного за все вдруг что не так». Колебался и все время повторял:
- Я не желаю бунтовать.. Я никаких революций не делал и делать не желаю.
Долгие уговоры председателя со стороны Милюкова и остальных депутатов пока ни к чему не привели. Все аргументы о том, что поскольку правительство само себя распустило, то власть должен взять на себя избранный народом орган законодательной власти, действия не возымели. Родзянко, который столько сделал для того, чтобы революция состоялась, внезапно остановился.
Вдруг выяснилось, что Император вовсе не готов с ними торговаться. Более того, Государь двинул на Петроград генерала Иванова с верными власти полками. Запахло жаренным. Но, в отличии от правительства князя Голицина, опасность не парализовала депутатских лидеров. Поняв, что час расплаты близок, они, уподобившись загнанным в угол крысам, решили атаковать. Они коллективно кинулись к Родзянко уговаривать его в том, что другого выхода нет, кроме как взять власть в свои руки.
И вот теперь, практически все члены Временного комитета сидели в кабинете Родзянко и ждали его решения об измене Императору и осуществлении государственного переворота. «Тяжкие четверть часа, — писал позже Милюков, — от решения Родзянки зависит слишком многое: быть может зависит весь успех начатого дела. Вожди армии с НИМ в сговоре и через НЕГО с Государственной Думой.»

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Родзянко сидел неподвижно. Его взгляд уставился в одну точку. Решение было очевидным. И страшным.
Много лет он играл с Императором в очень опасную игру. Он играл. Играл, как играет мальчишка, который лазит в соседский сад за яблоками. Для которого ценность яблок определялась не их вкусом, а сладостью опасной и рискованной игры с соседом, его злыми собаками, заборами и колючими кустами.
Ему нравилось нервное возбуждение перед лицом опасности. Нравилась сама игра с властью во власть и во имя власти. Часто он играл на грани фола, получая удовольствие от опасности, как во время самой схватки, так и в процессе планирования. Но, как и проказник залезающий в чужой сад, он отчаянно трусил и от всей души надеялся, что наказание за эту шалость будет не очень строгим.
Когда начинались беспорядки в столице, Родзянко был полон азарта. Наступил его звездный час! Он был сама энергия восстания! Вести с окраины вдохновляли, ожидание столкновений с войсками и полицией, будоражило кровь. Он — лидер! Он — народный трибун! Он окажется умнее и хитрее коварного врага!
Но сменялись дни и оказалось, что власть из Питера тихо ушла. Оказалось, что забор под сорванцом упал, собак нет, а сосед пьяный сидит в кабаке. Эйфория сменилась растерянностью. Яблоки — вот они, протяни руку! Но не влекут его яблоки. Стоит мальчик посреди чужого сада и готов заплакать от обиды и непонимания. Налетел ветер и яблоки начали падать ему под ноги и не нужно было больше обдирать руки о ветки. Но разве нужны ему эти яблоки? У него и своих в саду полно...
В последние сутки Родзянко охватила апатия. Победы не радовали. Острота ощущений ушла. Даже настораживающий отказ Великого Князя Михаила Александровича от прибытия в столицу под опеку Родзянко и безумный полет в Могилев не до конца вывел Михаила Владимировича из заторможенности. Да, на Великого Князя строились определенные планы, но не настолько критичные, чтобы все рухнуло. А в способность Михаила Романова решительно повлиять на события Родзянко не верил. Обдумав все он решил ничего не предпринимать. Все равно он до Ставки или не доберется, или доберется слишком поздно, или ни на что не повлияет. Не та фигура. И конечно же Родзянко не отдал никаких распоряжений по перехвату Михаила, о которых заявлял перед Керенским. Да и мысли сегодня были заняты совсем не братом царя.
Вечером события начали вызывать реальные опасения. Император вдруг проявил обычное ослиное упрямство и отказался идти на уступки. Более того заявил о посылке в столицу войск. А Родзянко, лучше чем кто бы то ни было знал насколько иллюзорна массовая поддержка революции со стороны солдат в Петрограде. Едва на горизонте объявится реальная сила многие немедленно объявят либо о нейтралитете, либо быстро вернутся под императорские знамена и сделают вид, что ничего не было. А остальные просто разбегутся. Ведь все успехи в захвате власти в столице полностью базировались на самоустранении высших офицеров и нерешительности командующих. Но едва стоило бы найтись решительному человеку во главе этого войска и все бы кардинально изменилось.
Поэтому нервничал Родзянко. Потому он до последнего момента твердил, что он противник революций и участвовать в них не желает. Чутье опытного политика подсказывало — многое еще может измениться и велик риск ответить за все яблоки в чужом саду. Даже за те, которые ты никогда не видел.
Но больше всего нервировало отсутствие определенности в отношениях с участниками заговора со стороны армии. Алексеев и Лукомский вели свою игру, а присутствие в Ставке Императора делало идею карательного похода на Питер конкретной и реальной. А известие о том, что Государь лишь завтра днем собирается выехать в Питер, отодвигало идею с захватом царского поезда в туманную даль. Император мог выехать, а мог и не выехать. Особенно, если этому поспособствуют эти прохиндеи с генеральскими погонами.
С другой стороны ситуация в столице требовала решительных действий. Власть, которая, как еще утром казалось, упала в руки Родзянко, к вечеру начала выскальзывать и разваливаться на отдельные куски.
Колебался Михаил Владимирович. Власть или виселица? Или обойдется все? Будет он вождем революции прославленный в веках или станет халифом на час? Как поступить?
Пока он не был готов заявлять о своем участии и лидерстве в мятеже. Генерал Иванов с войсками был том фактором, который превращал легкое наказание за шалость в приговор к смертной казни. Застыл Родзянко. Как сорванец, который вдруг увидел, что пьяный сосед вернулся домой, снял со стены ружье и вышел в сад. И смотрит малец на ружье в руках пьяного и думает: «Выстрелит или обойдется? Что у него в ружье? Соль? А вдруг нет? Что делать? Бежать? А вдруг выстрелит? Стоять на месте? А вдруг застрелит?».
Поедет царь в Питер или не поедет? Когда он поедет? Не будет ли поздно? Что сделает генерал Иванов? Какое решение принять?
И стоит испуганный шалун посреди чужого сада и бормочет:
- Я не желаю бунтовать.. Я никаких революций не делал и делать не желаю...

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

- Итак, Владимир Николаевич, чем обязан столь позднему визиту? - Алексеев хмуро и раздраженно смотрел на дворцового коменданта генерала Воейкова, который только что поднял его с постели.
- Я к вам с повелением Его Императорского Величества.
- Слушаю вас.
Воейков с удивлением отметил некоторую иронию в словах генерала Алексеева.
- Хочу сообщить вам о решении Государя немедленно, по мере готовности поездов, выехать в Царское Село.
И без того хитрое лицо Алексеева стало еще более хитрым и он ехидно поинтересовался:
— А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?
Воейков ошеломленно смотрел на Алексеева.
- Простите, Михаил Васильевич, но если вы имеете сведения об опасности этой поездки, то как верный Государю человек, вы обязаны сообщить их мне.
Алексеев поспешно ответил:
- Нет. Ничего не знаю такого. Я просто предположил.
Воейков пытливо смотрел на Алексеева.
— После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным Государю ехать, или нет.
Алексеев усмехнулся:
— Отчего же. Пускай Государь едет... Ничего...
Дворцовый комендант был поражен словами начальника штаба Верховного Главнокомандующего.
- Господин генерал-адъютант! Как верноподданный и патриот вы обязаны немедленно пойти к Государю и откровенно изложить имеющуюся у вас информацию. Если у вас есть хоть какие-то сведения о имеющейся опасности для жизни и правления Императора, вы должны приложить все усилия для отмены этой поездки!
Алексеев нахмурился и буркнул:
- Всенепременно. Только приведу себя в порядок. Спал я знаете-ли...

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Ночной морозный воздух наполнил легкие. Рядом со мной стоял очередной штабс-капитан присланный генералом Лукомским вместе с очередным автомобилем. Правда теперь к автомобилю прилагался грузовик с солдатами и конное сопровождение моей драгоценной персоны. Я с усмешкой вспоминал разговор с Лукомским, который произошел в кабинете главного врача госпиталя всего сорок минут назад.
Генерал залетел в больницу со скоростью паровоза. Шумел и пыхтел примерно так же. Излив на меня весь полагающийся случаю комплект охов, восторгов от моего чудесного спасения, пожеланий всяческого здоровья и удалив всех лишних людей из помещения, Лукомский сразу посерьезнел.
- Ваше Императорское Высочество, я наслышан и об остальной вашей эпопее. Решившись на столь отчаянный поступок, как перелет из Гатчины в Ставку, а затем мужественно пережив несколько катастроф и покушений на вашу жизнь, в стремлении исполнить свой долг вы снискали всеобщий восторг и уважение. Однако, ваше неожиданное появление в Могилеве, да еще и таким необычным образом заставило многих встревожиться. Чем вызвана подобная спешка и не несет ли она определенной угрозы? А учитывая ваше стремление попасть к Государю, как можно скорее, возникает резонный вопрос — а не имеется ли угрозы для Государя Императора? Как только весть о покушении на вас достигла Ставки, я счел своим долгом лично выехать к вам без промедления. Учитывая, что заболевший генерал Алексеев отправился отдыхать, а также спешку, с которой вы стремитесь к Государю, я допустил, что могут потребоваться решения незамедлительного характера. После столь тягостного покушения на вашу жизнь, вам необходим покой и медицинский уход. Вместе со мной прибыл дежурный взвод. И если Государю действительно грозит опасность я прошу вас располагать нами для немедленных действий.
Я благодарно смотрел на него. Вот же жучара! Каков красавец!
- Я признателен вам, Александр Сергеевич, за столь живое участие к моей судьбе и моему делу. Мое дело спешно и секретно, но для вас не тайно. Вы знаете о событиях, которые происходят сейчас в столице. Я пришел в ужас от происходящего. Мы на пороге гражданской войны. А кому, как не вам, генерал-квартирмейстеру Генштаба, знать о том, что гражданская война приведет к немедленному падению фронта и поражению в войне. А вместе с поражением в войне Россия рухнет в пучину хаоса.
- Да, Ваше Императорское Высочество, мне это понятно. Но чем вызван ваш спешный вояж? Эти сведения известны всем в Ставке и, я уверен, известны Государю. Однако вы неоднократно смертельно рисковали за сегодняшний день. А вашу обеспокоенность можно было передать по телеграфу. Или я чего-то не понимаю? - Лукомский состроил удивление на лице.
- Вы правы, Александр Сергеевич. Но моя миссия не в том, чтобы рассказывать Государю прописные истины, тем более, что мы беседовали об этом неоднократно. В последний раз не далее чем неделю назад. Но из Могилева не виден размах событий в столице. Государь тянет с принятием решений о смене правительства и о назначении популярного, но авторитетного генерала командующим в Петрограде. Каждый час промедления приближает нас к катастрофе. Зная, что убедить моего брата по телеграфу практически невозможно, я счел своим долгом лично отправиться к Императору и пасть к его ногам с мольбой о необходимости общественных реформ.
Лукомский внимательно смотрел на меня. Затем спросил:
- И кого, Ваше Императорское Высочество, вы видите во главе правительства?
- Александр Сергеевич, я уверен, что Русь-матушка полна одаренными и мужественными людьми. Кто-нибудь обязательно сыщется. Тут важно, чтобы эта фигура устроила Государя и Государственную Думу. А также устроила армию.
Выражение глаз генерала на мгновение изменилось, но затем он взял в себя в руки. Усмехнувшись про себя я продолжил развивать тему.
- Касаемо кандидатур, то, насколько я знаю, в обществе обсуждается несколько персон. Среди них Родзянко и князь Львов. Кроме того, сегодня днем, перед отлетом из Гатчины, я имел разговор по прямому проводу с председателем Государственной Думы Родзянко. Михаил Владимирович призвал вашего покорного слугу принять на себя обязанности диктатора, а также, возможно, регента. Однако, я не счел для себя возможным, дать окончательный ответ не заручившись поддержкой Государя и нашей доблестной армии. Я уверен, что только опираясь на авторитет и могущество Русской Императорской Армии, а также привлекая к выработке решений высший генералитет Империи, сможет выполнить свой долг будущий глава...
Я намеренно не стал заканчивать мысль, оставляя вариант толкования понятия «глава». Чего глава? Петрограда? Правительства? Государства? Бог весть. Тут пусть каждый фантазирует в выгодном ему ключе. Я же, в свою очередь, сохраняю возможность маневра вплоть до полного отрицания.
Но Лукомский, конечно же, был тертым калачом и продолжил зондаж моих намерений.
- Однако же, основные события происходят сейчас в столице. И даже если вы, Ваше Императорское Высочество, заручитесь поддержкой Государя и армии, как вы сможете влиять на события в Петрограде из Могилева? Да и, как показывает опыт последних дней, одной вооруженной силы не достаточно для усмирения черни. Не говоря уж о том, что войска массово переходят на сторону восставших.
- Вы абсолютно правы, Александр Сергеевич. Это очень серьезный вопрос. И без объявления широких реформ одной лишь силой не справиться. Должны произойти глубинные изменения. Общество должно быть привлечено к управлению. Однако, тут нужно быть предельно аккуратным и осторожным и не допустить узурпации власти в руках нечистых на руку дельцов или горлопанов. В условиях войны такие действия приведут к развалу армии и поражению. Поэтому, я уверен, что именно армия, как сила несущая на своих плечах основные тяготы войны, должна иметь больший вес в разрешении общественного кризиса. Исходя из этого я и счел невозможным для себя уехать в Питер не обсудив все это с Государем и высшим военным командованием. Это, знаете-ли, очень легко быть популярным в толпе и вести ее на слом всех устоев. Легко и безответственно. Безответственно перед сражающимися на фронтах. Безответственно перед Россией. Безответственно перед своей совестью. Поэтому, в этот критический для будущего Империи час, я пренебрег личной безопасностью и предпринял это путешествие. И я хотел бы, после встречи с Государем, обсудить все с высшими генералами для выработки совместных рекомендаций и решений. Надеюсь, Александр Сергеевич, на понимание и вашу поддержку в этом вопросе.
Лукомский пару мгновений размышлял. Затем, видимо приняв какое-то решение, ответил:
- Мне отрадно слышать, что в это судьбоносное время, вы, Ваше Императорское Высочество, мыслите не только как политик, но и как государственный муж и, более того, как боевой генерал. Что, в общем, не удивительно учитывая ваш фронтовой опыт. Многие беды России произошли из-за политики отстранения армии от политической жизни страны и ограничения влияния на происходящие события. И это не смотря на то, что армия, без сомнения, является наиболее здоровой и ответственной частью государственного организма, который, как вы, Ваше Императорское Высочество, правильно отметили, несет основной груз этой страшной войны. Я надеюсь, что сегодня на аудиенции у Государя вы сумеете убедить Императора в необходимости преобразований. Со своей стороны я и генерал Алексеев постараемся поддержать ваши рекомендации.
- Спасибо, Александр Сергеевич. Я рад, что мы поняли друг друга.
- Всегда к вашим услугам, Ваше Императорское Высочество! Я оставлю машину с солдатами для вашего охранения и сопровождения к Государю во избежание новых проблем. Думаю, что на сегодня хватит, не так ли?
- О, да.
- Я уверен, что все тревоги теперь позади. В течении часа за вами придет машина и доставит вас к Государю. За сим разрешите откланяться. Но я не прощаюсь, Ваше Императорское Высочество. Думаю, что мы сегодня еще увидимся.
… И вот теперь я дышал ночным воздухом и размышлял о превратностях судьбы. Не прошло еще и суток с момента моего провала в эту жизнь. Менее суток понадобилось судьбе на то, чтобы вывалить на меня вагон и маленькую тележку всяких событий. Ужасы сменялись удачей, а катастрофы оборачивались новой ступенью в моем движении к цели. И хотя я движусь вперед, каждый шаг, каждый рывок дается с огромным трудом и требует огромных жертв. Причем теперь уже и настоящих. Сколько я еще должен пережить, прежде чем достигну цели? И какова она — эта цель? Хотя цель, к которой я стремлюсь сейчас, очевидна для меня и близка, как никогда, но все же не отпускает меня ощущение, что не будет все просто. И жертвы эти не последние.
Хотя, кажется, что остался последний рывок — встреча с Николаем Вторым, жесткая беседа и вот мой «любимый братец» уже никуда не едет. А за этим следует подавление мятежа для страны и куча благ для меня. Но сегодняшний день меня уже научил, что Законы Мерфи никто не отменял и в этом времени. Как там - «Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем»? Это именно мой случай.
Мои философствования были прерваны в этот самый момент. Разве я сейчас вижу не вестника катастроф, который опять явился ко мне и снова в образе штабс-капитана Мостовского? Хотя в последнюю нашу встречу вроде ничего плохого не произошло. Во всяком случае сразу. Но оценивая выражение его лица, что-то подсказывало мне, что проблемы у меня не кончились.
Глубоко вздохнув я дал команду охране пропустить Мостовского к моей обожаемой персоне.
- Ну, что Александр Петрович? Какую злую весть вы мне принесли?
Мостовский растерялся.
- Почему вы так решили?
- Ох, Александр Петрович, Александр Петрович... - Качаю головой. - Жаль, что у меня с собой нет большого зеркала, вы бы сами насладились выражением собственного лица. Итак, милостивый государь, не отбирайте моего времени — у меня его в обрез. Государь вот-вот уедет. С чем пожаловали?
- Да собственно с этим и пожаловал. Простите, Ваше Императорское Высочество, где бы мы могли переговорить наедине?
- В машине, как вариант.
Через минуту мы, предварительно выгнав из машины шофера, сидели на заднем сидении моего временно персонального авто.
- Итак?
- Можно вопрос, Ваше Императорское Высочество? Это очень важно!
- Задавайте.
- Вы не могли бы, если это не большая тайна конечно, сообщить мне ваше личное мнение — должен ли Государь в ближайшие часы уезжать из Ставки или же лучше было бы ему остаться в Могилеве?
Я внимательно рассматривал Мостовского. Вопросики у него однако... С чего бы?
- А позвольте, господин штабс-капитан, поинтересоваться целью этих расспросов? В прошлую нашу встречу вы мне дали слово, что вы не шпион. Отлично. Тогда кто вы, господин Мостовский? Может вы заговорщик?
Мостовский устало покачал головой.
- Я выполняю личное секретное поручение командующего восьмой армией генерала Каледина. Я должен любым путем передать некий пакет лично Государю.
- Почему генерал Каледин лично не передал письмо Его Императорскому Величеству? Ему ведь это сделать было бы несравнимо проще?
- Не могу сказать. Возможно, он не хотел привлекать внимание к письму.
- Странное объяснение, право. О чем письмо?
- Простите, Ваше Императорское Высочество, но...
- Ах, да. Я не ответил на ваш вопрос, не так ли?
Мостовский кивнул. Я усмехнулся и с иронией посмотрел на него.
- А хотите я угадаю о чем письмо?
- Сделайте одолжение.
- В этом сверх и архисекретном послании генерал Каледин сообщает о том, что Государь не должен ехать в Петроград? - Видя удивление на лице Мостовского продолжаю. - Это не сложное умозаключение. Вы спрашивали мое мнение о том, должен Государь ехать или нет. В лесу вы были явно обеспокоены моими словами, что Государь уезжает. Вы стремились срочно, не смотря на ночь, попасть к Императору. Да, и кроме того, я знаю Каледина и могу себе представить его отношение в возможному выезду нашего благословенного монарха из Ставки в эти тревожные дни, а также причины его побудившие написать такое письмо. Мне одно не понятно — почему пакет отправили через вас? Или вы не единственный курьер?
Мостовский молчал.
- Ну, хорошо. Я скажу вам мое мнение, которое я буду отстаивать — Государь не должен ехать в Петроград в ближайшие дни. И я все сделаю для того, чтобы его в этом убедить. Вы удовлетворены?
- Да, Ваше Императорское Высочество. Вы правы почти во всем. - Штабс-капитан вздохнул. - Я действительно не единственный курьер, который вез такое письмо. Но, насколько я могу судить, ни один из курьеров до Государя не добрался. Я также не могу попасть к Императору. Значит я должен найти вариант письмо передать лично в руки Государя. И такой вариант у меня есть только один — передать письмо через Ваше Императорское Высочество. Других вариантов нет.
- Что в письме?
- Информация о заговоре генералов против Государя. Среди заговорщиков много высших военных чинов. В частности главнокомандующий Юго-Западного фронта Брусилов. Именно по его приказу некие люди пытались меня перехватить. Я потерял трех человек — двоих по пути и одного уже здесь, в Могилеве. Охота идет, а времени больше нет. Ваше Императорское Высочество, вы согласны передать письмо Императору?
- Я могу прочесть письмо?
Мостовский отрицательно покачал головой.
- Нет. Простите, Ваше Императорское Высочество, но оно адресовано лично Государю и вскрыть письмо может лишь он.
- Где письмо?
Штабс-капитан все еще не мог решиться отдать свой секретный груз.
- Дайте мне слово, что письмо откроет лично Государь Император.
- Даю слово.
Мостовский достал пакет. Разорвал его и вытащил из него еще один. Я взял в руки запечатанное письмо. Действительно, адресовано «Государю Императору Николаю Александровичу в собственные руки».
М-да... И что мне с ним делать? Собственно, это идиотизм, тащить письмо для передачи Императору, без чтения, проверок на безопасность и так далее. Или в этом времени еще не изобрели всяких гадостей, которые можно было бы засунуть в письмо? Да нет же, вспомним Дюма с его «Королевой Марго» - пропитанные ядом страницы были в ходу уже в далекие средние века. Но не верю. Сложно все как-то. Заговорщики реально не нуждаются в подобных письмах, у них уже запущен механизм переворота. Кто еще? Эсэры какие-нибудь? Те скорее бомбу бы бросили, как в меня. Интересно, кстати, кто же это меня приголубить пытался? Кандидатов у меня целый список. Но с этим разберемся позже. А пока Мостовский со своим посланием... Рассмотрим вопрос иначе. Если в письме не белый порошок, а именно то о чем говорит Мостовский — информация о заговоре. Поможет ли мне это письмо? Вполне вероятно. Чем я рискую? Да особенно ничем — если все в письме так, то это мой лишний козырь в нашей словесной дуэли. А если не так... А что не так? Письмо - вот. Везли его издалека, судя по его внешнему виду. Правду ли говорит Мостовский? Или он все же диверсант засланный?
В окно машины постучали. Я выглянул. Это оказался приданный мне штабс-капитан.
- Ваше Императорское Высочество, прибыл курьер от генерала Лукомского. Вам пакет.
Киваю. Беру. Вот теперь еще одно письмо у меня. Но это хотя бы адресовано мне. Вскрываю.
«Ваше Императорское Высочество! Сообщаю Вам, что наш Государь Император изволил выехать к поезду. Отправка состоится в самое ближайшее время. Если Вы намерены встретиться с Его Императорским Величеством, то вам следует поторопиться. Желаю здоровья Вашему Императорскому Высочеству и полного успеха в той помощи, которую Вы хотите оказать Государю Императору. Генерал Лукомский»
Вот баляба! Я, блин, сижу тут, философии развожу с Мостовским, а царь-батюшка ушмыгнет из под носа и буду я, как последний лох, кричать вслед ушедшему паровозу! Так, все, поехали!
- Хорошо, я беру письмо и постараюсь его передать Государю. А сейчас, прошу простить, я вынужден с вами расстаться. Всего доброго!
Через минуту наша колонна из грузовика, легковой автомашины и кавалерийского конвоя, двигалась по ночным улицам Могилева.

* * *

ЦАРСКОЕ СЕЛО. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Леопольд Иоганн Стефан граф Бенкендорф именуемый в просторечии Павлом Константиновичем сидел неподвижно в кресле в своем кабинете. Александровский дворец затихал в тревожной полудреме. Суета последних часов все еще прорывалась отдельными звуками приготовлений к отъезду.
Шутка ли за несколько часов подготовить выезд царской семьи? Особенно учитывая тот факт, что сборы нужно было провести спешно, но не ставя в известность Государыню и не беспокоя августейшую семью?
Даже это, первое распоряжение Императора, расстроило обер-гофмаршала своей традиционной половинчатостью. Как обычно в последнее время, Государь старался решать вопросы таким образом, что до конца мало какие дела доводились. И в прежние годы Николай Второй отличался определенной нерешительностью, но после убийства «Друга» - Распутина, фатализм Государя принял прямо таки вопиющие размеры, которые все больше приближали, как чувствовал Бенкендорф, и Россию, и самого Императора к катастрофе.
Вот, скажите на милость, чем можно объяснить такое распоряжение — подготовить спешный вывоз царской семьи, но вывоза не осуществлять и в известность Государыню не ставить? И это на фоне ужасных событий в столице?
Тем более, что в течении дня по телефону из Петрограда сообщались просто ужасные новости. Государыня крайне расстроилась известиями об измене войск в столице, в особенности гвардейских. И то, что изменяли не кадровые части, которые были на фронте, а запасные батальоны Императрицу ничуть не успокаивало. Последнее известие об измене части Преображенского полка вызвало настоящий шок. Царица пыталась казаться спокойной, но всем было заметно, что она очень волнуется. Особенно с учетом болезни детей и того, что Цесаревичу стало значительно хуже. Окружающие же старались ее не информировать об ужасах того дня.
Александра Федоровна слала мужу тревожный телеграммы. От нее естественно не укрылась вечерняя суета, но о подготовке к отъезду ей никто не сообщил.
Павел Константинович окончательно утвердился в ощущении грядущей катастрофы после реакции Государя на сообщение от Родзянко. После того, как пару часов назад генерал Беляев передал через генерала Гротена сообщение от председателя Госдумы, Бенкендорф был настолько уверен в грядущих указаниях Императора, что, еще до ответа из Могилева, отдал все необходимые распоряжения о подготовке поезда для царской семьи. Ибо игнорировать совет Родзянко в сложившихся условиях было бы верхом легкомыслия или фатализма. Можно, как угодно относиться к Михаилу Владимировичу, но никак нельзя отбрасывать совет сегодня же вывезти августейшую семью из Царского Села, ввиду того, что он ожидает уже завтра прибытие восставших толп из Петрограда!
И вот теперь Бенкендорф буквально впал в прострацию поле переданных генералом Воейковым повелений Государя о том, что вместо вывоза семьи, Государь собирается прибыть в Царское Село лично. Обер-гофмаршал еще и еще раз перебирал в уме возможные варианты и не мог представить более недальновидного шага своего Императора.

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

В эту ночь в Таврическом дворце заседал еще один новый орган революционной власти — Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. Собравшиеся делегаты, которые большей частью были самочинно выдвинутыми от якобы каждой тысячи рабочих и каждой солдатской роты, ошалело крутили головами и восторженно слушали выступающих ораторов.
Однако, в отличие от привычно тонущей в пустопорожних разговорах Государственной Думы, собравшиеся здесь были людьми более наглыми и решительными. Еще сегодня днем их было аж девять человек, объявивших себя «Временным Исполнительным Комитетом Совета Рабочих Депутатов». И эти девять человек, половина из которых еще утром пребывала в тюрьме, развернули кипучую деятельность.
В казармы и в цеха были посланы представители «Комитета» с призывом присылать делегатов. В казармах заявлялось, что «Комитет» уже принимает меры по улучшению их довольствия и о питании тех солдат, которые «отбились» от своих частей.
И вот, привлеченные обещаниями и вдохновленные «ветром свободы», люди собрались в Таврическом дворце. Член Государственной Думы Чхеидзе открыл заседание. После коротких выступлений был избран Исполнительный Комитет председателем которого оказался социал-демократ Чхеидзе, товарищем председателя — Керенский.
Исполком назначил комиссаров во все районы столицы, приказал на местах формировать Красную Гвардию, утвердил Продовольственную комиссию для организации питания солдат и назначил «Штаб» из нескольких человек, в задачу которых входила организация обороны дворца от «царизма».
Но никаких войск в распоряжении штаба не было. В ту ночь, все что реально контролировал и защищал этот орган, была комната 41, в которой он и располагался. Никакими войсками на тот момент не командовал и Временный комитет депутатов Государственной Думы. И напрасно панически ждал их нападения генерал Хабалов. Вооруженные толпы на улице в ту ночь подчинялись лишь сами себе и не настроены были подставлять свои головы под пули.
Столица замерла. Безвластие достигло апогея.
Этой ночью некими молодыми людьми был арестован председатель Государственного Совета Российской Империи Щегловитов. Керенский лично запер его в одной из комнат дворца, а ключ положил себе в карман...

* * *

ЦАРСКОЕ СЕЛО. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Ближе к утру граф Бенкендорф был вызван к телефону генералом Хабаловым.
- Доброй ночи вам, Сергей Семенович!
- Шутить изволите, Павел Константинович? Какая ж она добрая? - Хабалов нервно охнул.
- Вам виднее. С чем пожаловали, Сергей Семенович? Я так понимаю, вы вовсе не о превратностях ночи хотели поговорить в столь поздний, или уже ранний, час?
Было слышно, как на том конце провода засопел Хабалов.
- Я к вам, Павел Константинович, по делу. Под моей командой верные войска взяли под охрану Зимний дворец. У главных ворот поставили два орудия...
Бенкендорф перебил собеседника:
- Сергей Семенович, это безусловно очень интересно, но что вы от меня-то хотите?
- Проблема у нас, которую можете решить только вы, Павел Константинович. Дело в том понимаете ли, что войска голодны, а пищу из запасов дворца нам не дают. Говорят, что нет у них такого распоряжения. Вы уж дайте указание, Павел Константинович, а то и эти разбегутся, понимаете? Итак уж Западный Кавалерийский полк сообщил нам, что у них нет пищи и фуража, да и смерти они не хотят. Не хотят нам и не хотят себе, понимаете? Поэтому делегаты от полка нам и сообщили, что полк покидает нас и походным порядком уходит в Новгород в свои казармы. Остальные то это видят, понимаете? И моральный дух у них, скажу я вам... Вы меня понимаете? Так что если еще и этих не накормим, то сами понимаете...
Пораженный Бенкендорф молча слушал нелепое бормотание растерянного командующего Петроградским округом и понимал, что столица Государем уже потеряна.

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Родзянко сел на председательское место и обвел взглядом напряженные лица присутствующих. Мастерски выдержав театральную паузу он произнес лишь два слова:
- Я согласен.
Эти слова вызвали бурю восторга у присутствующих членов Временного Комитета депутатов Государственной Думы. Итак, официально курс на переворот взят!
В последовавшем далее пространном выступлении председателя Госдумы было заявлено о том, что Временный Комитет объявляет себя правительственной властью. Родзянко потребовал от присутствующих полного подчинения. Были отданы первые распоряжения...
Однако перед глазами Михаила Владимировича то и дело всплывали строки из телеграммы, которую ему только что принесли в «комнату раздумий». Текст телеграммы гласил: «ВЫЕЗЖАЕТ СЕГОДНЯ НОЧЬЮ В ЦС». Прочтя это, Родзянко понял — генералы решились и в ближайшие часы механизм государственного переворота пройдет точку невозврата. Рубикон перейден. Карты сданы. Ставок больше нет...

* * *

МОГИЛЕВ. ЛИЧНЫЙ ВАГОН ЕИВ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Я смотрел в лицо царя. Я видел тысячу раз этого человека на портретах и в кинохронике. Я помнил всю его жизнь своей второй памятью. Я встречался с ним. И теперь я был поражен.
Я вдруг понял почему победила революция.
Я увидел перед собой смертельно уставшего человека. Многие отмечали фатализм присущий последнему русскому царю. Этот фатализм ставили ему в вину и называли одной из главных причин поражения. Но, то что я понял стало для меня откровением. Именно фатализм позволял ему ВСЕ ЕЩЕ не упасть под тяжестью короны. Какое-то непостижимое сознание богоизбранности. Но не той, богоизбранности, осознание которой многим срывает крышу от самовлюбленности. Именно жертвенной богоизбранности. Обреченной. Невыносимой.
Он очень постарел за последние дни. Только внутренняя сила воли все еще держала ровной его спину и расправляла плечи. Но вот глаза...
В его глазах была усталость и смирение. Именно смирение, а не обреченность или безразличие! Многие утверждали, что Николаю Второму и его жене перед самой революцией приходили странники, в церквях говорили пророческие слова монахи, возможно и сам Распутин попал на благодатную почву чувствующей, готовой поверить в свою жертвенность своего служения царской четы? Что повлияло на это? Болезнь Цесаревича? Тяжелейшая и полная поражений война? Кто знает...
Он похоже все для себя решил. Не знаю кем он себя чувствовал в эти дни. Вероятнее жертвенным агнцем, чем мессией или пророком. Некоей искупительной жертвой, которая должна быть принесена для спасения России? Возможно. Не было в его глазах того божественного огня, который поднимает миллионы и ведет их на подвиг. Лишь пепел...
- Итак, ты испросил срочной аудиенции...
Голос его сух. В словах слышится усталость.
- Да, Государь.
- Настолько срочной, что ради нее ты преодолел за один день шестьсот верст и пережил столько опасностей?
- Да, Государь.
Николай внимательно смотрит мне в глаза.
- Что-то стряслось или должно случиться?
- Государь, откажись от своего намерения сегодня выехать из Ставки в Петроград. Железная дорога блокирована мятежниками. Я предпринял головокружительное путешествие в том числе и потому, что не смог проехать по железной дороге.
Царь парировал слегка иронично:
- Я не верю, что какие-нибудь скоты посмеют остановить поезд Государя. К тому же со мной будут мои гвардейцы.
Качаю головой.
- Для того, чтобы остановить поезд в чистом поле нужно лишь блокировать пути впереди и сзади. Например, опрокинуть вагоны. Дело не хитрое.
Император сидит недвижимо. После некоторой паузы бросает:
- Меня сегодня решительно все уговаривают не ехать. Почти все...
- Почти?
Печаль и отблеск какой-то обиды скользнул по осунувшемуся лицу Хозяина Земли Русской.
- Алексеев, например, совсем не против этой поездки...
Пробую провести разведку боем.
- Государь, есть человек, который самым решительным образом будет тебя уговаривать отказаться от поездки и остаться в Ставке. И человек этот, как ты правильно отметил, преодолел сегодня шесть сотен верст, трижды был на грани гибели, рисковал жизнями верных тебе людей только для того, чтобы убедить тебя, мой Государь, не делать этой фатальной ошибки!
Николай неопределенно пожал плечами.
- И человек этот, понятно, ты? И что же ты мне хочешь сказать? Что может перевесить мою решимость выехать немедленно и мое беспокойство о больных детях? Ты мне будешь рассказывать о беспорядках в Петрограде? Но это не повод отложить поездку. В Царском Селе беспорядков нет и гарнизон верен мне. И я уверен, что мне гарантировано расчистят путь к Царскому Селу не смотря ни на каких бунтовщиков.
- Государь, но зачем тебе пытаться прорваться в Царское Село? Зачем августейшему семейству сидеть и ждать твоего возможного прибытия в то время, когда смертельная опасность нависла над их головами? Не разумнее ли было бы вывезти их в Могилев, под охрану георгиевского батальона?
По прежнему никаких эмоций на его лице.
- Я рассматривал этот вариант и даже дал команду готовить отъезд семьи из Царского Села, но потом вынужден был отказаться от этой идеи. Цесаревич очень плох. Да и девочки больны. Им вредна поездка.
Зайдем с другой стороны.
- Но, Государь, разве безопаснее оставлять семью и, в особенности, Наследника Престола в зоне непосредственной близости от очага мятежа? Не далее чем завтра мятежники будут в Царском Селе! Родзянко предупреждал о...
В глазах Николая мелькнул стальной блеск, но он с усилием подавил вспышку гнева и подчеркнуто спокойно ответил:
- Я не желаю больше слышать о Родзянко, о его письмах, телеграммах и предупреждениях. Не желаю.
Я уставился на «обожаемого монарха».
- Это, позволь спросить, почему же?
Царь раздельно произнес:
- Потому, что я не желаю. Это моя воля и оставим эту тему.
Возникла пауза и я лихорадочно разрывался между желанием расхохотаться или покрыть его венценосное величество многоэтажным загаром. Разговор явно смещался в эмоциональную сторону. Нет. Стоп. Держи себя в руках! Ты совершил этот дикий вояж не для того, чтобы он тебя выгнал из поезда. Поэтому стараюсь говорить аргументировано.
- Как прикажешь, Государь. Твоя воля - закон в нашей благословенной Империи. Жаль только, что не все эту волю признают.
Николай очень раздражен, но старается говорить не показывая внутреннего огня.
- История знает массу примеров, когда даже самым лучшим правителям приходилось время от времени подавлять мятежи. В этом нет ничего сверхъестественного. В мое царствование уже была подавлена одна революция и я не вижу причин, чтобы в этот раз было иначе.
- Нет, Государь, кое-что изменилось с тех пор. Тогда войска оставались верными Императору. Но и то, та вспышка волнений и восстаний продлилась целых два года. Сможет ли Россия выдержать подобное в условиях третьего года мировой войны, когда истощены ресурсы и озлоблены подданные? Боюсь, что сегодня в столице, а завтра и в Царском Селе их будет слишком много. А войск, которые ты посылаешь для подавления мятежа, напротив, слишком мало. Они не справятся.
Самодержец, явно неосознанно протянул руку к кофейной чашке, но, не взяв ее, погладил край стола.
- Генерал Хабалов проявил отсутствие воли. Столица кишит смутьянами, а войска растеряны отсутствием твердого командования. Но сегодня в Петроград отправится генерал Иванов и, я уверен, что он сможет недрогнувшей рукой восстановить порядок в городе и окрестностях.
Николай встал и подошел к окну. Затем продолжил.
- Мои данные говорят о том, что размеры волнений сильно преувеличены. Во всем виновата паника и растерянность власти в столице. Они нуждаются в твердом и решительном руководителе. Потому я и назначил генерала Иванова. А количество войск... В таких ситуациях все решает не количество штыков и сабель, а моральное превосходство. Уверен, что излишне ставить вопрос о том, у кого большее моральное преимущество — у солдата, который воюет за своего Императора или у мятежника, который думает лишь о воровстве и разбое. Как только в столице появятся верные мне войска, мятеж быстро пойдет на спад.
Киваю.
- Допустим. Но, Государь, повторюсь, разве в такой тревожной обстановке нужно покидать Ставку? Войска останутся без управления, что в условиях смуты чревато самыми серьезными проблемами. Как только поезд тронется ты станешь слаб и беззащитен. Еще раз прошу тебя не уезжать из Могилева. Я понимаю твое беспокойство о семье и здоровье детей. Вывези их сюда.
Самый главный человек на Руси молчит. Пауза затягивается.
- Позволь спросить, Государь?
Кивок.
- Знаешь ли ты, что происходит вокруг тебя? Что происходит в столице и вокруг нее? Что происходит в головах окружающих тебя генералов и сановников?
Царь гневно обернулся и четко выговорил:
- Смею надеяться, что да.
- В таком случае ты знаешь о том, что Петербург пал? Что в столице больше нет императорской власти и практически не осталось верных тебе войск? Прости мою дерзость, но твой долг, как Государя и Верховного Главнокомандующего, оставаться на посту во главе Ставки и спасти Россию. А сделать это ты можешь лишь реально опираясь на войска. Необходимо издать Манифест, пообещать некоторые реформы и тем самым...
Император не дал мне договорить и буквально взорвался.
- Ты думаешь, я не знаю о заговоре? Или, быть может, ты допускаешь мысль, что я не осведомлен о твоем участии в этих позорных сборищах? О том, что тебя собираются сделать регентом при малолетнем Алексее? Ты смеешь мне, Самодержцу Всероссийскому, говорить в чем состоит мой долг перед Россией?? А ты помнил о долге, когда спутался с этой интриганкой? Ты, ТЫ давал мне слово не жениться на ней и свое честное слово, слово данное своему Государю и Главе Императорского Дома нарушил! Ты помнил тогда о долге? А теперь твоя женушка ходит по светским салонам и ее принимают там, как будущую регентшу! А ты, ты, мой младший брат, прибыл уговаривать меня сделать уступки этим скотам?! Как вы собираетесь меня устранить? Ударом табакерки в висок или удушить гвардейским шарфом? Или быть может будет что-то новомодное и вы устроите показательную казнь на гильотине на потеху черни? Как ты смеешь, после этого всего, мне еще что-то советовать?
Николай стоял у окна весь красный и тяжело дышал. Я с трудом сдержался от ответных реплик понимая, что как только наша аудиенция перейдет в формат крика с обеих сторон, мое дело можно считать полностью проваленным.
Переждав всю эту бурю я твердо заговорил:
- Государь! Я благодарен тебе за то, что ты напомнил мне о моих ошибках. Именно память о них помогла мне сделать мой выбор в этот решающий для судеб Отчизны час. Именно моим долгом и верностью присяге было продиктовано это решение. Да, ты прав, Государь, я действительно принимал участие в некоторых собраниях и встречах людей, которые нынче встали на путь мятежа. Соглашаясь на эти встречи я преследовал лишь цель определения наилучшего пути для развития нашего Отечества. Я никогда не скрывал от тебя своих воззрений о том, что России нужны реформы и разумная политика смягчения противоречий. Ситуация в России дошла до уровня общественного взрыва и, если мы не устроим революцию сверху, взрыв социальной революции сметет Россию и Династию. Я говорил это раньше и абсолютно убежден в этом сейчас. Мы еще можем предотвратить катастрофу. Я пытался убедить тебя, мой Государь, в этом напрямую. Я пытался убедить тебя через других лиц. Среди этих лиц были высокопоставленные сановники и военноначальники. В том числе среди них были и многие члены Императорской Фамилии. Я не считал свою деятельность изменой Государю ибо направлена она была лишь на выработку советов Самодержцу о вариантах обустройства России. Но то, что я узнал о планах заговора, повергло меня в смятение и ужас. Люди, которые так громко говорили об облегчении доли простого народа, на деле оказались государственными преступниками и изменниками замыслившими свержение Помазанника Божьего. Я узнал о замысле заговорщиков выманить тебя из Ставки и о плане блокировать твой поезд где-то между станциями, где они собираются принудить тебя к отречению в пользу Алексея. Мне предложено стать регентом Империи и осуществить все свои чаяния и идеи самому от имени малолетнего Императора.
Николай мрачно слушал мою тираду, но не перебивал.
- И вот, Государь, сегодня утром Родзянко вызывал меня в столицу для объявления себя диктатором и регентом. Государственная Дума поддержала бы нового правителя-регента и узаконила переворот. Но я, может быть, плохой брат Императора, но все же я брат и член Императорского Дома. Узнав об этом я сел в аэроплан и поспешил предупредить тебя и отговорить от выезда. Вот, Государь, как доказательство моих слов, текст моих сегодняшних переговоров с Родзянко.
Я протянул царю ленты моих телеграфных переговоров, которые я прихватил из Гатчины после фразы Родзянко: «Берегите себя...».
Император взял бумажки и быстро просмотрел текст. Затем спросил:
- Дворцовые перевороты случались со времен сотворения мира. И часто совершали их именно ближайшие родственники или даже наследники Государя. Почему я должен верить твоим словам, а не фактам, которые мне докладывали регулярно?
Я пожал плечами.
- То, что я здесь и убеждаю тебя не ехать в Петроград, а не сижу в Таврическом дворце во главе революции, разве само по себе не доказательство моей лояльности Императору? Если я хочу стать регентом, то что я здесь делаю? Ты можешь сказать, что я прибыл в Ставку для того, чтобы взять под контроль армию, после того как ты уедешь? Но я тебе на это отвечу следующее — в этом случае я бы просто пожелал тебе счастливой дороги.
Николай молчал, а я, вдохновленный снижением сопротивления, продолжил наступление:
- Тебя предали все. Тебя предала Государственная Дума. Тебя предала аристократия. Тебя предали твои генералы. Пусть не все открыто уже встали на сторону мятежа и ждут удобного момента для измены. Но многие из них колеблются и хотят выступить на стороне самого сильного. На стороне победителя. У тебя есть лишь один шанс — остаться во главе армии и из Ставки склонить колеблющихся на свою сторону.
Самодержец вскинулся.
- Что? Я должен убеждать подданных, что я законный Император, в верности которому они клялись? Я должен простить изменников и уговаривать их в том, что я все еще силен? Ты в своем уме?
- Государь! У нас нет иного выхода. Спасение России требует от правителя смирить свою гордость и проявить хитрость. Со скрытыми изменниками можно будет разобраться позже. Да, многие генералы предали тебя. Да, войска в столице открыто перешли на сторону мятежников, а воинские части на твоем пути из Могилева в Царское Село уже ждут твоего приближения для начала мятежа и захвата царского поезда. Да, многие на фронте сочувствуют лозунгам восставших. Но, прошу тебя Государь, прояви твердость и решительность! Останься в Ставке и возьми бразды управления армией в свои руки! Используй с кнутом пряник и даруй подданным некоторые вольности, объяви о даровании Конституции, текст которой будет вырабатывать специальная комиссия. Что будет в этой Конституции разберемся потом. Главная задача настоящего момента — сбить накал выступлений...
Николай резко перебил меня.
- Что?! Какая Конституция? Я никогда не пойду на это! Наш родитель завещал нам беречь самодержавие, как самобытное естество России, а ты предлагаешь такое! Помнишь, как наш венценосный отец говорил - «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?»
- Государь, может некоторые из них и скоты, но большинство твоих подданных — русские люди, которых ты обещал беречь и защищать, о коих ты обещал заботиться. Разве русский человек не достоин лучшей жизни? Разве не обязанность правителя — спасать свой народ от чужаков даже поступаясь своей гордостью? Если ты не объявишь о новом времени для подданных, то всякие дельцы сначала уничтожат монархию в России, а затем загребут все в свои жадные ручонки. И не будет царя, который смог бы защитить народ от их произвола. Я знаю далеко не о всех планах заговорщиков, но уверен в том, что если монархия падет, то не пройдет и года, как Россия подпишет капитуляцию перед немцами. А затем страна погрузится в многолетнюю гражданскую войну, по сравнению с ужасами которых война нынешняя будет выглядеть дракой между мальчишками на гимназической перемене. Дай согласие, Государь, и я встану рядом с тобой в любом деле, которое потребуется для спасения Отчизны. Нужно будет — выступлю посредником по мирному урегулированию, а прикажешь — лично возглавлю карательную экспедицию для подавления мятежа в столице! Решайся! Отмени выезд из Могилева!
Император вскипел, но уже потише.
- Но почему? Почему я должен отменять поездку к семье? Если это так необходимо, то я могу ее отложить на вечер, а за это время подготовить и объявить о некоторых реформах! Впереди будет двигаться генерал Иванов с войсками и я уверен в успешности своей поездки! Руководить подавлением мятежа я могу и из Царского Села! Да и в конце концов, ты можешь остаться в Могилеве и присмотреть за генералами!
- Боюсь, Государь, я не смогу обеспечить лояльность генералов. Я им не начальник и слушать меня они не обязаны. А Верховный Главнокомандующий тем временем наглухо застрянет на какой нибудь станции и будет принужден заговорщиками к отречению. И если раньше приемлемым для заговорщиков было отречение в пользу Алексея или даже меня, то теперь они будут добиваться полного упразднения монархии и сосредоточения всей власти в руках лидеров Думы.
Новый взрыв.
- Что ты такое говоришь?! Да ни один скот не принудит меня отречься от Престола!
Я продолжать давить:
- Тебя блокируют в вагоне и все руководители армии, включая генерала Алексеева и главнокомандующих фронтами, потребуют от тебя отречения во имя спасения России. А делегация Временного правительства, которое учредят мятежники, прибудут к тебе для получения Манифеста об отречении. И у тебя не будет другого выхода, кроме как отречься!
- Почему ты в этом уверен?
- Потому, Государь, что они захватят в заложники твою семью.
Николай вскочил.
- ЧТО?!! Нет! Не может такого быть! Никаких мятежников не допустят в Царское Село! Там надежный гарнизон!
Киваю.
- Вот именно они и захватят. Мятеж назначен на 28 февраля, то есть уже на сегодня. Государь, выход только один — немедленно дать команду Бенкендорфу о спешной отправке августейшей семьи поездом в сторону Могилева. Генерал Иванов должен двигаться им навстречу и расчищать путь. Если путь расчистить не удастся задачей Иванова будет взять под охрану царскую семью и обеспечить ее безопасность. Можно будет даже подумать о вывозе Государыни и детей на аэроплане.
Император ошарашено смотрит на меня.
- Да ты что? Тебе твоего полета мало? Это же опасно! Да и дети больны!
Снова киваю.
- Опасно. Но значительно безопаснее той судьбы, которая им уготована мятежниками.
- Какой судьбы? О чем ты? Что ты знаешь?!
- После отречения ты, Государь, и вся твоя семья будут расстреляны по приговору революционного трибунала. А ваши тела обольют кислотой, затем бросят в шахту и забросают гранатами.
Николай без сил опустился в кресло. А я продолжил.
- Похожая судьба после революции ждет всех членов Императорской Фамилии, включая меня самого. Революционеры постараются сделать все для невозможности реставрации монархии и уничтожат всех Романовых под корень.
Я помолчал давая Императору освоиться с этой страшной новостью и добил его.
- Ты меня спрашивал о том, почему я так рвался к тебе сквозь катастрофы и покушения? Почему в меня кидали сегодня бомбы? Теперь понимаешь в чем мой интерес? Понимаешь, что лично я сделаю все, что только возможно для подавления мятежа?
Потрясенный самодержец сидел опустив голову. Я ждал. Наконец Император проговорил.
- Если армия на стороне мятежа, то что мы можем сделать? Алексеев вот тоже советует ехать...
- Государь, наша задача обезопасить августейшую семью, а также призвать верные части. Далеко не все генералы предали тебя. Келлер, Хан Нахичеванский и Каледин предоставят свои армии и корпуса в твое распоряжение. Если в Могилеве у нас будут сложности, то можно будет вылететь к ним. Тот же Каледин провел целую операцию для доставки тебе этого пакета. Мне его сейчас передал верный человек генерала Каледина. Адресовано лично тебе. Здесь списки заговорщиков и планы переворота, которые ему стали известны от генерала Брусилова — одного из лидеров заговора.
Николай взял пакет и спросил:
- Брусилов тоже?
- Да. Обиделся он на тебя, что ты ему орден не дал.
Царь грустно кивнул и распечатал пакет. Вытащил листы бумаги. Посмотрел на них. Перевернул. Поднял взгляд на меня. Листы были пусты...
Я лихорадочно соображал.
- Очевидно, это тайнопись! Прикажи принести керосиновую лампу!
Через несколько минут я спешно водил листами над лампой. Государь мрачнел все больше и больше. Спустя пять минут я сдался. Листы местами побурели, но текста не было.
- Возможно тут другая тайнопись, нужно найти офицера, который привез пакет, очевидно он должен знать...
Я бормотал все это, хотя уже понимал, что ничего Мостовский не знает, иначе бы он мне об это сказал. Мог он забыть такое? Нет, не верю. Что же делать?
Николай молча смотрел за моими телодвижениями и явно выходил из того гипнотического транса, в который он впал под напором моих речей. Наконец он сказал:
- Будем считать эти листы списками заговорщиков. Но в них ничего нет! Возможно в них, что-то было и волей Проведения исчезло. А может там и не было ничего. Я склоняюсь к мысли, что это все происки Родзянко, а твой офицер, как впрочем и ты сам, стали жертвой мистификации призванной поссорить меня с моими верными генералами, с моей верной армией. Прости, но я не верю в твой рассказ. Слишком он фантастичен и чудовищен. Да и в гарнизоне Царского Села я уверен. Как и в том, что генерал Иванов подавит мятеж в ближайшие дни. Господь не оставит меня и не оставит Россию.
Он помолчал, а я стоял как оплеванный. Император добавил несколько слов и они стали мне приговором:
- Ты, Миша, всегда был таким легкомысленным и доверчивым...

Конец первой части книги

Владимир Бабкин

Отредактировано - vagrand 25 Окт 2013 20:12:51

Отредактировано - vagrand 25 Окт 2013 20:13:36

Отредактировано - vagrand 25 Окт 2013 20:14:05

Отредактировано - vagrand 25 Окт 2013 20:14:39