Послано - 22 Ноябр 2011 : 16:11:53
Сказка — ложь, да в ней намёк... Древняя народная мудрость
Ученые, занимающиеся расшифровкой коммуникативных систем у животных, отмечают: оные системы встречаются, в основном, двух видов. Первая — это сигналы, жестко привязанные к ситуации; реакция на них — инстинктивна, безошибочна, точна и всегда одинакова. Суслик при виде шакала в ужасе засвистел: "Ловят! Ловят! Кошмар!" — и все прочие суслики брызнули врассыпную. Чем громче суслик свистит — тем сильнее его страх — тем очевиднее для его родичей опасность — тем быстрее они бегут. Инстинкт. Вторая система — это сигналы, имеющие широкий спектр значений. Реакция на них не спонтанна, осознанна и крайне разнообразна. Таковы коммуникации дельфинов, обезьян, псовых — и человека. Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется. В невероятно обширном и все время пополняющемся человеческом языке у каждого слова не просто имеется целый ряд возможных значений — значения еще и могут варьироваться в зависимости от контекста. Смысл слова меняют интонация, жестикуляция, мимика — строение фразы, наконец: "Уже сделал уроки? Молодец!" — или: "Чашку грохнул? Ну, молодец..." Размышляя обо всем этом, легко впасть в отчаяние: высказанная мысль, которую могут понять неправильно, будет понята неправильно? — так, стало быть, фактически любая высказанная мысль будет понята неправильно, по крайней мере, изрядной частью слушателей или читателей. Доля писателя тяжела и неказиста. Недоносимо, блин! Неизъяснимо! И бесконечный микрокосм сворачивается одной мышиною норой раз навсегда записанного текста, который будет понят неправильно целой толпой народу, даже если его автор — гений. А все остальные поймут приблизительно... Вопль "Караул!" — человеческий аналог сусликовского свиста — и то каждый поймет по-разному и среагирует исключительно индивидуально. Кинется на помощь — кинется спасаться — кинется глазеть — кинется нападать — плюнет и уйдет — еще что-нибудь удумает. А ведь писатель — не суслик, все-таки. Он пытается донести нечто посложнее — а реакция на чуть более сложную вещь, вроде слова "добро", уже непредсказуема вообще. И это мы еще говорим о самом простом и очевидном. Исключаем метафоры, иронию, гротеск, все лазейки двойных смыслов... Так какой же из этого следует вывод? Желая сократить легион непонявших, брат-храбрец меняет коммуникативную систему, возвращаясь на уровень суслика, к наипримитивнейшим стимулам, взывающим к простейшим ассоциативным цепям. Слова выбираются настолько однозначные, насколько это вообще возможно. Он от нее ушел. Он дал ему в глаз. Они отняли у него деньги. Получается текст, о котором говорят, что "легко читается". Но надо, чтобы было еще и "интересно" — прибавляется давления на инстинкты, на страх, желание — власти ли, самки ли, агрессию... И тут на выходе получается "реалистичная современная проза". Поскольку на уровне суслика ощущение понимания не поднимается от реалий, то есть вещей — никто и никогда не говорит: "Я этого не понимаю". Тут всем все ясно. Баба. У меня тоже баба — или была. Бабки. Я тоже хочу бабок. Кулаком по морде. Я это тоже видел — чувствовал — давал. Дом. Машина. Улица. Пища — я это тоже пробовал. Чудесное ощущение жизненной правды. У колоссального большинства людей дальше не идет. Когда я очередной раз натыкаюсь на этот способ восприятия — когда мне тычут этот способ восприятия под нос — в моем воображении возникает пятиметровая бетонная стена, уходящая в бесконечность. За этой стеной — масса людей, до которых мне желательно донести нечто, и я прыгаю по другую сторону, как кузнечик, ору и размахиваю руками. И чувствую, что доораться у меня шансов приблизительно столько же, как у дельфина — рассказать дрессировщику в океанариуме о судьбе Атлантиды... У меня неподходящие средства. То есть, они прекрасны, эти средства — только не подходят. Я это все время держу в уме — и готов объясняться в пылких чувствах любому, который дает мне понять, что средства подошли. Тогда у меня появляется ощущение осиянного горизонта — и суслик со своим постоянным кошмаром слегка отступает в тень. Возвращаясь к нашим баранам. Фэнтези — равно как любая литература, не зацикленная на "реалиях" — изначально выше уровня суслика. Со времен мифотворчества, со времен сказок, из анекдотов и притч — это исключительный инструмент, используемый для очистки от "реалий" идеи или образа, для помещения его в идеальную среду, для заострения и укрупнения любой этической концепции. Это, кажется, должно бы быть очевидным людям начала двадцать первого века, после Фрейзера, Юнга, Проппа и прочих — но нет! Все равно "я не люблю фантастику — ну или фэнтези — потому что эльфов не бывает"! Вариант: "эльфы надоели". Тут мы возвращаемся в систему суслика, которая приняла в качестве некой условной картинки новый образ. В таком случае это значит: "Ты показываешь мне несуществующие вещи, о которых я уже слыхал. Раз уж ты все равно сочиняешь фигню, то сочиняй, по крайней мере, о вещах, которые будут мне в новинку. Ни то, ни другое, мне, в сущности, не нужно — но во втором случае мне забавно из-за новизны вранья". Итак, легко увидеть, что наши ненавистники фантастических жанров, мыслящие в системе суслика, очень условно делятся на две категории. Первая, говорящая, что "эльфов не бывает" и "фэнтези ей ничего не дает", ищет в любой книге знакомых реалий, чтобы точно знать, как на них реагировать. Вторая, говорящая, что "эльфы надоели", как отец Обломова, считает писателя заведомым вруном для забавы — и жаждет принципиально незнакомых реалий, чтобы хохотать, хлопая себя по ляжкам, и приговаривать: "Вот лихо врет-то, шельмец! Никто раньше так не врал!" Главное тут заключается в том, что человек мыслящий выше, чем в системе суслика, ни в ту, ни в другую категорию не может входить по определению. Человек, который ищет в литературе не знакомые реалии, а исследования мира и человека, как правило, способен оценить любой нетривиальный способ донесения их результатов. Много и внимательно читающий рано или поздно приходит к выводу, что любые декорации и реалии — лишь условность. Художественная правда заключается в сообщении читателю глубинных знаний о человеческой природе или природе общества. Эту правду можно доносить в привычных декорациях. Но тогда, как правило, на восприятие накладываются личные ассоциации читающего, его человеческая предвзятость, его позитивный и негативный опыт. Читатели обращают внимание на непринципиальные детали, которые могут противоречить их видению мира — или "запирают" собственное восприятие от фактов, способных вызвать когнитивный диссонанс. Высокохудожественную вещь, написанную в "реалистическом" ключе, сравнительно легче исказить, к ней легче привязать постороннее идейное содержание, ее легче обезопасить, лишив остроты фильтром литературной критики. Мы все видели, как это делалось в недавние времена с классической русской прозой. Фантастический антураж очищает мысль от стереотипов и привычных ассоциаций. Вещь прорастает аллюзиями, становится более многозначной. Игры смыслов создают подтекст, непосильный для цензуры — вещь можно только переписать совсем, чтобы уничтожить этот подтекст, как и делается с народными сказками, когда их адаптируют для детей. Звучит поразительно, но есть люди, способные так и воспринять народные сказки — как "дидактические пособия для деток". Сам факт существования такого мнения говорит о том, как сильна в этом случае цензура и каким важным считается в определенных кругах приведение сказки в "безопасный" и кастрированный вид. Причем — стоит заикнуться с иными людьми о выхолащивании фольклора, издающегося невероятными тиражами в вылизанном виде, как эти люди вспоминают лихие непристойности и только. О глубине подтекста, об архетипах и психологизме речь не заходит фактически никогда — а между тем, фольклор изрядно приближен к абсолютной истине. Писать в фантастическом антураже или переносить действие в далекие времена и неведомые страны писателей побуждает жажда этой самой абсолютной истины. На контрастном фоне аллюзии и намеки выглядят ярко и очевидно, выпукло — их не заслоняет собой обыденность. Вдобавок, отчасти это способ "спрятать" вещь от критики, традиционно уничтожающей слишком острый взгляд — "сказка — ложь". Именно поэтому в большей или меньшей степени к фантастическому антуражу прибегали почти все настоящие писатели — а те, кто придерживался привычных реалий, нередко дополняли их гротескными деталями. Конечно, не каждый, пишущий фантастическое — гений. Но талантливый писатель вообще более редкое явление, чем пописывающий дилетант, щелкопер, зарабатывающий деньги коммерческим чтивом или просто графоман. Процент гениев сказки примерно равен проценту гениев в других сферах. Любой читающий глубже, чем на уровне суслика, это поймет — и будет обсуждать не жанр, в котором написана книга, а силу и глубину литературной работы. Открывая любую книгу, читатель может равным образом попасть на шедевр, способный перевернуть душу и дать ей прозреть — и на очередной опус очередного суслика от литературы, общающегося со страниц в три свиста. Познание нового всегда сопряжено с риском — и картинка на обложке вместе с указанным в аннотации жанром этого риска не уменьшат. К тому же способность не понимать слова присуща не только сусликам, но и всем нам, возвышенным. Подозреваю, множество потрясающего материала проходит мимо любого из нас исключительно потому, что мы не способны воспринять слова, этот материал доносящие. Что ж остается грешному писателю? Только изо всех сил стараться кричать разборчивее — может с другой стороны стены услышат хотя бы несколько слов...
Послано - 08 Дек 2011 : 19:42:13
Эх-ха, люблю я как Далин пишет))) Читаешь и удивляешься умению так просто и понятно доносить в общем-то обычные вещи. Но почему в повседневной жизни не обращаешь на них внимание?!
Ответить на тему "Максим Далин Сказконепониматели, или Система Суслика"
Версия для печати
Послано - 22 Ноябр 2011 : 16:11:53
