В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд. В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат, И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска. При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника. О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут. Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут, Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь. Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.
И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра, Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора. Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу, Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу И дальше кружится по бульварам ("Россия" - Пушкин - Арбат - пруды) - Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды. Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут. Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут. Его не тронет волна возмездии, хоть выбор жертвы необъясним. Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.
И вот он едет.
Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей, Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков, Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников, Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют, Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют, - И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит, Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость охранит.
...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять, Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать. Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца, Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца. За ним не явится никакая из караулящих нас смертей. Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей. Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру, Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.
И вот он едет.
Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп, Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб, Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху, Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху, Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот, Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает и орет, Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый смерд, Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть: Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид, - Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что сам хранит).
Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть, Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть: Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв, И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив. Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша, Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.
И вот я еду.
ARMY OF LOVERS
Юнцы храбрятся по кабакам, хотя их грызет тоска, Но все их крики "Я им задам!" - до первого марш-броска, До первого попадания снаряда в пехотный строй И дружного обладания убитою медсестрой. Юнцам не должно воевать и в армии служить. Солдат пристойней вербовать из тех, кто не хочет жить: Певцов или чиновников, бомжей или сторожей, - Из брошенных любовников и выгнанных мужей.
Печорин чистит автомат, сжимая бледный рот. Онегин ловко берет снаряд и Пушкину подает, И Пушкин заряжает, и Лермонтов палит, И Бродский не возражает, хоть он и космополит.
К соблазнам глух, под пыткой нем и очень часто пьян, Атос воюет лучше, чем Портос и Д"Артаньян. Еще не раз мы врага превысим щедротами жертв своих. Мы не зависим от пылких писем и сами не пишем их. Греми, барабан, труба, реви! Противник, будь готов - Идут штрафные роты любви, калеки ее фронтов, Любимцы рока - поскольку рок чутко хранит от бед Всех, кому он однажды смог переломить хребет. Пусть вражеских полковников трясет, когда орда Покинутых любовников вступает в города. Застывшие глаза их мертвее и слепей Видавших все мозаик из-под руин Помпей. Они не грустят о женах, не рвутся в родной уют. Никто не спалит сожженных, и мертвых не перебьют,
Нас победы не утоляют, после них мы еще лютей. Мы не верим в Родину и свободу. Мы не трогаем ваших женщин и не кормим ваших детей, Мы сквозь вас проходим, как нож сквозь воду. Так, горланя хриплые песни, мы идем по седой золе, По колосьям бывшего урожая, И воюем мы малой кровью и всегда на чужой земле, Потому что вся она нам чужая.
Озирая котел, в котором ты сам не варишься, презирая клятвы, которые мы даем, - не тверди мне, агностик, что ты во всем сомневаешься. Или нет, тверди - добавляя: "во всем твоем". Ибо есть твое - вопреки утвержденью строгому, что любая вера тобою остранена. Есть твое, и мне даже страшно глядеть в ту сторону - до того скупа и безводна та сторона. Где уж мне до упорства черствого, каменистого, хоть надень я мундир и ремнями перетянись. Есть твое, и в него ты веришь настолько истово, что любой аскет пред тобою релятивист. Ход туда мне закрыт. Дрожа, наблюдаю издали: кабала словес, ползучая каббала, лабиринты, пески, а меж ними такие идолы, что игрушками кажутся все мои купола.
Не тверди, обнимаясь с тартусцами и с венцами, рассыпая мелкие искры, как метеор, - что с таких, как я, начинаются все Освенцимы, ибо всякая твердая вера - уже террор. Как я знаю всю твою зыбкость, перетекание, разрушенье границ - соблазн его так влекущ! Есть твоя вертикаль, и она еще вертикальнее, но скрывает ее туман, оплетает плющ. Я боюсь плюща - хоть растенье, в общем, красивейшее. Так узорчат лист, так слаба курчавая плеть - но за слабостью этой темнеет такая силища, что и дубу, и грабу опасно туда смотреть.
Но хоть все пески, всю пустыню словами вымости, завали цветами, чей многоцветен пир, - не тверди, не пой мне о щедрой твоей терпимости и о том, как в сравнении с нею я нетерпим! О, ты терпишь всех, как большая белая бестия - унтерменша в коросте, прикованного к ярму. Я терплю этот мир иначе - как терпят бедствие. Извини, что я иногда нетерпим к нему.
Я не все говорю, не всему раздаю названия, вообще не стремлюсь заглядывать за края - ибо есть зазор спасительного незнания, что тебе и мне оставляет вера моя. В небесах случаются краски, которых в мире нет, - немучительная любовь и нестыдный стыд. Твой пустынный Бог никогда меня не помилует - мой цветущий тебя простит и меня простит.
Десять девушек едут Веной. Плачет смерть на груди гуляки. Есть там лес голубиных чучел и заря в антикварном мраке. Есть там залы, где сотни окон и за ними деревьев купы... О, возьми этот вальс, этот вальс, закусивший губы.
Этот вальс, этот вальс, полный смерти, мольбы и вина, где шелками играет волна.
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю тебя там, на луне, и с увядшею книгой в окне, и в укромном гнезде маргаритки, и в том танце, что снится улитке... Так порадуй теплом этот вальс с перебитым крылом.
Есть три зеркала в венском зале, где губам твоим вторят дали. Смерть играет на клавесине, и танцующих красят синим, и на слезы наводит глянец...
А над городом - тени пьяниц... О, возьми этот вальс, на руках умирающий танец.
Я люблю, я люблю, мое чудо, Я люблю тебя вечно и всюду, и на крыше, где детство мне снится, и когда ты поднимешь ресницы, а за ними, в серебряной стуже, - старой Венгрии звезды пастушьи, и ягнята, и лилии льда... О возьми этот вальс, этот вальс "Я люблю навсегда".
Я с тобой танцевать буду в Вене в карнавальном наряде реки, в домино из воды и тени. Как темны мои тростники!.. А потом прощальной данью я оставлю эхо дыханья в фотографиях и флюгерах, поцелуи сложу перед дверью - и волнам твоей поступи вверю ленты вальса, скрипку и прах.
Нет, ну куда ты денешься с этого-то холма? Кругом потоп, кругом вода, небо сошло с ума. Зонт прогибается от дождя, ветер сбивает с ног. Как цапля, стоишь на одной ноге, а туфлю унёс поток.
Да, но куда ты денешься с этих-то вот ветвей? Может, где есть ещё земля - поди, доплыви, проверь, Плыла бы в зонтике по волнам, искать себе кров и твердь, Да горе - некому подсказать, потому что утоп медведь.
Нет, а куда ты денешься с этих вот облаков? Там, где стояли и холм, и дуб, теперь совсем глубоко. Мокрое платье как мокрый флаг, плещется на ветру. Новэмбэр-Чарли, лети вперёд, не выпусти зонт из рук.
Так вышло по слову, ну, вспоминай, что орала сквозь облака? Чтоб тепло, и сухо, и навсегда - ни капли, ни ветерка? Ну пусть, кто хочет, теперь в эфир швыряет метеосводки - Нет, ну куда ты денешься с этой подводной лодки?
Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя наперекор вселенной, И маловерным отпусти их грех; Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья, И мыслить, мысли не обожествив; Равно встречай успех и поруганье, He забывая, что их голос лжив; Останься тих, когда твое же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов, Когда вся жизнь разрушена и снова Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде, Ha карту все, что накопил c трудом, Bce проиграть и нищим стать как прежде И никогда не пожалеть o том, Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно все пусто, все сгорело И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя c царями, Будь честен, говоря c толпой; Будь прям и тверд c врагами и друзьями, Пусть все в свой час считаются c тобой; Наполни смыслом каждое мгновенье Часов и дней неуловимый бег, - Тогда весь мир ты примешь как владенье Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Видишь, солнца вещего блики так близки - бога сумасшедшего кровавые белки? Господи неистовый, видишь - я один, вечности и истины раб и господин!
Лживы и жестоки, где сыны твои? По каким дорогам твои дети шли к черту или богу полудетских грез? До любви, до боли и до первых гроз...
Человек гордыни на уступах скал и среди пустыни храмы воздвигал. Грозно и огромно, как нависший рок, высятся надгробья солнечных дорог.
Что же вы - трезвоньте про дорог конец! Лишь на горизонте огненный рубец...
Трефовый король
Я картам не верю, я весел и зол, от пьяного зелья мутит. Мне ведьма сказала: "Трефовый король стоит на твоем пути. Ты будешь делить с ним хлеб и мечты, разделишь вино и табак. Но храм, который построишь ты, он превратит в кабак". "Ты бредишь, старуха!" - я выскочил вон, я воздух, как воду, пил. Но я уже знал, если это сон - я в этот сон вступил. "Оставьте меня, я не выучил роль, к тому же смертельно устал!" В пустом переулке трефовый король, закутавшись в плащ, стоял. Я крикнул "Ты карточный шут и трус!" но горло сдавила петля: он маску сорвал, он был худ и рус. Трефовый король - это я!
Послано - 12 Янв 2005 : 11:04:48
РАЗМЫШЛЕНИЯ ВОЛКА, КОТОРЫЙ ВЫШЕЛ ПОГУЛЯТЬ, СВЕЖИМ ВОЗДУХОМ ПОДЫШАТЬ, А ЗАОДНО И ОВЕЧЕК ПРОВЕДАТЬ, НО ВСТРЕТИВШЕГО СОБАКУ-ОВЧАРКУ И ВСЛЕДСТВИЕ ЭТОГО ПЕРЕДУМАВШЕГО:
Девчину пытает казак у плетня: "Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня? Я саблей добуду для крали своей И светлых цехинов, и звонких рублей!" Девчина в ответ, заплетая косу: "Про то мне ворожка гадала в лесу. Пророчит она: мне полюбится тот, Кто матери сердце мне в дар принесет. Не надо цехинов, не надо рублей, Дай сердце мне матери старой твоей. Я пепел его настою на хмелю, Настоя напьюсь - и тебя полюблю!" Казак с того дня замолчал, захмурел, Борща не хлебал, саламаты не ел. Клинком разрубил он у матери грудь И с ношей заветной отправился в путь: Он сердце ее на цветном рушнике Коханой приносит в косматой руке. В пути у него помутилось в глазах, Всходя на крылечко, споткнулся казак. И матери сердце, упав на порог, Спросило его: "Не ушибся, сынок?"
Послано - 13 Янв 2005 : 00:05:35
Tim, вот ж ведь давно искала перевод Киплинга, художественный. Мне на английском это стихотворение нравится! Но помню, что я другой перевод слышала, не знаете кто еще переводил?
Я не люблю мужчин. Я не люблю женщин. Я не люблю детей. Я вообще не люблю людей. Я поставила бы этой планете 0.
Послано - 13 Янв 2005 : 00:30:24
Мне нравится вариант Маршака (лежит у меня в ЖЖ), а вообще - зайти на http://lib.ru да покопаться в Киплинге, "If", "Если" и другие варианты.. 2 или 3 там точно лежали.
Послано - 13 Янв 2005 : 00:54:18
Мне перевод Лозинского нравится больше, чем Маршака. Наверно, ритмом и естественностью классических фраз.
Сравните у Маршака:
О, если ты покоен, не растерян, Когда теряют головы вокруг, И если ты себе остался верен, Когда в тебя не верит лучший друг, И если ждать умеешь без волненья, Не станешь ложью отвечать на ложь, Не будешь злобен, став для всех мишенью, Но и святым себя не назовешь,
и Лозинского:
Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя наперекор вселенной, И маловерным отпусти их грех; Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других.
А вот на английском:
If you can keep your head when all about you Are losing theirs and blaming it on you, If you can trust yourself when all men doubt you, But make allowance for their doubting too; If you can wait and not be tired by waiting, Or being lied about, don't deal in lies, Or being hated, don't give way to hating, And yet don't look too good, nor talk too wise:
У Маршака сразу бросается в глаза "О" в начале, необходимое, чтобы выровнять строфу. Кроме этого, он упустил "blaming it on you", а Лозинский безупречно вписал этот оборот: "тебя клянущей за смятенье всех". И так далее. Но вообще это вопрос вкуса и того, какой перевод раньше услышан.
Сонеты мне, например, нравятся в переводе Маршака:
66. Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж Достоинство, что просит подаянья, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеянье, И совершенству ложный приговор, И девственность, поруганную грубо, И неуместной почести позор, И мощь в плену у немощи беззубой, И прямоту, что глупостью слывет, И глупость в маске мудреца, пророка, И вдохновения зажатый рот, И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг... Но как тебя покинуть, милый друг!
А вот "Гамлет" до сих пор не пойму: то ли Пастернак, то ли Лозинский.
Идет борьба Бобра с Козлом, извечная игра. Козло завёт себя Бобром, Козлом зовёт Бобра. Но и Бобро не отстаёт: себя зовет Бобром и песни смелые поет, и машет топором. Козло сажается сидеть, бебекать и вздыхать. Бобро приходит поглядеть и лапкой помахать. Но тут хватается Бобро и садится сидеть. Злорадное бежит Козло на это поглядеть и вот давай дразнить Бобро: «Теперя ты – Козло!» А тут оно его – в мурло! А то его – в ребро! А то его в ответ грызет, а то – копытом бьет. А то тихонько подползет и ка-ак его убьет! А то возьмет и не умрет, и ну его топить! А то его – на огород и ну рогами бить! А то – как треснет топором и рубит до утра. Вот так идет борьба с Козлом извечного Бобра.
Серов, Перов, Херов и Бутман затеяли писать портрет. Достали сепии, сурьмы, хурмы, укропа, и сели, помолясь, вкруг Фотошопа пленять искусством свет.
Вот мажут, режут, пилят, свиристят, дерут, а толку чуть, как говорится. Перова тянет ввысь, Серова – в Русь, Херова хер куда, а Бутману не спится: не веселит ни Blur, ни Gradient. Такой вот отрицательный момент.
Серов малюет клавой, Бутман мышью, Перов собакой, а Херов котом. Притом Серов – рукой, Перов – ногой, Херов – понятно чем, а Бутман – тушью. Или гуашью – кто там разберет. Серов на всех орет, Перов вздыхает, Херов подпрыгивает, чешется, икает.
То жмут пробел все вместе, по команде, то мышкой тыкают, то сканером скрипят. А то понюхают. А то еще полижут. А то, глядишь, чего-нибудь нанижут куда-нибудь. Ан дело не идет на лад. Серов от этого суров, Перов несчастен, Херов нетрезв, а Бутман непричесан, немыт, не спит, не ест и сам не рад.
Ну, наконец, закончили портрет. И правда, поработали на славу. Да жаль, Серов его под утро стер. Перов разбил хард-диск, а Бутман клаву. Херов развел в компьютере костер и сжег эскизы Бутмана случайно. Все вместе разгромили кабинет, столы порушили, повыдрали паркет...
Такие вот случаются дизайны, когда в товарищах, етит, согласья нет.
Послано - 13 Янв 2005 : 02:14:58
Баллада о борьбе (1975)
Средь оплывших свечей и вечерних молитв, Средь военных трофеев и мирных костров, Жили книжные дети, не знавшие битв, Изнывая от детских своих катастроф.
Детям вечно досаден Их возраст и быт - И дрались мы до ссадин, До смертных обид. Но одежды латали Нам матери в срок, Мы же книги глотали, Пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы, И сосало под ложечкой сладко от фраз. И кружил наши головы запах борьбы, Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь - Мы, не знавшие войн, За воинственный клич Принимавшие вой, - Тайну слова "приказ", Назначенье границ, Смысл атаки и лязг Боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних боен и смут Столько пищи для маленьких наших мозгов! Мы на роли предателей, трусов, иуд В детских играх своих назначали врагов.
И злодея слезам Не давали остыть, И прекраснейших дам Обещали любить; И, друзей успокоив И ближних любя, Мы на роли героев Вводили себя.
Только в грезы нельзя насовсем убежать: Краткий век у забав - столько боли вокруг! Попытайся ладони у мертвых разжать И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев Еще теплым мечом, И доспехи надев, - Что почем, что почем! Испытай, кто ты - трус Иль избранник судьбы, И попробуй на вкус Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, И когда ты без кожи останешься вдруг Оттого, что убили - его, не тебя, -
Ты поймешь, что узнал, Отличил, отыскал По оскалу забрал - Это смерти оскал! - Ложь и зло, - погляди, Как их лица грубы, И всегда позади - Воронье и гробы!
Если путь прорубая отцовским мечом Ты соленые слезы на ус намотал, Если в жарком бою испытал что почем, - Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа Ты не ел ни куска, Если руки сложа Наблюдал свысока, И в борьбу не вступил С подлецом, палачом - Значит, в жизни ты был Ни при чем, ни при чем!
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом, Жена на локоны взяла последний рубль, Супруг, убытый лавочкой и флюсом, Подсчитывает месячную убыль. Кряxтят на счетаx жалкие копейки: Покупка зонтика и дров пробила брешь, А розовый капот из бумазейки Бросает в пот склонившуюся плешь. Над самой головой насвистывает чижик (Xоть птичка божия не кушала с утра), На блюдце киснет одинокий рыжик, Но водка выпита до капельки вчера. Дочурка под кроватью ставит кошке клизму, В наплыве счастья полуоткрывши рот, И кошка, мрачному предавшись пессимизму, Трагичным голосом взволнованно орет. Безбровая сестра в облезлой кацавейке Насилует простуженный рояль, А за стеной жиличка-белошвейка Поет романс: "Пойми мою печаль" Как не понять? В столовой тараканы, Оставя черствый xлеб, задумались слегка, В буфете дребезжат сочувственно стаканы, И сырость капает слезами с потолка.
<1909>
До реакции (Пародия)
Дух свободы... К перестройке Вся страна стремится, Полицейский в грязной Мойке Хочет утопиться.
Не топись, охранный воин,- Воля улыбнется! Полицейский! будь покоен - Старый гнет вернется...
<1906>
Жалобы обывателя
Моя жена - наседка, Мой сын - увы, эсер, Моя сестра - кадетка, Мой дворник - старовер.
Кухарка - монархистка, Аристократ - свояк, Мамаша - анархистка, А я - я просто так...
Дочурка - гимназистка (Всего ей десять лет) И та социалистка - Таков уж нынче свет!
От самого рассвета Сойдутся и визжат - Но мне комедья эта, Поверьте, сущий ад.
Сестра кричит: "Поправим!" Сынок кричит: "Снесем!" Свояк вопит: "Натравим!" А дворник - "Донесем!"
А милая супруга, Иссохшая как тень, Вздыхает, как белуга, И стонет: "Ах, мигрень!"
Молю тебя, создатель (совсем я не шучу), Я р у с с к и й о б ы в а т е л ь - Я п р о с т о ж и т ь х о ч у!
Уйми мою мамашу, Уйми родную мать - Не в силах эту кашу Один я расхлебать.
Она, как анархистка, Всегда сама начнет, За нею гимназистка И весь домашний скот.
Сестра кричит: "Устроим!" Свояк вопит: "Плевать!" Сынок кричит: "Накроем!" А я кричу: "Молчать!!"
Проклятья посылаю Родному очагу И втайне замышляю - В Америку сбегу!..
Из палатки вышла дева В васильковой нежной тоге, Подошла к воде, как кошка, Омочила томно ноги И медлительным движеньем Тогу сбросила на гравий,- Я не видел в мире жеста Грациозней и лукавей!
Описать ее фигуру - Надо б красок сорок ведер... Даже чайки изумились Форме рук ее и бедер... Человеку же казалось, Будто пьяный фавн украдкой Водит медленно по сердцу Теплой барxатной перчаткой.
Наблюдая xладнокровно Сквозь камыш за этим дивом, Я затягивался трубкой В размышлении ленивом: Пляж безлюден, как Саxара,- Для кого ж сие творенье Принимает в море позы Высочайшего давленья?
И ответило мне солнце: "Ты дурак! В яру безвестном Мальва цвет свой раскрывает С бескорыстием чудесным... В этой щедрости извечной Смысл божественного свитка... Так и девушки, мой милый, Грациозны от избытка".
Я зевнул и усмеxнулся... Так и есть: из-за палатки Вышел xлыщ в трико гранатном, Вскинул острые лопатки. И ему навстречу дева Приняла такую позу, Что из трубки, поперxнувшись, Я глотнул двойную дозу...
1932
Пробуждение весны
Вчера мой кот взглянул на календарь И хвост трубою поднял моментально, Потом подрал на лестницу как встарь, И завопил тепло и вакханально: "Весенний брак, гражданский брак - Спешите, кошки, на чердак!"
И кактус мой - о, чудо из чудес!- Залитый чаем и кофейной гущей, Как новый Лазарь, взял да и воскрес И с каждым днем прет из земли все пуще. Зеленый шум... Я поражен, "Как много дум наводит он!"
Уже с панелей слипшуюся грязь, Ругаясь, скалывают дворники лихие, Уже ко мне зашел сегодня "князь", Взял теплый шарф и лыжи беговые... "Весна, весна! - пою, как бард,- Несите зимний хлам в ломбард".
Сияет солнышко. Ей-богу, ничего! Весенняя лазурь спугнула дым и копоть. Мороз уже не щиплет никого, Но многим нечего, как и зимою, лопать... Деревья ждут... Гниет вода, И пьяных больше, чем всегда.
Создатель мой! Спасибо за весну! Я думал, что она не возвратится,- Но... дай сбежать в лесную тишину От злобы дня, холеры и столицы! Весенний ветер за дверьми... В кого б влюбиться, черт возьми?
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая. Вместо горла - тёмный вечер. Вместо буркал - знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин, достающий из штанин.
"А почем та радиола?" "Кто такой Савонарола?" "Вероятно, сокращенье". "Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в лётном шлеме, в тонких пальцах - папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое волки воют "ё-моё".
"Жизнь - она как лотерея". "Вышла замуж за еврея". "Довели страну до ручки". "Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано. В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь, встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдёшь налево". "У попа была собака". "Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана, взад-вперёд летают ядра над французским частоколом. Се - великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету". "Что за шум, а драки нету?" "Крыл последними словами". "Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля: скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком". "Всё равно поставлю раком". "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огарёвым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик. Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почётном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не всё сказала". "Раз чучмек, то верит в Будду". "Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещённым полушарьем и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, придирается к закону, кипятится из-за пошлин, восклицая: "Как живёте!" И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буонаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки". "Я сломал её по пьянке". "Был всю жизнь простым рабочим". "Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые Матрёны, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на: на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка". "Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". "Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю. Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза".
И лобзают образа с плачем жертвы обреза...
"Мне - бифштекс по-режиссёрски". "Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой".
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало, с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни и вполголоса по-русски произносят: "Всё пропало, а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни; б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю", отвечает: "мать твою!" ".
"Влез рукой в шахну, знакомясь". "Подмахну - и в Сочи". "Помесь лейкоцита с антрацитом называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры, кто - с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры одобрительно кивают им, задорным и курносым, что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодёжь. Не задушишь, не убьёшь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду". "Я с ним рядом срать не сяду". "А моя, как та мадонна, не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором взвод берёз идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. Пылкий мэтр с воображеньем, распалённым гренадером, только робкого десятку, рвёт когтями бархат ложи. Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид. У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" "Это - сука или кобель?" "Склока следствия с причиной прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит. Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме". То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. И за смертною чертою, лунным блеском залитою, челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться". "Я не блядь, а крановщица". "Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища и кроме чёрной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!" "Кто кричит: "Держите вора!"?" "Рисовала член в тетради". "Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках - ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер. Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потёмках напевала?
Это - кошка, это - мышка. Это - лагерь, это - вышка. Это - время тихой сапой убивает маму с папой".
Приветствую тебя две тыщи лет спустя. Ты тоже был женат на бляди. У нас немало общего. К тому ж вокруг - твой город. Гвалт, автомобили, шпана со шприцами в сырых подъездах, развалины. Я, заурядный странник, приветствую твой пыльный бюст в безлюдной галерее. Ах, Тиберий, тебе здесь нет и тридцати. В лице уверенность скорей в послушных мышцах, чем в будущем их суммы. Голова, отрубленная скульптором при жизни, есть, в сущности, пророчество о власти. Все то, что ниже подбородка, - Рим: провинции, откупщики, когорты плюс сонмы чмокающих твой шершавый младенцев - наслаждение в ключе волчицы, потчующей крошку Рема и Ромула. (Те самые уста! глаголющие сладко и бессвязно в подкладке тоги.) В результате - бюст как символ независимости мозга от жизни тела. Собственного и имперского. Пиши ты свой портрет, он состоял бы из сплошных извилин.
Тебе здесь нет и тридцати. Ничто в тебе не останавливает взгляда. Ни, в свою очередь, твой твёрдый взгляд готов на чем-либо остановиться: ни на каком-либо лице, ни на классическом пейзаже. Ах, Тиберий! Какая разница, что там бубнят Светоний и Тацит, ища причины твоей жестокости! Причин на свете нет, есть только следствия. И люди жертвы следствий. Особенно в тех подземельях, где все признаются - даром, что признанья под пыткой, как и исповеди в детстве, однообразны. Лучшая судьба - быть непричастным к истине. Понеже она не возвышает. Никого. Тем паче цезарей. По крайней мере, ты выглядишь способным захлебнуться скорее в собственной купальне, чем великой мыслью. Вообще - не есть ли жестокость только ускоренье общей судьбы вещей? свободного паденья простого тела в вакууме? В нём всегда оказываешься в момент паденья.
Январь. Нагроможденье облаков над зимним городом, как лишний мрамор. Бегущий от действительности Тибр. Фонтаны, бьющие туда, откуда никто не смотрит - ни сквозь пальцы, ни прищурившись. Другое время! И за уши не удержать уже взбесившегося волка. Ах, Тиберий! Кто мы такие, чтоб судить тебя? Ты был чудовищем, но равнодушным чудовищем. Но именно чудовищ - отнюдь не жертв - природа создаёт по своему подобию. Гораздо отраднее - уж если выбирать - быть уничтоженным исчадьем ада, чем неврастеником. В неполных тридцать, с лицом из камня - каменным лицом, рассчитанным на два тысячелетья, ты выглядишь естественной машиной уничтожения, а вовсе не рабом страстей, проводником идеи и прочая. И защищать тебя от вымысла - как защищать деревья от листьев с ихним комплексом бессвязно, но внятно ропщущего большинства.
В безлюдной галерее. В тусклый полдень. Окно, замызганное зимним светом. Шум улицы. На качество пространства никак не реагирующий бюст... Не может быть, что ты меня не слышишь! Я тоже опрометью бежал всего со мной случившегося и превратился в остров с развалинами, с цаплями. И я чеканил профиль свой посредством лампы. Вручную. Что до сказанного мной, мной сказанное никому не нужно - и не впоследствии, но уже сейчас. Но если это тоже ускоренье истории? успешная, увы попытка следствия опередить причину? Плюс, тоже в полном вакууме - что не гарантирует большого всплеска. Раскаяться? Переверстать судьбу? Зайти с другой, как говориться, карты? Но стоит ли? Радиоактивный дождь польёт не хуже нас, чем твой историк. Кто явится нас проклинать? Звезда? Луна? Осатаневший от бессчетных мутаций, с рыхлым туловищем, вечный термит? Возможно. Но, наткнувшись в нас на нечто твёрдое, и он, должно быть, слегка опешит и прервет буренье.
"Бюст, - скажет он на языке развалин и сокращающихся мышц, - бюст, бюст".
Послано - 14 Янв 2005 : 15:37:35
Николай Гумилев ОТКАЗ Царица - иль, может быть, только печальный ребенок, Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем, И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок, Он тайно стремился навстречу серебряным взорам.
Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица, И вот перед ней замелькали на влаге дельфины. Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца, Они предлагали свои глянцевитые спины.
Но голос хрустальный казался особенно звонок, Когда он упрямо сказал роковое: "Не надо"... Царица, иль, может быть, только капризный ребенок, Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.
ОНА Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов, Живет в таинственном мерцанье Ее расширенных зрачков.
Ее душа открыта жадно Лишь медной музыке стиха, Пред жизнью, дольней и отрадной Высокомерна и глуха.
Неслышный и неторопливый, Так странно плавен шаг ее, Назвать нельзя ее красивой, Но в ней все счастие мое.
Когда я жажду своеволий И смел и горд - я к ней иду Учиться мудрой сладкой боли В ее истоме и бреду.
Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И четки сны ее, как тени На райском огненном песке.
ВЫБОР Созидающий башню сорвется, Будет страшен стремительный лет, И на дне мирового колодца Он безумье свое проклянет.
Разрушающий будет раздавлен, Опрокинут обломками плит, И, Всевидящим Богом оставлен, Он о муке своей возопит.
А ушедший в ночные пещеры Или к заводям тихой реки Повстречает свирепой пантеры Наводящие ужас зрачки.
Не спасешься от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право - Самому выбирать свою смерть.
ЖИРАФ Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полет. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Послано - 15 Янв 2005 : 00:22:49
Татьяна Луговская
Люди северо-восточного ветра
Люди северо-восточного ветра Узнаются в толпе - Они точно знают, как выжить в давке (Руки - в жёсткий замок вокруг рёбер, Не прижиматься к ограждениям и стенам, Ни в коем случае не падать); Потом они будут оказывать Первую медицинскую помощь, А затем вторую и третью - Не удивляйтесь, у них всегда с собой Спирт, анальгетики, нитроглицерин; Они сорвут ремень и перетянут рану, А из сломанного бушевавшей людской стихией деревца Получится вполне приличная шина ("Доставьте в больницу - Хотя бы это вы можете?").
Люди северо-восточного ветра Живут налегке в непрочном зыбком мире: Нет фамильного фарфора и столового серебра (Пластиковые тарелки, железная кружка, Котелок, где крышка становится сковородкой, Раскладной многоножка, выпускающий в мир Щупальца-пилы, ножницы и отвёртки); Нет многочасовых вычурных причёсок, Расшитых бриллиантами вечерних платьев И платиновых заколок к галстукам, Равно как и сумочек от Версаче (Волосы убраны в хвост, а чаще - коротко подстрижены, Чтобы сложнее было схватить в драке, И легче - пролезть между рядами колючей проволоки; Куртка выбирается по непромокаемости, Теплоизоляции и количеству карманов; Свитер с большим, прилегающим к горлу воротом; Обувь повышенной проходимости на толстой подошве; Всё это неброских цветов: Привлекающий излишнее внимание - потенциальная мишень; А в альпинистский рюкзак-столитровку Войдёт всё, что нужно в автономке, Остальное будет безжалостно унесено Северо-восточным ветром).
Люди северо-восточного ветра Сидят у костра, задумчиво глядя в багрово-рыжий уют. Передышка, короткий штиль, систола-диастола, Утихомирившиеся кроны деревьев, И можно поверить, что ты не просто нужен - любим. Хотя бы на время выдоха. Хоть кем-то. До выстрела, до сминаемого металла, До рушащихся зданий и скал - Ну ведь может быть, Да, хоть по статистике, по теории вероятности, Потому, что очень хочется. Горькая строчка, горячий чай, Дым.
По ночам, когда птичий умолкнет гам И луна окунется в пруд, Замелькают игрушки то тут, то там, И у детских могил замрут.
Незнакомые ли раздались шаги, Ветер в кронах ли задрожал, Начеку - и надежней любых других Беззащитные сторожа.
Детям, думают, так засыпать легко - Всё спокойно, и все свои; Вместо свечек - прирученных светляков Пустят на уголок скамьи.
Незатейливы кукольные слова, Мысли правильны и просты: Дети смерти боялись - один ли, два; Очень многие - темноты.
Может, иней пожалует к ним с утра, Иль тумана седая взвесь - Нипочем даже ливень и крупный град: Дети спят, и игрушки здесь.
Ведь ребенку тоскливо, когда один! Рядом - холодно ли, тепло - Кот с глазами из пуговиц, арлекин, Кукла в пятнах зеленки, слон…
Смерти хищника вряд ли где злей найдут - А игрушки не помнят зла. Так опавшие листья спокойно ждут Лета нового - и тепла…
Не дано им болеть или умирать, Скажут - если бы кто спросил: «Дети вырастут - нам уходить пора. Пусть поспят, наберутся сил»...
*******
Перелетным котам не хватает тепла, Скисли сливки, и мех не расчесан давно. Нет дверей. На их месте висят зеркала - Вот такое глухое, немое кино.
Велика ль, в самом деле, душа у кота? Взор янтарный прикрыт ленью медленных век: Перелетным котам снится Древний Китай, След тигриный на влажной, душистой траве.
******
БЕЛЫЙ КЛЕВЕР
Белым клевером укрыты дорожки, Голосок цикады ломок, но верен – Там волчонок познакомился с кошкой, Он не знал, что в мире есть эти звери.
Рассказала ему кошка про месяц, Где полно котят, что с месяцем ладят – С виду мал, а поиграть хватит места – И волчонок загрустил, в небо глядя.
Рассказала ему кошка про листья, Что бывают разноцветными, только Им с кошачьими глазами не слиться, И стать волчьими мечтать – мало толку… Рассказала ему кошка про корни, И про ягоды целебные тоже – И о том, кто был ей старым знакомым, О созданье, что на всех не похоже.
У него не мех, а дым, вздох, как ветер, Голос, чуждый и мурчанью, и лаю. Знала кошка, что зовут его Смертью, И гуляет оно там, где желает.
И волчонок испугался – немного, Но потом ему дрожать надоело: Поувереннее стал на дорогу, И на клевер зарычал очень смело.
Кошка месяцу в глаза заглянула, Там нашла своих котят. Посчитала, Лапой клеверу с волчонком махнула – И на луч взошла, мурлыча устало…
Нам уже не длить за общим столом давний счёт побед и потерь. Ибо северный ветер ворвался в дом, по дороге выломав дверь. И летит стекло из окна листом, и огонь над плитой погас. Ибо северный ветер ворвался в дом и уносит из дому нас. Это нам, любившим только покой, только книги, знания, сны, выходить навек вечерней порой на асфальт городской войны. Это нам в дешёвый табак мешать горький прах далёких полей, на истёртых улицах воскрешать звонкий шаг ночных патрулей. Наше время скручено, как струна, нашу жизнь развернуло вспять. Это нас ? подвалы, штыки, луна ? по ночам не будут искать. И зачем гадать, что будет потом ? мы уже не увидим тьму. Ибо северный ветер ворвался в дом, ибо мы открыли ему.
Вавилонская башня
Ночью тебя коснётся прозрачный огонь луны - там в глубине колодца время съедает сны, гул машин торопливый, окон весёлый лёд... Но - спи. Покуда мы живы, башня растёт.
Над стеклом и бетоном, где облака прошли, кремний поёт карбону на языках земли. Звон двоичного кода, мёд восьмигранных сот - и - кольцами световодов башня растёт.
Время погибель множит, но, возвратясь, найдёшь - гнев Твой, Господи Боже, снова включён в чертёж. Ангел с трубой и чашей на перекрёстке ждёт. Но - кратной памятью нашей башня растёт.
НЛушки
Только что белым мело, А сейчас уже тепло, Две старушки на опушке Повстречали НЛО.
Ах ты мерзкое стекло, Что же врёшь ты мне назло? Я заказывал госдуму, А увидел НЛО.
К нам на первое число Прилетало НЛО - Всё сельпо разворошило И завмага унесло.
Если встретишь НЛО, Говори ему "Hello". Если "Здравствуйте" ответит, Нам опять не повезло.
Милый дышит тяжело, У него болит крыло - Он вчера впилился спьяну Элероном в НЛО.
Не летает НЛО В украинское село - Оформлять въездную визу Для пришельцев западло.
После встречи с НЛО В Маньки брюхо разнесло. Всё село понять не может, Что же там произошло?
Ной смолит ковчегу днище, Собирает барахло, Потому что рыщет-свищет По округе НЛО.
В огороде НЛО По погоде подрoсло - За неделю потолстело На четырнадцать кило.
К завстоловой не по делу Прицепилось НЛО: даже охнуть не успело - превратилось в помело.
В день получки пол-села Мужиков из НЛА. И у каждого флюиды Так и хлещут из сопла.
У миленка НЛО За крылечком расцвело - Так воняет керосином, До печенок проняло.
Сильно бабушка вспотела - Быстро по небу летела, Не в ИЛе, не в НЛЕ, А просто так на помеле.
За околицей села Я милёночка нашла - Весь зелёненький такой, С ромбовидною башкой. Мой пришелец и не пьёт, И жалеет, и не бьёт. А уж то, чего нема, Я пришью ему сама.
Как в Подкаменной Тунгуске Трясогуз на трясогузке, Председатель на козле, НЛО на НЛе. Ему ездить не впервой По двойной, по осевой - У него КАМАЗ хороший И характер боевой
Баллада о времени ----------------- Замок временем срыт и укутан, укрыт В нежный плед из зеленых побегов. Но развяжет язык молчаливый гранит, И холодное прошлое заговорит О походах, боях и победах.
Время подвиги эти не стерло, Оторвать от него верхний пласт Или взять его крепче за горло, И оно свои тайны отдаст.
Упадут сто замков и спадут сто оков, И сойдут сто потов с целой груды веков, И польются легенды из сотен стихов Про турниры, осады, про вольных стрелков.
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь И гляди понимающим оком. Потому что любовь - это вечно любовь, Даже в будущем вашем далеком.
Звонко лопалась сталь под напором меча, Тетива от натуги дымилась, Смерть на копьях сидела, утробно урча, В грязь валились враги, о пощаде крича, Победившим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми, В доброте сохраняли сердца. Защитив свое доброе имя От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, если конь закусил удила, И рука на копье поудобней легла, Хорошо, если знаешь откуда стрела, Хуже, если по-подлому, из-за угла.
Как у вас там с мерзавцами? Бьют? Поделом! Ведьмы вас не пугают шабашем? Но неправда ли: зло называется злом Даже там, в светлом будущем вашем?
И во веки веков и во все времена Трус, предатель всегда презираем. Враг есть враг и война все равно есть война, И темница тесна, и свобода одна, И всегда на нее уповаем.
Время эти понятья не стерло, Нужно только поднять верхний пласт, И дымящейся кровью из горла Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, и во веки веков, старина, И цена есть цена, и вина есть вина, И всегда хорошо, если честь спасена, Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем, Саги, сказки из прошлого тащим, Потому что добро остается добром В прошлом, будущем и настоящем.
Чтобы одно очистить нужно другое запачкать... Но можно запачкать все, ничего не очистив...
* * * В наши трудные времена Человеку нужна жена, Нерушимый уютный дом, Чтоб от грязи укрыться в нем. Прочный труд, и зеленый сад, И детей доверчивый взгляд, Вера робкая в их пути, И душа, чтоб в нее уйти.
В наши подлые времена Человеку совесть нужна, Мысли те, что в делах ни к чему, Друг, чтоб их доверять ему. Чтоб в неделю хоть час один Быть свободным и молодым. Солнце, воздух, вода, еда – Все, что нужно всем и всегда.
* * * Уже давным-давно замечено как некрасив в скафандре Водолаз.
Но несомненно есть на свете Женщина, что и такому б отдалась.
Быть может, выйдет из воды он прочь, обвешанный концами водорослей, и выпадет ему сегодня ночь, наполненная массой удовольствий. (Не в этот, так в другой такой же раз.)
Та Женщина отказывала многим. Ей нужен непременно Водолаз, резиновый, стальной, свинцовоногий. _____________
Вот ты, хоть не резиновый, но скользкий. И отвратителен, особенно нагой. Но Женщина ждет и Тебя, поскольку ей нужен именно такой.
На свете есть вещи получше любви без ответа, На свете есть вести получше печальных вестей. На маленький праздник в Стране Предпоследнего Лета Сегодня король молодой собирает гостей. В зеленом саду, где, как ветви, сплетутся мотивы, Где будет легко на руках у друзей умереть, Ждет зверь синеокий, увенчанный и молчаливый, Чтоб нас провести и заветную дверь отпереть. Там гроздь винограда срыват прекрасная дева, Там скачет Властитель и маски смеются вослед, И мальчик со скрипкой под руку ведет королеву И звонкую лютню настроил влюбленный поэт. Там духи ведут диалог о возможностях света... Но видимо, что-то случилось в саду, приведя К явлению Смерти в Стране Предпоследнего Лета И белому облаку, видимо, вместо дождя. Там буду и я, ниоткуда явившийся рыцарь... Но что б ни случилось, сегодня прошу об одном - Что если какому-то сердцу придется разбиться, Играй, менестрель! И пошлите слугу за вином!
Цитата:Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
"- Ты! - рявкнул Коломиец. - Пидор ползучий! Маму твою лошадь пополам! Енот гальюнный! жираф в жопу изысканный! - (я сам чуть не полетел с ветки) - Не буди во мне зверя, понял? Пещера! Козёл гофрированный!.."
Андрей Лазарчук, Михаил Успенский "Посмотри в глаза чудовищ"
Подгулявший шутник, белозубый, как турок, Захмелел, прислонился к столбу и поник. Я окурок мой кинул. Он поднял окурок, Раскурил и сказал, благодарный должник:
"Приходи в крематорий, спроси Иванова, Ты добряк, я сожгу тебя даром, браток". Я запомнил слова обещанья хмельного И бегущий вдоль потного лба завиток.
Почтальоны приходят, но писем с Урала Мне в Таганку не носят в суме на боку. Если ты умерла или ждать перестала, Разлюбила меня,- я пойду к должнику.
Я приду в крематорий, спущусь в кочегарку, Где он дырья чинит на коленях штанов, Подведу его к топке, пылающей жарко, И шепну ему грустно: "Сожги, Иванов!"
Версия для печати
Послано - 10 Янв 2005 : 22:11:16
